Тот лживо ответил:
- Тебе я добра желаю. Помысли: отец тебя в Суздале, будто птаху, в клетку посадит да путами свяжет. А в Киеве ты на воле! Тебя я трогать не буду, клянусь душой…
Он цепко взял её за руку. Девушка с силой рванулась:
- Пусти… не тронь! Ростислав потянул её за собой:
- Садись со мною в ладью. Отъедем - тогда пущу…
Девушка вырвалась, отскочила.
- Нет… лучше себя зарежу!
Тогда по нетерпеливому знаку княжича отроки двинулись к Пересвете.
Кирька хотел закрыть её грудью, но ближний отрок выхватил нож, и парень отпрыгнул к взгорью.
За ним отбежала Любава.
Оставшись одна, Пересвета, бледная, упрямо стиснула зубы. Она достала спрятанный в платье маленький, острый кинжал и притихла, готовая ткнуть кинжалом любого, а прежде всего себя…
Ни она, ни Кирька с Любавой не видели, что сюда от нижней избы уже устремился Клыч. Но это увидел княжич. Увидел он ладьи, подобно стае больших лебедей вдруг выплывшие из-за крутого мыса совсем на виду холма. Увидели это и отроки и взглянули на княжича быстрым, всё понимающим взглядом.
Княжич, вздохнув, сказал:
- Прости меня, Пересвета, но время на речи нет. Беру я тебя в полон, на ножик острый полезу…
Он обратился к угрюмым слугам:
- Схватите, и в ту ладью!
Они осторожно, но быстро, со всех сторон пошли к Пересвете. Упрямо пятясь, не отрывая глаз от сильных, угрюмых слуг, она сквозь зубы спросила:
- Аль жизнь вам мою не жаль?
Отроки промолчали. И девушка с ужасом вдруг поняла их силу, свою беспомощность, безнадёжность расчётов на доброту. Она поняла, что теперь не успеет ударить их детским своим кинжалом, не сможет убить и себя: поедет в ладье на Киев.
От страха, от горя она в тоске закричала:
- Ох, лада… прощай, Данила! - и кинулась вниз к реке.
Она не услышала тонкого свиста стрелы и вслед за тем короткого удивлённого вскрика упавшего отрока, свиста новой стрелы, проткнувшей спину второго из верных слуг Ростислава, свирепой ругани княжича, звонкой угрозы парня и рёва бегущего к ним Клыча.
Она с разбегу кинулась прямо в холодную воду. И тут же всё тело её закричало: «Нет!»
Тревожная, ледяная река показалась страшней неволи. И девушка, покоряясь горькой судьбе, дрожа и плача, опять повернулась лицом к холму. В одно большое мучительное мгновенье она увидела княжича, влезшего в лодку, двух отроков, катающихся по земле со стрелами в спинах, Любаву с Ермилкой, бегущих прочь, и смелого Кирьку, теперь почему-то медленно отступающего на взгорье, со взглядом, следящим не за рекой, а томительно устремлённым вправо.
В то же мгновенье девушка разглядела и то, на что устремил свой взгляд испуганный Кирька: махая ножом, к реке бежал одержимый Клыч. Он был уже рядом. Он видел лишь Пересвету. Спрятав правую руку за спину, он подбежал к ней, сказал:
- Ага… ещё одна уцелела! - и быстро, не дав Пересвете крикнуть или бежать, ударил её и взрезал ножом, повергая наземь.
- Достань мне из этой рыбу! - с разбегу велел один из оборванных, опьяневших от крови, горящих азартом буйства безвестных нищих.
- И мёда хочу! Достань мне из этой мёд! - добавил за ним второй, подбегая. - Ибо мёд ещё не зрели мы в плоти у жён московских…
Сказавший был из бежан, пришедших сюда ещё осенью со Страшко. Видно, и этих втянули Клыч и Жом в свою свирепую смуту.
Клыч торжествующе вскинул руку:
- Глядите, в этой был малый хлебец! За ребра спрятала - я достал…
- Дай рыбу!
- Достань же сладкого мёду!
- В сей деве мёда не вижу. Может, вон в той он есть? Закончилось время бесов! Теперь мы всего добудем!
Клыч острым, свирепым взглядом отметил спину Любавы, бегущей наверх, к огню.
- От нас не уйдёт никто! - и призывно вскричал: - Туда!
Глава XXVIII. ПРОСВЕЩЕНИЕ «ТЁМНЫХ»
И видеша на горе многие жёны
и прекрасные девицы посечены…
Девгениево деяние
Но закончилось время и для Клыча: к подножью холма пристала княжья дружина.
Воины прыгнули из ладей ещё на ходу. Часть из них побежала сразу на холм - как видно, тушить пожар.
Другая часть устремилась прямо к толпе, выставив к бою копья.
