— А что иное? Хотя императрица и делает в своем указе все, чтобы скрыть истинные свои побуждения.
— Что же, императрица права в главном: масоны все на вашей стороне, как все сколько-нибудь образованные люди.
— Ей стали известны даже те немногие личные встречи, на которые приходилось согласиться.
— Но ведь каждый раз речь шла всего лишь о книгах, которые вы, государь, хотели иметь, а они вам доставляли. Вы не крылись с этими встречами.
— Как видите, к сожалению. К сожалению прежде всего для этого злосчастного поручика. Хотите знать содержание указа? Нет-нет, вы положительно должны его знать. Мне кажется, в нем эта до мозга костей фальшивая женщина превзошла самою себя.
— Государь, сжальтесь!
— Оставьте меня в покое. Вот вам обвинения, в некоем, никак иначе не раскрытом, гнусном расколе. Некие корыстные обманы, также никакими документами не подтвержденные. Сношения с герцогом Брауншвейгским и многими иностранцами — открытые, явные, связанные исключительно с масонством.
— Но государь, значит, обвинению подверглись все масоны? Это произведет настоящий переворот в нашем обществе.
— В том-то дело, что нет. Указ не распространяется на всех масонов. Он выбирает единственного среди них — кто общался с наследником престола — и на него одного обрушивает всю тяжесть необъясненных обвинений и фантастическую кару. Вы можете себе вообразить: 15 лет одиночного заключения в крепости!
— Боже праведный!
— И это еще в виде величайшей монаршей милости. Именно милости! Высочайший указ так и говорит, что за свои «обнаруженные и собственно им признанные преступления», а дальше — «хотя он и не открыл еще сокровенных своих замыслов». Каково?
— А у него, говорят, остались дети круглые сироты. Супругу господин Новиков недавно будто бы похоронил. Она кончила наш Смольный институт.
— Вполне вероятно.
— Не знаю, стоит ли вас, государь, огорчать еще одной подробностью. Но вы говорили о жестокости…
— Я слушаю, Катишь.
— Эти дети больны. Тяжело больны. Когда посланная главнокомандующим Москвы князем Прозоровским в новиковскую деревню команда производила обыск, солдаты настолько напугали детей, что один потерял с того времени дар речи, а другой бьется в постоянных нервических припадках.
— Наглядная иллюстрация к образу всемилостивейшей и справедливейшей убийце моего отца.
— Государь, им надо помочь!
— И тем приговорить к смертной казни. Императрица в таком случае отыграется не на вас или мне, а на самых беззащитных. Вы еще не поняли этого?
Петербург. Зимний дворец. Екатерина II, П. А. Зубов.
— Ты не перестаешь меня удивлять, мой друг.
— Что же на этот раз, ваше величество, вы хотите поставить мне в вину?
— Почему же сразу в вину. Я просто удивлена, что ты не прибег к моему вполне дружескому, да кстати и необязательному для тебя совету.
— Вы хотите сказать, я не озаботился получением соответствующего указа императрицы. Но я подумал, что шефу кавалергардов нет нужды беспокоить государыню таким простым вопросом, как назначение собственного секретаря. Я не ошибся — разговор идет об Альтести?
— Никогда не слышала этого имени.
— Что же из того?
— По-видимому, этот господин никак не зарекомендовал себя по службе и не известен среди высоких чиновников.
— Значит, у него замечательная перспектива. Кто знает, может, через считанные месяцы или даже недели вы сами захотите иметь Альтести в своей высочайшей канцелярии.
— Время покажет. Но хоть сейчас объясни мне, Платон Александрович, чья это креатура?
— Креатура? Вы полагаете, ваше величество, я не сумею сам отыскать полезных мне людей, во всяком случае, без подсказок ваших прямых слуг.
— Единственное, что я узнала о нем — он совсем недавно вступил в российскую службу.
— Ах, так вы уже собрали необходимые сведения, ваше величество. В таком случае у меня есть встречные претензии: почему вы не пожелали обратиться непосредственно ко мне? Чем вызвано ваше недоверие или предусмотрительность?
— Платон Александрович, поверь, я меньше всего хотела уязвить твое самолюбие.
— И тем не менее чувствительно уязвили чувство собственного достоинства. Я не желаю жить, как таракан в стеклянной банке. Если вы желаете применять свои методы просвещенного правления, или иначе — просвещенного сыска, то ради Бога, не на мне. Я этого не потерплю.
