— Я так хочу счастья для нее.
— На портретах Левицкого в ней столько очарования юности, непосредственности, поэтичности! Счастье не может ее миновать!
— Вы положительно неравнодушны, Катишь, к кисти этого художника.
— О, еще бы, мой государь. Он заставил вас обратить на меня ваше внимание.
— Это произошло бы и без портрета Левицкого, моя прелестная Сербина, хотя я не отказываю в очаровании и его холсту.
— Вы балуете меня своими похвалами, мой государь. Но вы знаете, чему я искренне была удивлена? Тому, как Левицкий точно уловил характер Марии Павловны.
— Маши?
— Она же истинный сколок с вас, мой государь, с вашей живости и решительности.
— Не знаю насчет сходства со мной, но ей следовало родиться мальчишкой. Достаточно посмотреть на ее любимую позу — взяться руками под бока и в таком виде шагать по комнате.
— Мой государь, но даже юный возраст не мешает нашей независимой нравом особе проявлять редкие способности.
— Вы и у нее их находите, Катишь?
— Мария Павловна любит читать, обожает музыку, и ее почти невозможно оторвать от картин в галерее Павловска. Было бы удивительно, если бы она не стала вашей любимицей.
— Вы правы, мой друг. Она мне особенно дорога. Как Катенька матери и своему старшему брату. Александр способен возиться с ней часами, как заправская нянька, что никак не свидетельствует о мужественности его характера. А ведь он прежде всего будущий император и воин.
— Не будем говорить о престоле, мой государь. Он прежде всего надлежит вам, и я уверена: вы будете царствовать долго и счастливо. Сын должен почитать за счастье именно ваше правление. Но вместе с тем как не чувствовать Александру Павловичу любви к такому крошечному и к такому веселому существу?
Петербург. Зимний дворец. Екатерина II, А. В. Храповицкий, С. И. Шешковский.
— Ваше величество, вы сами распорядились, чтобы он явился к вам только с необходимым признанием Новикова. Его нет скорее всего потому, что не удалось добиться нужных результатов.
— Шешковский? Никогда не поверю. При всех обстоятельствах он должен быть сегодня у меня с докладом. Я не хочу выглядеть смешной в глазах Платона Александровича, который вполне справедливо обвиняет — да, да, именно обвиняет! — свою государыню в излишней мягкости и снисходительности.
— Ваше величество, а Степан Иванович уже в антикамере!
— Ты и в самом деле удивительный слуга, Степан Иванович, только что сказала, что хочу тебя видеть, а уж ты на пороге.
— Матушка-государыня!..
— С поклонами и присказками потом, сначала о деле. Чего добился от своего подопечного?
— Так я для того, государыня-благодетельница, и пришел, чтобы досконально узнать — в чем мой узник повиниться должен.
— А сам он? О событиях французских хотя бы что говорит?
— Ничего, матушка-государыня, ни единого словечка. Я уж и кнутик в ход пустил. Пока еще легонечко — для понятия больше. Зубами скрыпит и молчит. Откуда силы берутся. Ведь в чем только душа держится. Уж такой гнилой, такой хилый…
— За силами у мартинистов дело не станет. Всегда знала — беды с ними не оберешься. На своем стоять умеют. На деньги не идут. Корысти не знают. Друг друга нипочем не предают. Радетели народные, чтоб они сгинули. Господи, прости!
— Еще, государыня-благодетельница, князь Прозоровский предположение такое высказывал, что господин сочинитель Карамзин Николай Михайлович путешествие свое по Европе на новиковские деньги совершал. Своих-то у господина Карамзина кот наплакал. Из товарищей тоже — наверняка известно — никто его нужной суммой не ссужал. Князь полагает, что бесперечь новиковских рук это дело.
— Узнал?
— Где там, только досада берет. Кнутобойству бы его по полной форме подвергнуть, если ваше на то разрешение, матушка-государыня, будет.
— Не выживет, думаешь?
— Не выживет, государыня-благодетельница. Тюремный лекарь так и сказал: пустое дело.
— А про Малый двор хоть намеком оговорился?
— Один раз сказал: знать ничего не знаю, и все тут. Да вы, матушка-государыня, и в мыслях дела этого не держите. Разберемся во всех винах вольных и невольных. Ведь я, государыня-благодетельница, без Божьей помощи ни шагу. Коли где силу и приходится применить, так сразу акафист Иисусу Сладчайшему и Пречистой его Матери прочитаю.
