«Когда нужен капитан Кусков, его рядом нет, — сквозь какой–то туман в голове подумал он, — сейчас бы скомандовал: «Твёрже ногу, юнкер», — стал успокаивать себя, медленно приближаясь к Натали.
Она что–то почувствовала и, повернув голову в его сторону, глянула на приближающегося юнкера. Щёки её не запылали, а наоборот, побледнели, косу она нервно перебросила за спину.
Аким ничего этого не видел. Купаясь в жёлтых её глазах, всё глубже погружался в их пучину, тонул и захлёбывался от нежности, любуясь глазами, овалом лица и такими милыми веснушками, высыпавшими на носу и щеках.
Когда он приблизился к ней, глаза его почему–то стали влажны от слёз.
«Да что это со мной? — изумился он, — я же юнкер Его Императорского Величества и не должен бояться не только врагов, но и женщин», — молча склонил перед ней повинную свою голову, теряясь и не зная, что следует в таких обстоятельствах говорить.
Она, тоже ошеломлённая и растерянная от неожиданной встречи, глядела на него, собираясь что–то сказать, и не умея.
— Вот! — разжал ладонь Аким. — Три твоих коралловых бусины.
Щёки её вспыхнули, полные губы задрожали, и чуть слышно она что–то прошептала.
— Я не слышу, — склонил голову к её губам Аким. — Музыка!..
— Вы хранили их целый год? — чуть громче произнесла она и испугалась.
Ей показалось, что она выкрикнула эти слова и все услышали, потому как оркестр как нарочно смолк.
На этот раз капитан Кусков выручил Акима, велев музыкантам играть вальс.
— Натали! Я целый год хотел извиниться перед тобой, — стал смотреть не в глаза, а на её губы, чтоб немного прийти в себя — Не знаю, как это получилось, — вновь встретился с ней глазами, растерялся и понёс от этого, по его разумению, всякую чушь. — Гувернантка сделала вывод, что от музыки, от обстановки бала, от танцев.., — окончательно запутался, замолчал, вдохнул побольше воздуха и решился… — Позвольте, сударыня, иметь честь пригласить вас на вальс, если, конечно, вы не обещали этот танец какому–нибудь другому кавалеру, — замер, глядя в её глаза и называя себя дураком.
Губы Натали опять задрожали, на этот раз от сдерживаемого смеха.
— Этой фразе вас тоже гувернантка научила? — доверчиво протянула свою руку.
Коснувшись её пальцев, Аким вообще лишился дара речи и остатков разума.
— Ага! — только и сумел произнести он.
Опомнившись, попытался раскрыть смысл слова «ага», для чего–то щёлкнув перед этим каблуками:
— Ну да. Это из свода законов светского человека, составленных мадам Клеопатрой Светозарской.
— Понятно. Ведите меня в круг, господин светский человек, — прошептала она, пряча в углах рта улыбку.
А ноги–то не шли. Он глядел в её глаза и думал — как мог целый год жить без неё… Без её глаз, без её рук, без её улыбки. Без неё.., без неё.., без неё, — повёл к вальсирующим, ощущая нежное касание пальцев в перчатке. И задохнулся, повернув её к себе и ощутив под ладонью тёплый и упругий девичий стан.
Закружились стены, закружились люстры, закружился весь мир вокруг них, а они стояли, казалось, и не двигались…
Но вот всё смолкло. Звуки вальса растворились во вселенной… Придя в себя и потерянно оглянувшись, он повёл её на место, размышляя, танцевали они или просто стояли.
В чувство его привёл давно забытый девичий голос:
— А вот и первый сенной площади гуляка, — и незнакомая ладонь легла на рукав мундира.
Но трепета от пожатия этой руки он не почувствовал, а подняв глаза, встретился со смеющимся взглядом Ольги, почти забытой подруги Натали.
— Ну как, с помощью «ли–и–игушечки» освоили иностранный язык? — смеялась она и кокетливо обмахивалась веером.
Завитые светлые волосы её были искусно уложены в замысловатую причёску, с приколотым большим чёрным бантом. Высокая и статная, она гордо стояла перед Акимом. Вполне определившаяся грудь вызывающе смотрелась сквозь декольте платья.
Она знала себе цену.
Натали при ней была как гадкий утёнок при лебеде. Платье под шею — какое там декольте. Худенькая и невысокая. И всё равно Аким не променял бы Натали и на тысячу её красавиц–подруг.
— Аким, познакомь с дамами, у людей ни одной, а у него целых две, — с шиком щёлкнул каблуками и поклонился Ольге Дубасов.
На Натали он даже не глянул.
— Ольга, Натали, — произнёс Аким.
— Очень приятно! — вновь щёлкнул каблуками Дубасов.
«Ого! Галантный какой, — поразился Аким, — все пятки, наверное, отбил».