— Но, друг мой, ты снова возбужден выше всякой меры.
— Ищите причины в собственных действиях, ваше величество. Сомневаюсь, чтобы у вас был более преданный человек, чем Платон Зубов, и тем не менее вы не устаете его подозревать и проверять.
— Платон Александрович, ты делаешь из мухи слона.
— У нас разные точки зрения. Мне кажется, это ваше величество хочет представить слона мухой. Ваше величество поручили мне высокую должность, следовательно, я один в ответе за нее, а не вместе с вашими бесконечными соглядатаями и доносчиками.
— Друг мой, друг мой, ради Бога прости, если тебя так волнует этот твой новый секретарь. Я ничего не подозреваю и ни в чем никого не обвиняю, но разве не естественно хотеть узнать о тех, кто окружает близкого тебе человека? Если тебе неприятен этот разговор, давай его прекратим.
— И ваше величество без моего участия соберет все равно необходимые сведения о моем новом сотруднике. Нет уж, увольте, я предпочту сам отчитаться в интересующих мою государыню сведениях.
— Платон Александрович, ты незаслуженно обижаешь меня.
— Теперь мне еще предстоит выслушивать бесконечные сетования! Но я сказал, что сам отчитаюсь во всем и попрошу прекратить ваши розыски. Все равно они станут мне известны, а это ничего доброго не ворожит для наших отношений. Которыми я хотел бы бесконечно дорожить. Потому что ничего, кроме них, ценного не вижу в жизни.
— Как я люблю в тебе эту смесь независимости и искренности.
— Значит, во мне все же имеются какие-то достоинства. Это меня возвращает к жизни.
— Платон Александрович!
— Так вот, Альтести. Андрей Иванович вступил в Коллегию иностранных дел. Он не первой молодости. У него сын, уже вступивший в русскую военную службу. Он служит на сегодняшний день поручиком в Изюмском гусарском полку, и я не прошу для него никаких чинов или перемещений. Молодой человек вполне доволен своим положением, а его командиры — таким гусаром.
— Его фамилия говорит об итальянском происхождении.
— Андрей Иванович уроженец Рагузы.
— Рагузы?!
— Что вас так смутило, ваше величество? Этот город…
— Я слишком хорошо знаю этот город. Из него произошло несколько русских государственных деятелей самого высокого ранга. При Петре Первом…
— Не старайтесь меня убедить, что вас интересует Петр Первый, ваше величество. Бьюсь об заклад, речь идет о событиях меньше чем двадцатилетней давности. Не правда ли?
— Действия нашего флота в Средиземном море…
— И снова не то, ваше величество. Вот видите, насколько я откровеннее вас. Рагуза напомнила вам события, связанные с делом княжны Таракановой, а вернее — той, которую называли этим именем.
— Что значит — называли? Это была авантюрьера, охотившаяся за российским престолом.
— Так все-таки именно ее вы имели в виду, удивившись месту рождения Андрея Ивановича Альтести.
— Ты успокоишься, мой друг, если я соглашусь? Просто мне неприятно вспоминать все связанные с этим слишком долго тянувшимся делом перипетии.
— Не сомневаюсь. В таком сомнительном деле все должно было быть неприятным для вашего имени и вашей славы.
— Как легко ты обо всем судишь, Платон Александрович! Даже не поинтересовавшись сутью дела.
— Но оно меня ни в коей мере не касается. Хотя красавица, умершая в темнице, прямо напротив окон вашего дворца, заключенная туда по одному вашему приказу, не может не волновать воображения.
— Ты решил меня сегодня дразнить, Платон.
— Как бы я осмелился на что-нибудь подобное, ваше величество? Шеф кавалергардов, который дразнит свою императрицу, — это нечто совершенно несообразное.
— И откуда ты знаешь, что авантюрьера была красавицей?
— Одно из двух, ваше величество: либо покойница не была авантюрьерой и ее притязания на престол, о которых вы упоминали, были в большей или меньшей степени обоснованными. В этом случае ее внешность, как у всех лиц царской крови, не имела решительно никакого значения. Престол и венец — лучшая гарантия красоты, которую все начинают безоговорочно признавать. Либо покойница в самом деле представляла авантюрьеру и тогда могла надеяться только на редкую красоту, иначе никто не обратил бы на нее внимания. А между тем слухи утверждают, что так называемая княжна имела несчетное количество поклонников и соискателей ее руки. Или я ошибаюсь?
