Чуть позже её навестила Любовь Владимировна с пачкой газет и журналов, и они долго обсуждали публикации.
— Представляешь, Ирочка, оказывается, вчера оперу посетил один арабский шейх, и все газеты пишут, что особенно долго он аплодировал перед представлением, когда музыканты настраивали инструменты… Всё остальное ему не понравилось.
Отсмеявшись, подруги обсудили ещё одну животрепещущую тему, о которой сколько уже дней трубила петербургская пресса. О маньяке, коловшем насмерть длинной иглой.
— Я уже боюсь ходить в магазины, Любочка. Скоро одеть будет нечего.
— Говорят, он колет только молодых красивых женщин.
— А может, у него неудачная любовь? Она предала его, и он мстит всем женщинам… Страшно… Но как бы хотелось хоть одним глазком глянуть на него…
От маньяка перешли ко Льву Толстому.
После публикации романа репортёры дежурили у дома в Москве, где жил эту зиму писатель и брали интервью у всех, кого он принимал.
Благодаря им, Сипягин очень экономил на филёрах.
Так из газет читающая Россия узнала, что в начале года Толстого впервые посетил начинающий, но уже известный литератор Горький.
Ирине Аркадьевне это имя ничего не говорило, зато Любовь Владимировна была без ума от его рассказов, потому что автор уверенно входил в моду в студенческой и разночинной среде. И как жена профессора, она обязана его любить.
— Представляешь, Ирочка, пришёл к Толстому, одетый в чёрную косоворотку, штаны навыпуск…
Зашедший на минуту в комнату к дамам Максим Акимович, вставил реплику, услышав последнюю фразу:
— А сам–то Лев Николаевич сидел в валенках на босу ногу, в заплатанных портах и в рубахе без пуговиц, увлечённо подшивая к лаптям лаковые подмётки…
Когда богохульника с позором изгнали, дамы вновь занялись обсуждением встречи на высшем писательском уровне:
— Обычно Лев Николаевич всех критикует, но Горького встретил ласково, и откровенно высказал отрицательное мнение о некоторых его произведениях и похвалил другие… Ирочка, а кто у нас остался–то? Все гении ушли. Майков в 1897 году, на следующий год Полонский, следом Григорович… Появились какая–то Гиппиус, Фёдор Сологуб, Бальмонт и Мережковский… но пишут какой–то ужас. Как же, господа символисты…
Словом, жизнь кипела. «Звёздный дождь» давно потускнул и забылся, вытесненный щедрым изобилием интриг, сплетен и душещипательных историй, бесконечно происходящих в столице и за её пределами.
А тут ещё война англичан с бурами.
Чего–нибудь подобное ожидали, так как Гаагская мирная конференция подтолкнула государства активнее, чем прежде, вооружаться.
— Мировой парадокс, — обсуждали политику братья Рубановы. — Представляешь, Максим, уже несколько моих студентов записались в добровольцы, и едут на край света сражаться с английскими колонизаторами. Да, да. Это их выражение.
— И в армии так же, Георгий. Многие мои офицеры подали рапорта с просьбой послать их в Трансвааль. По академии ещё помню, что буры являются прирождёнными охотниками на львов и антилоп, попадая за пол–версты между глаз жирафу. Живут на фермах, где вокруг растут эвкалипты и мимозы…
— Ну да! А по баобабам лазают обезьяны, — перебил его брат.
— Кто по бабам там лазает? — заинтересовался Максим. — В академии про это ничего не говорили.
— Надоел твой армейский юмор, — пойдём лучше к жёнам.
Их супруги тоже запоем обсуждали данную Богом и газетами тему. Только несколько в другой интерпретации. Преобладал любовный уклон:
— Он так разочаровался в ней, что решил принять благородную смерть в бою и уехал воевать.., — услышали братья, когда вошли в гостиную.
При них женщины не стали досконально обсуждать интересующую их тему — что эти мужчины понимают в безответной любви…
Начавшаяся англо–бурская война всколыхнула всё русское общество, от верхов и до низов.
Сторож Пахомыч, обнявшись с дворником Власычем, горько глядели на пустые бутылки, валявшиеся на столе и, видимо представляя, что выпили их подлые англичане, с бурным негодованием в адрес грабителей горланили: «Трансвааль, Трансва–а–аль, страна-а моя-я, ты вся-я горишь в огне-е…» — один сжимал в свободной руке ржавую берданку, другой — метлу.
Швейцар, смахнув суровую мужскую слезу, аккомпанировал им на балалайке.
В правительстве тоже не дремали. Пока англичане отвлеклись войной, Россия тихонечко, особо не афишируя, «временно» конечно, оккупировала всю Маньчжурию и стала вожделенно облизываться на Корею.