С этими шли Андрей и Никишка - княжеский «коробейник».
Парню давно не терпелось увидеть отца с Любавой и братцем, об удивительной и счастливой судьбе которых не погнушался рассказать ему сам князь Юрий, заняв Торжок. Всё время, покуда суздальская дружина после разгрома Торжка, других новгородских селений спускалась в ладьях по Волге, потом поднималась по Ламе и вновь спускалась по Истре к Москве-реке, он сидел в одной из передних ладей на своём берёзовом туеске, глядел на пожухлые берега, на синюю воду, на её более синее, ледяное небо и думал только о скорой встрече с родными.
И вот этот день настал. Но вместо отца, Любавы и братца Никишка услышал гул пламени, увидел тела терзаемых и поверженных ниц. Вместо радости в сердце - лютая злоба. Вместо покоя - бой…
Он вслед за Андреем выпрыгнул из ладьи на московский берег и так же, как княжич, смело пошёл на толпу.
Княжич двигался быстро, почти бежал. Он был без шапки, бледен, с мечом в руке.
Увидев Клыча и Жома, княжич велел:
- Сих взять!
Волхвов окружили. Бежанин, перед тем кровожадно просивший достать из боярышни мёду, вдруг первый в страхе очнулся. Он оглядел волхвов, толпу и себя, облитого кровью, взглянул на меч, сверкающий в руке Андрея, швырнул под ноги дубину и быстро нырнул в толпу. Но тот, который хотел, чтоб волхв достал из девушки рыбу, словно не видел ни воинов, ни меча. В глухом опьянении погрома он требовательно кричал:
- Достань! Достань мне из княжича рыбу! Чай, в нём она тоже есть…
Клыч дёрнулся, но смолчал. Тогда вдруг Жом рванулся к Андрею:
- Вот я из него достану!
- Ближний из воинов вскинул копьё. Одновременно стоявший рядом с Андреем Никишка прыгнул навстречу волхву. Жом покачнулся и, сморщившись, испуганно поглядел на правую руку: из неё на рукав хламиды хлынула кровь.
Никишка предупреждающе крикнул:
- Ну? - и вновь замахнулся узким, острым ножом.
Парень был статен, розовощёк и кудряв, одет в холщовую расписную рубаху и щеголеватые голубые порты, ловко подхваченные снизу новенькими онучами. Такого не бояться бы, а слушать, как он балагурит и поёт. Но сейчас по-юношески открытое лицо и вся крупная, как у отца, фигура Никишки выражали такую красноречивую готовность лечь костьми, но не дать никому дотронуться до Андрея, что толпа невольно замолкла.
Княжич спросил, держа свой меч наготове:
- Кто вы такие? Зачем затеяли тут убойство?
Никто ему не ответил. Молчание было красноречивым не меньше, чем и готовность Никишки: каждый из приведённых сюда волхвами уже начинал остывать и теперь поглядывал на соседа - за чью из спин надёжнее спрятаться в час ответа?
Княжич суровее, строже спросил:
- Ну, кто и зачем затеял убойство?
К реке между тем сбежал отрок книжника Кирька с луком в руках, и княжич, не узнавая его, но поняв, что этот - не из толпы, спросил торопливо:
- Что тут за сеча?
- Волхвы лютуют! - горестно крикнул Кирька.
- Знать, всё спалили?
- Видать, что всё. Ишь, пепел вместо посёлка. И баб посекли ножами…
- А батю моего, кузнеца Страшко, с дочерью не видал ли? - спросил Никишка, внутренне холодея от мысли, что не застанет в живых ни отца с Любавой, ни братца Ермилки.
- Страшко в сей час не видал, не знаю, - со вздохом ответил Кирька. - Любава же с братцем эно стоят, гляди…
Он указал вдоль берега на пологое взгорье, и Никишка сразу рванулся туда же, но вовремя одумался и жалобно поглядел на княжича, будто спросил: «Позволь мне туда пойти…»
Андрей сказал:
- Пойди повидай…
Никишка кинулся бережком к Ермилке с Любавой, а княжич спросил у Кирьки:
- Так, значит, баб посекли?
- И юных, и старых…
- Ужели же всех?
- Не всех. Однако же многих…
- А что же вы, мужики?
- Вначале мы тоже диких этих секли. Топорами рубили. Я сам пятерых убойцев - стрелой. Однако диких-то больше! Пришлось бежать…
- Та-ак… ладно.
Андрей поглядел на холм. Оттуда шли и бежали, а то и ползли к реке бездомные погорельцы. Дым над ними стоял, как туча. Пепел падал из этой тучи подобно чёрному, высохшему дождю.
От первой ладьи к толпе подошёл Долгорукий. Взглянув на волхвов, на труп поверженной вниз лицом Пересветы и на угрюмо притихших нищих, он громко, строго спросил:
