— Авантюристы привлекают всегда себе подобных.
— Вот как! А чтобы закончить разговор о благонадежности Андрея Ивановича, скажу одно: его дочь — невестка нынешнего венецианского посла при вашем дворе.
— Ты бы начал именно с этого. Венецианцы очень чувствительны на всякие отклонения от порядочности.
— Вы так думаете, ваше величество? Надо будет запомнить на будущее. У меня сложилось мнение, что это обыкновенные торговцы, больше всего беспокоящиеся о своем промысле и его безопасности.
— Но я не знала, что ты так интересовался историей. Оказывается, твой выбор был далеко не случайным. Или, во всяком случае, он пока удовлетворяет тебя.
— О да. А разговор о моем секретаре — тем более. Думаю, ваше величество, вы слишком хорошо знаете господина Альтести. Разве не вы сами решали его судьбу?
— Что за идея!
— Самая обыкновенная. Альтести участвовал в поисках и поимке вашей авантюрьеры. Вы разрешили вести эту поимку не вполне законными методами, а после счастливого окончания дела предпочли всех действующих лиц задержать в России. На всякий случай. И на очень выгодных условиях. Альтести оказался превосходным подручным графа Орлова-Чесменского, значит, ему нечего было рассчитывать на возвращение на родину.
— Мой друг, ваши догадки говорят о том…
— Что Платон Зубов постепенно начинает разбираться в механизме власти, не правда ли? Но вы ведь этого и хотели, государыня. Так похвалите же способного ученика!
Екатерина II — А. Г. Орлову.
…Письмо, к вам писанное, от мошеницы, я читала и нашла оное сходственным с таковым же письмом, от нее писанным к графу Н. И. Панину. Известно здесь, что она с князем Радзивиллом была в июле в Рагузе, и я вам советую послать туда кого и разведать о ее пребывании, и куда девалась, и если возможно приманите ее в таком месте, где б вам ловко бы было ее посадить на наш корабль и отправить ее за караулом сюда; буде же она в Рагузе гнездит, то я вас уполномочиваю чрез сие послать туда корабль или несколько, с требованием о выдачи сей твари, столь дерзко всклепавшей на себя имя и природу, вовсе несбыточные, и в случае непослушания дозволяю вам употребить угрозы, а буде и наказание нужно, то бомб несколько метать в город можно; а буде без шума достать способ есть, то я и на сие соглашаюсь. Статься может, что она и из Рагузы переехала в Парос и сказывает будто из Царьграда…
Ноября 12 числа 1774 года.
ЕкатеринаПетербург. Зимний дворец. Апартаменты П. А. Зубова. П. А. Зубов и А. М. Грибовский.
— Потолковать с тобой, Адриан Моисеевич, хотел.
— Не рано ли побеспокоил вас, ваше сиятельство? Как передали мне приказ ваш ввечеру, так едва ли не всю ночь на часах простоял — сна ни в одном глазу: не опоздать бы к вам.
— Ценю. А только службу твою, полагаю, заменить надо. Хватит тебе государыне иностранную почту читать. Не по твоим способностям работа.
— Так ведь я, ваше сиятельство, сами знаете, и указы ее императорскому величеству на подпись подношу.
— Еще бы не знать! Так ведь не сам указы сочиняешь.
— Шутить изволите, ваше сиятельство.
— Да нет, какие шутки. Так полагаю, пора тебе другим делом заняться. Обязанности Державина помнишь?
— Это когда почту личную государыне докладывал?
— Вот-вот. Только от дурной головы принялся сам судить да рядить, справедливость, видишь ли, восстанавливать.
— Так и вышло, ваше сиятельство: ни себе, ни людям.
— Надоел императрице хуже банного листа. Так вот хочу, чтобы ты, Адриан, этим делом самолично занимался.
— В каком качестве, ваше сиятельство?
— Статс-секретаря принятия прошений.
— Ваше сиятельство!
— Что, дух захватило?
— Как не захватить. Только ее императорское величество ни полсловом мне о подобной чести не намекнула.
— Ее величество ничего еще и не знает.
— Так как же…
— А вот так. Как решу, так и будет. Да и привыкла к тебе государыня. С радостью согласится.
— А уж я бы, ваше сиятельство!..
— Твое дело — во всех прошениях досконально разбираться. Какие в дело пускать, по каким резолюции императорские готовить, а какие в корзину или в долгий ящик. Докладывать обо всем мне будешь. Полагаюсь на тебя, только своему глазу больше верю.
