Хлыст и Чубатый Тарас в ту ночь не спали – тоже вязали плот. Тихо ругались, поминая при том голозадых крестоносцев. Им требовалось двести аршин веревки или чего другого вместо нее, а веревки оказалось всего аршин полтораста. Хлыст нешутейно выматерился и пошел к конскому стану. Собрал кожаную упряжь с десяти запасных коней и начал резать ее на концы. Скоро развеселился, ибо, чем удержать плот, теперь имелось.
Тохтай под самое утро поскакал к своим людям. Макар пустил коня шагом, ибо непривычное дело – езда в седле – набило мозоли на седалищном месте. Это место нестерпимо болело. Лучше бы его выпороли плетями…
* * *
Хлыст и Чубатый Тарас привязали плот за крепко вбитый кол, повели шагов на сто против течения и оттолкнулись от берега, истово работая шестами. Плот быстро оказался на середине реки, и течение все ближе и ближе тащило его к шхуне.
Веревка натянулась, плот ударился о корму криво стоявшего корабля. Хлыст достал топор, Чубатый Тарас вытянул из ножен саблю. Оба перекрестились и по свисающим до воды вантам от срубленной мачты полезли на борт.
На палубе темнели люки без крышек, валялся разный хлам, и сильно скрипело дерево погибающей шхуны.
– Отчего они не взорвали корабль? – спросил Хлыст.
– Наверное, оставили здесь раненых… или шибко торопились, – подумав ответил Тарас и тут же потянул Хлыста за больную руку. Тот дернулся, но застыл. Из кормовой надстройки, из каютного окна донеслась молитва… Или плач?
Хлыст поднялся на мостик, к рулевому колесу, выхаркнул злые слова и тюкнул топором в дверь каюты. Тюкнул и вывернул топор на себя. Дверь вывалилась наружу. Хлыст осторожно сунул голову в темный проем. Там он увидел человека в длинной черной сутане.
Падре Винченто стоял на коленях у кровати и молился на раскрытую толстую книгу.
Снаружи с палубы крикнул Тарас:
– В трюмах людей нет! А порох есть! Но весь замочен! Выходи, Хлыст, все равно хоть огнем, да потешимся!
Хлыст ухватил падре Винченто за капюшон сутаны и молча выволок на палубу.
* * *
Хлыст и Тарас быстро перебирали руками веревку, подтягивали плот к берегу. Тянулось натужно, река хвалилась перед людьми своим норовом.
Падре Винченто стоял на бревнах плота на четвереньках и все бормотал и бормотал тягучие латинские словеса. Потом позади них зло загудело, затрещало. В спины ударил поток горячего воздуха.
Хлыст оглянулся. Шхуна взялась огнем, и тот радостно разбегался по просмоленным доскам корабля. Чубатый Тарас умел поджигать шхуны, шнявы, баржи и фелюги. В чужом Каспийском море их плавало много, и все – с нужным казакам товаром.
Когда плот ткнулся в берег, падре Винченто вдруг резво вскинулся с колен на ноги и первым соскочил с мокрых бревен на сухую землю. И тут же вытащил из-за пазухи матерчатый сверток. Торопясь, развернул. В руках падре оказался англицкий флаг с красными крестами, косым и прямым.
Хлыст тут же резнул святого отца по затылку:
– Я тебе покажу, как чужим флагом махать на русской земле! Тарас! Резай!
Чубатый Тарас хищно моргнул и тут же посек саблей крестатый флаг на мелкие полосы.
* * *
Тохтай и Макар прискакали к татарам, посланным вперед, в засаду на утеклецов, когда дело уже заканчивалось. Три бездвижных тела уплывали по течению. За ними плыл пустой несуразный плот, безнадежно качаясь на волнах.
Возле берега волны бесполезно толкали перевернутую верх днищем шлюпку.
Молодой, спесивый татарин в красных юфтовых сапогах, с волчьей шапкой на голове, крикнул несколько злых слов Тохтаю.
– Двое живых осталось, – перевел Тохтай. – Сидят под шлюпкой и не выходят. Ему, воину, это обидно.
Макар отвязал ружье от седельной вязки, чиркнул кремнем, запалил фитиль. Подсыпал пороху на полку затвора и прицелился. Выстрелил. Пуля сотворила малый пролом в шлюпке. Там, внутри, послышались глухие крики.
Макар подобрал английские слова и ответно крикнул:
– Я сказал, что иду за вами! Вот он я! Пришел!
Второй выстрел снова пробил дыру. Один английский матрос поднырнул под борт шлюпки и начал карабкаться на крутой берег. Его тут же догнала татарская стрела. Макар выстрелил еще раз. Шлюпку изнутри толкнуло. Потом на поверхность воды вынырнул захлебывающийся боцман Булт. Пять стрел тут же прилетели к нему, и боцмана не стало…
* * *
Прощались с татарами в Уральских предгорьях, у прохода на Челябу.