— Знаю, знаю, Степан Иванович. Ты лучше скажи — в крепости Новиков под своим именем?
— Как можно — под нумером. Преступник государственный, особо опасный — какие уж тут имена.
— Вот что я тебе скажу, Степан Иванович. Хочу, чтоб над твоим подопечным суд был!
— Государыня-благодетельница, а как же с оглаской? Не избежать ведь!
— При закрытых дверях чтоб судили.
— Как прикажете, государыня. А приговор какой?
— К тягчайшей и нещадной казни.
— Через повешение? Или четвертование?
— На усмотрение судей.
— Судей когда, государыня-благодетельница, назначите?
— Держи записку — всех написала. Прочтешь — уничтожь. Нечего ее хранить.
— И приготовьтесь вот к чему. Сначала Новикову приговор объявить и в камеру смертников забрать. А на следующий день, как все перечувствует, о великой монаршей милости сообщить: пятнадцать лет заключения. В крепости. Одиночного.
В. В. Капнист — А. А. Капнист. Петербург. 31 декабря 1792.
Прибыл сюда 26 рано поутру, ибо остановился на восемь дней у Николая Александровича [Львова] в Черенчицах. Тотчас же отправился к Гавриле Романовичу. Он, как и Катерина Яковлевна, был очень рад видеть меня. Остановились у Николая Александровича, где встретил Федора Петровича и мы вместе обедали у Гаврилы Романовича. На другой день ввечеру был им представлен Платону Александровичу Зубову, который очень хорошо меня принял.
В тот же день отправился с визитами, и, между прочим, был у Петра Федоровича Квашнина-Самарина, который, как и все его семейство, был мне очень рад. Забыл сказать, что в день приезда был я у Михаила Никитича, который приветливейше меня принял и на другой день, возвращаясь от Платона Александровича, снова был у него с Гаврилой Романовича.
Павловск. Великий князь Павел Петрович, Е. И. Нелидова.
— Боже, как я ненавижу эту женщину, как ненавижу…
— Государь, я не спрашиваю, о ком…
— Я ничего не скрываю. И не буду скрывать! Речь идет об императрице, об этом чудовище, отравившем мне всю жизнь!
— Бога ради, государь! Как можно!
— Я так думаю и так чувствую!
— Но ведь кругом уши! Вы не в безопасности каждую минуту. Если вам не дорога ваша собственная жизнь, пожалейте тех, кто без вас не мыслит своего существования. Поостерегитесь, сир!
— Император! Если бы это говорили не вы, Катишь, я бы принял подобное обращение за насмешку. Да, да, именно насмешку.
— Мой государь, я говорю о том, что неизбежно совершится: вы поднимитесь на отеческий престол и тогда…
— Вы повторяете эту перспективу как заклинание, Катишь, но ваше заклинание раз от разу теряет свою силу.
— Заклинание! Побойтесь Бога, мой государь, это всего лишь констатация освященного временем порядка вещей.
— Катерина Ивановна, остановитесь! Вы знаете, что довело меня до исступления? Нет? Так не пытайтесь осуществить воскрешение Лазаря — оно удалось только нашему Вседержителю. Вы знаете, что этот несчастный книгоиздатель Новиков был привезен из Москвы в Шлиссельбургскую крепость? И подвергнут допросу не кем-нибудь — самим Шешковским?
— Господи, сохрани и помилуй…
— Да, да, императрица передала в руки кнутобойцы умирающего человека. Более того — дала этому выродку рода человеческого специальные указания не предпринимать никаких мер предосторожности.
— В чем бы он ни был повинен, но Шешковский…
— Почему же, я скажу вам, в чем вина Новикова. Меня не интересует, что именно решили ему приписать.
— До меня дошло, что речь шла о масонстве.
— И что из того? Оно никогда еще в Российской империи не запрещалось, не так ли?
— Да, но воля императрицы…
— Воля императрицы обратилась на одну-единственную подробность: связь масонов с великим князем, наследником престола.
— Но ведь это дело вашей совести, государь, вашего душевного выбора. Человеку нельзя приказать…
— Катерина Ивановна, вы говорите глупости. Масоны — это множество мыслящих, не подчиняющихся монаршей воле людей, объединенных в организацию с твердой дисциплиной. Дисциплиной по разуму — не от страха. И все эти люди могут оказаться сторонниками наследника престола. Вот вам суть дела.
— Неужели это так, государь? Неужели ревность к власти…
— А что иное? Хотя императрица и делает в своем указе все, чтобы скрыть истинные свои побуждения.