— А это Виктор Дубасов, — хотел добавить: «По кличке «Дуб», — но вовремя передумал.
— А я гляжу, кто это так нахально даму ведёт? Присмотрелся, а это старина Рубанов…
«Оказывается, я нахально шёл», — порадовался за себя Аким.
И вновь музыка. И вновь вальс. Капитан Кусков знал, какой танец ждут юнкера. И танец этот явно не «полька».
Дубасов пригласил Ольгу, а Аким, на этот раз хладнокровно и, как подобает юнкеру, твёрдой уверенной походкой, повёл Натали к танцующим.
— А мы послезавтра отправляемся в Красносельский лагерь, — наслаждаясь вальсом, сообщил Рубанов. — Экзамены позади, — чуть подумав, добавил он.
— А у нас экзамены впереди, — вздохнула Натали. — А когда их сдам, получу свидетельство домашней учительницы.
— А в прошлом году?
— В прошлом году, после семи лет учёбы, получила аттестат учительницы начальной школы. Я с восьми лет учиться пошла. А Ольга с девяти, — улыбнулась она. — Затем родители хотят отправить меня в Москву, к тёте. Женщина старая и одинокая. Сорок лет уже.
— Натали, прошу тебя, напиши мне письмо… Хотя бы осенью. Я дам тебе свой адрес.
На этом балу губ её он не коснулся.
Утром 23 мая в Павловском военном училище проходила репетиция конца света. Но не от звёздного дождя, а от переезда младшего курса в Красносельский лагерь.
В последний момент выяснялось, что о чём–то забыли, чего–то не сделали. Потный от напряжения переезда полковник Кареев «пушил» ротных, а те — своих младших офицеров.
Довольные жизнью старшекурсники подбадривали младших:
— Козероги-и! — вопил юнкер, бывший в первый день училищной жизни Рубанова и Дубасова хмурым дневальным. — Опорожняй вещевые мешки для завтрашних нарядо–о–ов, — аж захлёбывался он от восторга.
По всему коридору творилось что–то невообразимое: крик, гомон, смех, ругань, дурацкие советы и дурацкие ответы.
— Вот ты, Банников и положи в свой вещмешок два наряда не в очередь, — расщедрился Кареев, испортив смуглолицему невысокому юнкеру настроение.
— Вот иди теперь, сам себе честь перед зеркалом отдавай, — посоветовал ему Рубанов.
— И вещмешок с нарядами не забудь прихватить, — напомнил хмурому юнкеру Дубасов.
По мере роста профессиональных навыков, почтение к старшему курсу начинало убывать. К тому же, с сентября, после лагерных сборов, старшими становились они.
— Чья фляга-а? — орал Кареев. — И сапог! Господа юнкера, сейчас всех в карцер отправлю… Кто без сапога до сих пор? Капитан Кусков, руководите здесь, я насчёт поезда пойду уточню…
«Каждый год светопреставление… Старшие две роты в этот день в отпуск следует отправлять», — уходя, слышал за спиной:
— Подтягивай подпруги, козероги-и, не спотыкаться на все четыре-е…
«По–моему, это юнкер–парикмахер Ковалёв орёт. Времени нет, а то бы я его подстриг под гребёнку своей шашкой… Ну ничего… У них ещё экзамены впереди… А в июне старшие роты отправить в лагерь полегче будет».
После молебна, немного успокоившийся Кареев, лично повёл две роты Павловского училища на станцию. Он гордо шествовал по мостовой, наслаждаясь маршем училища. За его спиной, с удовольствием пели уже вычищенные, выглаженные, аккуратные юнкера, чётко отбивая строевой шаг, и ровно держа на левом плече винтовки с примкнутыми штыками.
Сапоги, к его радости, были на всех.
Под знамя Павловцев
мы дружно поспешим,
За славу Родины всей
грудью постоим!
Мы смело на врага,
За русского царя,
На смерть пойдём вперёд,
жизни не щадя!!!
Рвётся в бой славных
Павловцев душа…
Последнюю строку первого куплета полковник Кареев пропел вместе с юнкерами. Душевное равновесие его полностью восстановилось. А когда на железнодорожной станции он распределил юнкеров по вагонам раздолбанного пригородного поезда, то и вовсе успокоился и, умиротворённый, направился в голову состава, где не в меру упитанный юнкер старшего курса Николай Малюшин сопел, пыхтел, кряхтел и щурился, устанавливая фотографический аппарат и нацеливая его на собравшихся около паровоза офицеров.
«Будто на глазомерных съёмках, которые младший курс едет проводить», — хмыкнул полковник, устраиваясь в центре офицерского сообщества и делая приличествующее обстановке и должности выражение лица. Но от мысли, что юнкера распределены по вагонам и скоро отправятся в Красносельский лагерь, рот предательски расплывался в улыбке.
Малюшин между тем, поколдовав у аппарата, накрылся с головой пустым вещмешком.