Макар с Хлыстом теперь должны были ехать вдвоем, такой уговор. Две лошади были под ними, две лошади запасных, да под бочки с Изотовой данью две лошади, да две под разные припасы и под падре Винченто. Ему даже руки не связали, пусть едет, молится.
А татарам Макару дать нечего. Выходит, он их обманул, пообещав англицких людей и корабль.
Макар прокашлялся, достал мешочек с драгоценными камнями. Протянул Тохтаю шесть камней, два сунул обратно – мало ли что в дороге станется. На Русь теперь выходят, там порядки злые, датошные.
Тохтай принял камни в раскрытые ладони и так их держал.
Молодой, спесивый татарин обиженно проговорил отталкивающие слова.
– Обижается, – перевел Чубатый Тарас, – что мы корабль сожгли. Татарам бы этой платы хватило. Зачем им камни?
– Переведи мальцу, что на эти камни он купит шесть таких кораблей, – шепнул Макар. – Им пушки были потребны, а пушки могут и против наших встать. Понял?
Тарас перевел все, кроме как про пушки.
– А продадите камни в Бухаре – получите золотом!
Татары загалдели, вскинулись на коней и пошли наметом спускаться с холма на тобольскую приречную долину.
Макар и Тарас обнялись. Потом Тараса обнял и Хлыст. Стащил с головы казака истрепанную в походах матерчатую шапку, а в обмен надел свою, богатую, соболью. Чубатый Тарас до того растрогался, что два раза промахнулся ногой мимо стремени. Наконец попал, уселся в седле и поехал вслед за татарами. Обернулся, махнул шапкой и пустил коня в галоп.
– Ну, Хлыст, – сказал Макар, – теперь молись. – К царю едем, не в баню. Говори громко, ходи гоголем!
– Меня, Макар Дмитрич, мамка да батька по рождению назвали Николой. Да те времена, Николины, давно прошли… Это я сказал к тому, что если мне придется помирать, то отпевай Николу, ладно?
– Ладно… Хлыст, – ответил Макар и тронул плеткой татарского коня. – А пошел, родимый, пошел, пошел!
В середине сентября, когда начались первые дожди, посольские возки Осипа Непеи перед въездом в Варшаву остановила польская стража.
Гусарский полковник развернул посольскую грамоту Непеи, но был неграмотен и грамоту только осмотрел. Заорал только:
– Не велено! Не велено! Заворачивай!
К посту гусар со стороны Варшавы подкатила богатая карета. Оттуда вынес большой живот глава Московского Посольского приказа, боярин Щелкалов. Толкнул в грудь гусарского полковника, матерно обругал оторопевших гусар в ношеных мундирах, растопырил руки и пошел навстречу Осипу Непее.
Эскорт конных русских дворян, сопровождавших боярина Щелкалова в польские пределы, обнажил сабли в салюте.
– Царь Иван Васильевич велел тебя почетно встретить, дабы ты оказал мне полное поможение! – шепнул Щелкалов Осипу. – Мир с Баторием творить будем!
И тут же громко спросил:
– А что за бабу с собой везешь?
Непея, временами враждовавший со Щелкаловым и уже совершенно усталый от посольских дел, громко же и ответил:
– Везу племянницу королевы англицкой Елизаветы на предмет царских смотрин. Перед женитьбой нашего царя Ивана Васильевича!
– Так она же беременная! – удивился боярин. – Как так?
– Как велено государем, так и везу!
Польский полковник схватился руками за голову и отошел за угол въезжалого дома. Он все еще верил в Англию, верил, что королева откажется от породнения с русскими. А теперь, значит, войны не будет. А на что полковнику тогда жить?
Щелкалов, бывавший в Англии и знавший королевскую племянницу в лицо, только хмыкнул. Подошел к возку и поклонился маленькой женщине. Русские эскортные дворяне, конечно, выпившие, негаданно прокричали «ура»!
* * *
А весь католический мир ополчился против Стефана Батория, громогласно объявившего о заключении мира между Москвой и новой польской столицей – Варшавой.
Баторий в ответ на католическую злость письменно запросил у австрийцев, литвин, шведов, французов и ватиканцев единовременный безвозвратный заем на войну в сумме двух миллионов талеров.
Австрийский император письмо изорвал и сказал послам католических государств, стоявших в тронном зале:
– Хрен бы ему, а не деньги! Денег нет, и не будет! Пусть и войны не будет! Нашли для Польши короля, а он на войну денег просит! Ишь ты!
Мир подписали в три дня. Конечно, не полный мир. А трехлетнее перемирие. Но в момент, когда боярин Щелкалов, наклонившись к столу, ставил подпись, Стефан Баторий подмигнул Осипу Непее. Тот поклонился польскому королю и тихо спросил:
