— Да как же так? — бессвязно бормотал Водопьянов. — А мы и не ведали, что Федор туда подался. Думали, в хутор ближний спосылал его Пименов…
Весть о гибели Федора мгновенно облетела весь отряд. Боль защемила сердца: любили его и за прямой нрав, за силу исполинскую, а больше всего за песни.
А когда совсем стемнело, дозор остановил еще одного всадника на невзрачной лошаденке. Она гнулась под тяжестью грузного детины. Лицо его было тугощекое, губастое, с коротким, толстым носом, небольшими глазами с цепким взглядом. Одет он был в длинную белую рубаху и истрепанные холщовые шаровары, заправленные в сапоги. На боку у него висела кривая турецкая сабля, а за широким кушаком был заткнут пистолет. На коне он сидел небрежно, но ловко, сноровисто.
У Водопьянова мелькнула мысль: «Не казачья посадка, да и конек будто никудышный, а все же, видать, конник не зряшный. Грузноват, правда, но чуется — силы медвежьей».
— Где тут у вас Пименов? — густым голосом спросил всадник. — Проводите-ка меня поскорей к нему. Дело неотложное…
Всадник и дозорные сошли с коней и, ведя их под уздцы, направились по узкой тропе к полянке, где расположился отряд Пименова. Незнакомец шагал не спеша, лениво переступая толстыми ногами, но не отставал от быстро шагавших казаков.
— Вот наш Пименов! — указал Водопьянов на предводителя отряда, сидевшего у костра рядом с Павлом и Сергунькой.
— Дядя Ярема, дядя Ярема! — радостно закричал Климка.
— Здоров будь, племяш!
Обернувшись к Пименову, Ярема поцеловал его трижды, крест-накрест, по старому русскому обычаю.
Всегда спокойный, никогда не терявшийся в жизни, Пименов на этот раз оторопел:
— Постой-постой, ты что ж меня лобызаешь? Я ведь в жизни тебя не видывал!..
— За то приветствую тебя, — ответил проникновенно Ярема, — что ты и товарищи твои за правое дело стоите, не жалея голов своих.
— А ты сам кто есть?
Ярема молодцевато выпрямился:
— Новгород-Северского драгунского полка вахмистр Еремей Шелкопляс, полгода как уволенный в отставку. Доводилось в походах бывать и против турок и против шляхты польской. Служил двадцать пять лет — не выслужил и двадцати пяти реп…
— Ладно, садись к костру, — улыбнулся Пименов, — да расскажи о себе.
Ярема неторопливо уселся у костра.
— Да что же рассказывать-то? Вот так, ровно дымок от вашего костра, горьким дымком развеялась вся жизнь моя. Крестьянин я воронежский, Острогожского уезда. Наш барин Синельников, зверь лютый, забрил меня не в очередь в рекруты. Вернулся после службы домой — отец и мать умерли, хозяйство в полное разорение пришло… Покрутился-покрутился, вижу, дело никудышное… А тут Синельников досаждать опять стал, пригрозил в Сибирь сослать за речи мои занозливые. Хвалился, что право ссылки в Сибирь ныне предоставлено милосердной государыней нашей каждому помещику. Сидят баре на шее нашей. Мертвому позавидуешь! Ну, я и сбежал. Долго мыкался по уезду… И в лесу жил… Есть и у нас в лесах небольшие отряды беглых. А потом прослышал: на Дону сильные волнения идут — и сюда подался, в Глазуновку, к сестре. Жил, пока не проведал обо мне атаман. Собирался он в каталажку засадить меня и на место жительства выслать. Что делать? Семь бед — один ответ, и решился я к вам пристать…
— Согласен, — весело отозвался Пименов. — Милости прошу к нашему шалашу да со своим алтыном! — показал он на саблю Яремы, — Ты, видно, человек бывалый, в военных делах понаторелый, такие-то нам дюже надобны. Правду сказать, дела наши невеселые, а все ж, пока сабли в руках есть, биться будем. Так-то, мил человек…
— Спасибо на добром слове, — отозвался Ярема. — Ласковое слово лучше пирога сдобного… А теперь слушай, что наказывал передать вам Сергей. Писарем он состоит в правлении и разузнал, что завтра ранним утречком на вас нагрянет атаманская сотня. Так вот, решайте: либо уходить отселе неотложно, либо бой им дать. А ежели биться, решите, так, смекаю я, надобно вам навстречу выступить и ударить на них перед рассветом. А для засады хорошее место есть — рощица в десятке верст отсюдова.
— К делу речь молвишь, Ярема, — живо откликнулся Пименов. — Мы им знатную трепку зададим! Как, друзья-товарищи, о том думаете? — обратился он к казакам.
Все загомонили:
— Правильно! Давно пора! Поколотим атаманцев толстопузых! Дадим им перцу!..