На Дальний Восток направили комиссию, которой предписали, под видом экономического исследования Кореи, изучить её с военно–географической точки зреня, получить концессии у корейского императора и положить начало завладения Кореей. Целая группа предпринимателей и политиков обмозговывала план «временного захвата полуострова», решив для начала основать в Корее частную «деревообрабатывающую компанию Ялу», и под видом рабочих направить туда солдат.
«А когда япошки допетрят, мы их хвать по башке, а станут возмущаться — хвать ещё раз, чтоб глаза у макак совсем окосели… Глядишь, империя приобретёт новую провинцию, а мы — богатые концессии. Ведь Россия обустраивается не только с помощью дипломатии, но и силой оружия».
Не все в правительстве поддерживали эту точку зрения. Догадываясь, какие последствия это может вызвать, военный и морской министры были против неофициального захвата Кореи.
Аким Рубанов, лишённый на месяц увольнительных, всё свободное время, пока однокашники объедались и отсыпались дома, проводил в тире.
Видя, что занимается парень полезным воинским делом, капитан, испросив разрешение у начальника училища, велел фельдфебелю патроны стрелку отпускать, не жалея.
В результате юнкер Рубанов, по умозаключению ротного командира, подстрелил двух зайцев: во–первых, отвлёкся от вредных сочинений сумасшедших гениев, а во–вторых, стал лучшим стрелком в роте. Ну как не поощрить такого орла?
В феврале толстовская эпопея мучений закончилась, и Акиму разрешили отбыть в отпуск до 11 часов вечера.
Предвкушая встречу с родителями, он стоял на площадке перед дежурной комнатой и любовался своим отражением в огромном зеркале. Всё на нём блестело и сияло — не юнкер, а церковный купол. Складки на шинели расправлены. На руках прекрасные белые перчатки. Барашковая шапка с кокардой лихо сидела на голове. Башлык сзади не торчал колом, как у нерадивого кадета, а плотно прилегал к спине, спереди же, как и положено благородному «павлону», лежал крест — накрест, правая лопасть сверху вылезала из–под ремня ровнёхонько на два пальца.
Разумеется, сражённый сияньем бравого юнкера, дежурный по училищу офицер, при всём своём воображении, не нашёл к чему придраться, и произнёс музыкальную для юнкера фразу: «Берите билет».
На этот раз Рубанов виртуозно нашарил его в коробке и по команде: «Ступайте», чётко повернулся направо, покинув дежурную комнату.
Большая Спасская была пустынна и запорошена снегом. Радостно выдохнув облачко пара, и полюбовавшись на него, Аким пошёл вдоль улицы, высматривая извозчика. В ту же минуту, их показалась целая вереница.
«Знают, черти, в какие дни у нас увольнительные», — усаживался он в возок с поднятым кожаным верхом.
— Трогай братец, — солидно велел вознице, покосившись на приближающиеся сани.
Словно на троне, в них сидел батальонный командир.
«Пронеси Господи! — мысленно взмолился Аким. — Даже дежурный офицер хулы не возвёл и с миром отпустил восвояси, как бы теперь полкана миновать… Что же делать?! То ли честь отдать по всей форме.., но это риск. Вдруг придерётся, — разглядывал оглаживающего рыжую бородку Кареева. — Нет! Лучше я спрячусь… Одни юнкера, что ли, в экипажах разъезжают?» — откинулся назад в тень поднятого верха.
И зря! Извозчик был остановлен, юнкер извлечён на свет божий и водворён в казарму, где провёл этот и несколько последующих отпусков.
Только стрельба заменилась на колку штыком чучел.
____________________________________________
Владимиром Ульяновым полковник Кареев не руководил, и благодаря такому стечению обстоятельств, благополучно отбыв ссылку в Шушенском, он с успехом побывал в запрещённых для посещения Петербурге и Москве, а так же навестил Уфу, Нижний Новгород, Самару, Сызрань, Подольск, Ригу, Смоленск и, наконец, в феврале осел в Пскове.
Чучела потрошить его не заставляли, и потому Владимир Ильич отдавал всё своё время на подготовку революционной газеты, кою задумал ещё в ссылке.
— Товагищи, — убеждал он сподвижников, — нам необходима.., как воздух, газета, — сурово окидывал взглядом своего оппонента Струве: «Тоже мне, легальный магксист, один вгед от него», — …газету станем выпускать за гганицей. Здесь цагские сатгапы закгоют издание. Поэтому, лучше всего в Гегмании.
«А коли так, то следует усовершенствовать знание немецкого», — через несколько дней после партийного совешания поместил обьявление в газете «Псковский городской листок»: «Желают брать уроки немецкого языка (теор. и практ.) у образованного немца. Предлож. письменно. Архангельская, д. Чернова, кв.Лурьи, для В. У.».
