— Какой толк будет от такого насилия? — в конце концов едко спросил он.
— Это научит их бояться нас, — ответил я.
— Бояться нас, — эхом отозвался он, произнося каждое слово очень отчетливо и насмешливо.
Его перо царапало по пергаменту.
Эркенвальд призвал меня в свой дом, стоявший рядом с дворцом Этельреда, и дом епископа оказался на редкость неуютным. В большой главной комнате не было ничего, кроме пустого очага скамьи и высокого стола, за которым он писал.
На скамье сидел молодой священник и молча тревожно наблюдал за мной и епископом. Я не сомневался, что он находится здесь только для того, чтобы быть свидетелем. Если во время нашей встречи разгорится спор, у епископа будет тот, кто подтвердит его версию случившегося.
Но на этой встрече прозвучало мало слов, потому что Эркенвальд снова надолго перестал обращать на меня внимание, согнувшись над столом и впившись глазами в слова, которые так старательно царапал.
— Если я не ошибаюсь, — внезапно заговорил он, не отрывая взгляда от пергамента, — датчане только что уничтожили самый большой флот из всех, когда-либо собиравшихся в Уэссексе. Я сомневаюсь, что они испугаются, если ты взбаламутишь воду своими несколькими веслами.
— Итак, мы оставим воды спокойными? — сердито спросил я.
— Осмелюсь сказать, — начал тот, потом помедлил, выводя очередную букву, — пожелание короля таково: мы не должны совершать ничего такого, что усугубило бы, — еще одна пауза, пока выводится еще одна буква, — усугубило бы злосчастную ситуацию.
— Злосчастная ситуация, — сказал я, — это когда его дочь ежедневно насилуют датчане? И ты ожидаешь, что мы будем бездействовать?
— Именно. Ты уловил суть моих приказов. Ты не будешь делать ничего, что ухудшило бы ситуацию.
Епископ все еще не смотрел на меня. Обмакнув перо в чернила, он осторожно дал стечь чернилам с кончика, после чего спросил:
— Как ты можешь помешать осе жалить тебя?
— Убью ее прежде, чем она ужалит, — ответил я.
— Ты можешь помешать ей, если не будешь двигаться, — сказал епископ. — Именно так мы и будем себя вести Мы не будем делать ничего, что ухудшило бы положение дел. У тебя есть доказательства того, что госпожу насилуют?
— Нет.
— Она для них очень ценна, — сказал епископ, повторив мой собственный довод, который я привел в разговоре со Стеапой. — И, полагаю, они не сделают ничего, что уменьшило бы ее ценность. Без сомнения, ты лучше меня осведомлен об обычаях язычников, но если у наших врагов есть хоть толика здравого смысла, они будут обращаться с пленницей с уважением, приличествующим ее сану. — Эркенвальд наконец взглянул на меня — искоса, с неприкрытым отвращением. — Мне понадобятся воины, когда придет время собирать выкуп.
Он имел в виду, что моим людям придется угрожать всем и каждому, кто имеет хоть одну жалкую монету.
— И каким может быть выкуп? — угрюмо спросил я, гадая, какого вклада Эркенвальд ожидает от меня.
— Тридцать лет тому назад во Франкии, — епископ снова писал, — аббата Луи из монастыря Святого Дениза взяли в плен. Благочестивого, хорошего человека. Выкуп за аббата и его брата составил шестьсот восемьдесят шесть Фунтов золотом и две тысячи двести пятьдесят фунтов серебром. Госпожа Этельфлэд — всего лишь женщина, но я не могу себе представить, чтобы наши враги согласились на меньшую сумму.
Я промолчал. Выкуп, о котором упомянул епископ, был невообразимым, однако Эркенвальд был явно прав, считая, что Зигфрид захочет получить такую же или, скорее всего, даже большую сумму.
Итак, ты видишь, — холодно проговорил епископ, — что госпожа очень ценна для этих язычников, и они не захотят уменьшить ее цену. Я заверил в том господина Этельреда и был бы благодарен, если бы ты не лишал его этой надежды.
— У тебя есть вести от Зигфрида? — спросил я, думая, что Эркенвальд, похоже, не сомневается — с Этельфлэд обращаются хорошо.
— Нет, а у тебя?
Этот вопрос был вызовом. Епископ подразумевал, что я втайне веду переговоры с Зигфридом. Я не ответил, да епископ и не ждал от меня ответа.
— Я предвижу, — продолжал он, — что король пожелает сам руководить переговорами. Поэтому до тех пор, пока он здесь не появится или не даст мне иных распоряжений, ты останешься в Лундене. Твои корабли никуда не поплывут!
И мои корабли никуда не поплыли. Зато приплыли норвежские корабли.