— Да и мне куда надежнее, ваше сиятельство. Под вашим наблюдением и указаниями это же не работа — радость одна будет.
— Радость — не радость, раньше времени не решай. Помни — недоброжелателей у тебя хватает, у меня тем более. Так чтоб комар носу не подточил, слышишь, Адриан Моисеевич? Что ж о жалованьи не спрашиваешь?
— Как можно, ваше сиятельство! И в голове такое не поместится — счастье быть с вами обок. И с государыней императрицей.
— Прав, не обижу. Поместье тебе подобрать надо.
— Если бы на Волге, ваше сиятельство.
— Будет тебе и на Волге, и с рыбными тонями. А пока главное — следи за Малым двором. Сам знаешь, многие за цесаревича болеют. Масоны, скажем.
— Для ведомства Шешковского.
— Отнюдь! И думать о таком не моги. Тут знаешь, осторожность какая нужна. Государыне не два века жить, а нам с тобой много дольше. Это чтобы потом с нами все счеты сводили? Нет, уволь, братец. Знать надобно, а в дело пускать только с умом, семь раз отмерив.
— Ваша правда, ваше сиятельство. Не перестаю удивляться, как вам удается с Малым двором в добрых отношениях оставаться. При характере цесаревича да подозрительности его!
— Каждая царственная особа иметь характер нелегкий для простых людей может. Право венценосцев. А Павел Петрович рано ли, поздно престол займет, и тогда…
— А как же Александр Павлович?
— Тихо! Тихо, Грибовский! О чем говоришь — сам не знаешь. Как Господь определит, так и будет. А пока поздравляю с назначением. Сегодня ввечеру тебе государыня о нем сама скажет.
— Ваше сиятельство, по гроб обязан!
В. В. Капнист — А. А. Капнист. 17 мая 1793. Петербург.
Чтоб несколько польстить государыне и склонить ее на некоторое мне благоволение, написал я оду на обручение великого князя Александра[16]. Державин поднес ей мою оду 10 числа пополудни. Одиннадцатого поутру преподнес я оду великой княгине Елизавете, а после полудня — великому князю Александру. Сии последние меня поблагодарили, а что о сем думает государыня, пока не знаю…
Посылаю тебе экземпляры: прочти и подивись, как нужда впервые заставила меня в два дня сочинить оду. Ежели бы мне надо было бы, чтоб вырваться отсюда, сочинить их в 24 часа дюжину, думаю, меня б на это достало. Да что делать?..
Петербург. Зимний дворец. Кабинет Екатерины. Екатерина, А. В. Храповицкий.
— Ты слышал, Храповицкий, Платон Александрович о собственной канцелярии просил.
— Платон Александрович и ко мне с советом таким обратиться изволил. Очень беспокоился, чтобы люди деловые были — не промахнуться бы.
— И что думаешь?
— Советовать, государыня, затруднительно, поскольку неизвестно мне, чем именно Платон Александрович заниматься планирует.
— Да покамест ничем, я так полагаю. Присмотреться ему надобно. Себя к делу определить. Только там и разберется, когда бумаги в руки возьмет, первые доклады послушает. Обижать его не хочу.
— Как можно, государыня. Да и при талантах Платона Александровича было бы такое несправедливо.
— Да, способностями Бог его не обидел. Кабы прилежания побольше.
— Молодость, государыня, молодость.
— Не великий порок, а все затруднение.
— Так, может, людей многоопытных из разных областей предложить. Не то что подсказать могут, а присмотреться удобнее будет.
— Кого-нибудь на примете имеешь?
— Да как сказать, ваше величество. Сколько мог приметить, с большим пиететом, прямо скажем, уважением Платон Александрович к покойному князю Таврическому относился.
— Сама удивлялась, с чего бы. Неужто иных примеров нету?
— Прежде всего, государыня, великая вам преданность. Уж в ней покойный князь не знал себе равных. Если в чем и не прав был, так в целом к вашему интересу стремился.
— Хочешь сказать, к российскому. Заврался, Храповицкий, совсем заврался. Вот уж о державе покойный меньше всего думал.
— Ваше величество!
— Полно, полно, не хуже меня знаешь — из каждого дела карманы себе набивал. Свои лопаться стали, и племянниц не забыл.
— Кто, государыня, Богу не грешен, царю не виноват.
— Крепко был виноват светлейший. А главное — напоследях так обленился, таким сибаритом заделался, что кабы не военачальники наши, все турецкие дела угробил.