Полог неба, усеянный звездами, был еще черным, но оранжевый диск луны начал уже тускнеть и на востоке, у самого края степи, появилась светло-алая полоска — стала разливаться утренняя заря. Повеяло прохладой. Пробежал ветерок, зашелестела обрадованно кудрявая роща.
Едва показалось тускло-багровое солнце, послышался перестук копыт.
Прячась за высоким вязом, выглянул Пименов на дорогу. По ней беспечно ехали атаманцы. Пименов вскочил на коня и взмахнул рукой. Отряд бросился на врага. Молниями засверкали клинки, затрещали выстрелы.
Сотня атаманцев была застигнута врасплох. Срывающимся голосом отдавал приказания молодой хорунжий, но его никто не слушал. Несколько всадников кинулись было к Глазуновской, но им преградили путь пименовцы.
На Ярему налетел багроволицый сотник и бешено замахнулся клинком. Будто играючи, Ярема отбил натиск.
— А, и сам атаман тут! — балагурил он. — Здорово, Савелий Пафнутьич! Ты меня выслать хотел к моему барину, а я тебя куда далее вышлю. Вот получай! — и одним ударом раскроил голову станичному атаману.
Волчком вертелся в седле Сергунька, стараясь не упустить ни одного беглеца. Выстрелом из пистоли он ранил атаманца, зарубил другого. Не отставал от Сергуньки и Павел.
Через несколько минут ожесточенная схватка окончилась. Атаманская сотня была разгромлена.
Лето в разгаре. Дни нестерпимо жаркие. Лишь изредка шуршит еле слышно ветерок в степных травах — кажется, что это сама земля, истомленная зноем, устало вздыхает. Но вот повеяло речной прохладой. Медленно, лениво катит мутноватые волны большая река Медведица, старшая дочь старого Дона.
По обоим берегам реки на много верст в окружности раскинулся густой, дремучий лес, полный шелеста, шепота.
Время от времени где-то в отдалении слышен треск хвороста — это грузно шествует медведь. Мечутся белки, испуганные непривычным шумом. Изредка звонко перекликаются птицы. Но все эти звуки не нарушают, а еще больше подчеркивают вековую непробудную лесную тишь.
Ведя коней на поводу, отряд Пименова углубился в лес. Впереди шагал проводник — пожилой уже, но шустрый мужик в лаптях и длинной, до колен, сероватой посконной рубахе. Почти бесшумно отряд пробирался по едва видным тропкам. Путь преграждали деревья-исполины, поверженные бурей.
«Идем, словно в могилу, — думали казаки с понизовья Дона. — Та же тишь, та же сырость… И солнца не видно. Похоронят нас здесь, в этом лесу, и никто из родных не придет на безвестную могилу».
Неожиданно откуда-то сверху раздался пронзительный свист, словно сам былинный Соловей-разбойник подал голос. Все вздрогнули, остановились. Задрав головы, увидели сидящего на дубу босоногого мальчонку с ножом на веревочном пояске. Строгим, начальственным тоном спросив он проводника:
— Кого ведешь, Мокей? Тех, кого ждет Прохорыч?
— Точно так, ваше высокое-на-дубу-караульное благородие, тех самых! — ухмыльнулся проводник.
— Ну-ну, шагайте дальше, — милостиво разрешил мальчонка.
— Ох, и горазд ты свистеть, ни дна тебе, ни покрышки! — удивился Сергунька, проводя своего коня под дубом.
Мальчик важно кивнул в ответ и стал считать по пальцам идущих внизу казаков. Но пальцев вскоре не хватило, он сбился со счета и недовольно тряхнул шапкой русых волос.
Еще прошли с версту, и густой строй деревьев точно сам собой расступился, пропустил усталых путников к полянке, залитой солнечным светом. Из печей землянок клубами вились дымки. На поляне расположились сотни две повстанцев. Одни латали одежду, чинили обувь, острили о камни ножи и косы и заботливо пробовали на ноготь их острие. Другие собрались в кружок, в середине которого стоял разбитной огненно-рыжий парень, напевавший под треньканье балалайки какую-то шутейную байку. Несколько человек сгрудились вокруг высоченного, мрачного вида мужика с рваными ноздрями — должно быть, беглеца с каторги. Были тут и татары в тюбетейках, и украинцы в вышитых затейливым узором рубашках и широких штанах, но больше всего тут было воронежских крестьян.
Завидев казаков, все бросились к ним навстречу:
— Здорово, братцы донцы-молодцы! Здорово, славная подмога! Смотрите, у каждого ружье, сабля, пистолет! Вот если б и у нас так-то было!
Пименов, разочарованно пожав плечами, сказал тихо Павлу:
— Ну и войско! Окромя кос, ножей, рогатин да нескольких ружьишек лядащих, у них ничего нету. Тут и бабы и старики…