Торговля, которая летом всегда оживлялась, сошла на нет, когда стаи увенчанных головами чудовищ судов двинулись из Бемфлеота, чтобы прочесать устье. Мои лучшие источники информации умерли вместе с торговцами, хотя некоторым все-таки удалось проскользнуть вверх по реке. Большинство из них были рыбаками, привозящими свой улов на рыбный рынок Лундена, и они заявили, что теперь в пересыхающем ручье под высоким фортом Бемфлеота сушит кили больше пятидесяти судов.
Викинги стекались в устье.
— Они знают, что Зигфрид и его брат скоро станут богатыми, — сказал я Гизеле в ночь после того, как епископ приказал мне не делать ничего вызывающего.
— Очень богатыми, — сухо заметила Гизела.
— Достаточно богатыми, чтобы собрать армию, — горько продолжал я.
Потому что, как только будет заплачен выкуп, братья Тарглисон смогут одарять людей золотом, и со всех морей к ним явятся корабли, везя полчища, которые смогут вторгнуться в Уэссекс.
Мечтой братьев было завоевать все земли саксов. Некогда они надеялись сделать это с помощью Рагнара, но теперь, похоже, смогут осуществить свою мечту и без помощи с севера, лишь благодаря пленению Этельфлэд.
— Они нападут на Лунден? — спросила Гизела.
— На месте Зигфрида я бы пересек Темез и вторгся в Уэссекс через Кент, — ответил я. — У него достаточно кораблей, чтобы перевезти армию через реку, а у нас слишком мало сил, чтобы его остановить.
Стиорра играла с деревянной куклой, которую я вырезал из бука, а Гизела нарядила в платье из лоскутков. Моя дочь казалась такой счастливой, погруженная в свою игру. Я попытался представить — каково было бы ее потерять. Я попытался представить, что чувствует Альфред, и сердце мое не вынесло даже мысли об этом.
— Ребенок бьет ножкой, — сказала Гизела, погладив себя по животу.
Я ощутил панику, как всегда, когда думал о приближающихся родах, и, скрывая свои мысли, проговорил:
— Мы должны придумать ему имя.
— Или ей.
— Ему, — сказал я твердо, хотя и без веселья, потому что будущее той ночью казалось таким мрачным.
Как и предвидел епископ, Альфред явился в Лунден, и меня снова вызвали во дворец, хотя на сей раз нас избавили от церковной службы.
Короля сопровождали его личные войска, уцелевшие после катастрофы на Стуре, и я приветствовал Стеапу во внешнем дворе, где управляющий забирал у нас мечи. Священники явились всем скопом, как стая каркающих воронов, но среди них я увидел друзей: отца Пирлига, отца Беокку и, к своему удивлению, отца Виллибальда. Виллибальд, оживленный и жизнерадостный, поспешил через двор, чтобы обнять меня.
— Ты стал еще выше, господин! — сказал он.
— Как поживаешь, отец?
— Господь соизволил быть ко мне благосклонным! — со счастливым видом ответил он. — Нынче я присматриваю за душами в Эксанкестере!
— Мне нравится этот город, — сказал я.
— У тебя ведь дом неподалеку, да? С твоей… — Виллибальд смущенно запнулся.
— На этой несчастной ханже я был женат до Гизелы, — ответил я.
Милдред все еще была жива, хотя теперь находилась в монастыре, и я давно забыл про боль и несчастья того брака.
— А ты? — спросил я. — Ты женат?
— На милой женщине, — оживленно ответил Виллибальд.
Раньше он был моим наставником, хотя немногому меня научил. Но он был хорошим человеком, честным и добросовестным.
— Епископ Эксанкестерский все еще не дает шлюхам скучать? — спросил я.
— Утред, Утред! — пожурил меня Виллибальд. — Я знаю — ты говоришь это только для того, чтобы меня шокировать.
— А еще я говорю правду. — И это в самом деле было так. — Была там одна рыжеволосая, — продолжал я, — которая ему очень нравилась. Так вот, он любил наряжать ее в свою одежду, а потом…
— Все мы грешники, — торопливо перебил Виллибальд, — и не оправдываем ожиданий Господа.
— И ты тоже? А твоя была рыжеволосой? — спросил я и рассмеялся при виде его смущения. — Рад тебя видеть, отец. Итак, что же привело тебя из Эксанкестера в Лунден?
— Король, Господи его благослови, нуждается в обществе старых друзей, — ответил Виллибальд и покачал головой. — Дела у него совсем плохи, Утред, совсем плохи. Молю тебя, не говори ничего, что может его расстроить. Он так нуждается в наших молитвах!
— Он нуждается в новом зяте, — угрюмо проговорил я.
