— А спросили ли вы у них, — вскричала Мать императрица, — что бы они сделали с нами, если бы мы отправились в их страны и отказались повиноваться их законам, настаивая на нашей собственной свободе?
— Я спросил, — ответил принц Гун.
— И что же они вам ответили? — Из ее глаз летел огонь, щеки пылали.
Они сказали, что нельзя сравнивать их цивилизацию и нашу, что наши законы варварские, бесчеловечные по сравнению с их законами. Они вынуждены защищать своих собственных граждан от наших законов.
Императрица заскрежетала зубами.
— Однако они живут здесь, они настаивают на том, чтобы оставаться здесь, они отказываются покинуть нашу страну!
— Именно так, высочайшая, — согласился принц Гун.
Она упала на трон.
— Я вижу, они не удовлетворятся, пока не овладеют нашей страной. Нас ждет участь Индии, Бирмы, а также Филиппин, Явы и других островов.
На это принц Гун ничего не ответил, ибо это действительно было так.
Императрица подняла голову, ее прекрасное лицо стало бледным и суровым.
— Говорю вам, мы должны избавиться от иностранцев!
— Но как? — спросил он.
— Как-нибудь, все равно — как! И этому я посвящу весь свой ум и все свое сердце, пока жива.
Она выпрямилась с надменным видом и застыла, не говоря ни слова. Шли минуты. Принц понял, что он отослан.
С этого дня работала она или отдыхала, эта забота не оставляла в покое ее ум и сердце.
Осенью, в год шестнадцатилетия молодого императора Тунчжи, Мать императрица решила его женить. Приняв решение, она сообщила об этом Верховному совету, главам кланов и принцам. В день, предписанный Советом астрологов, были вызваны шестьсот красивых девушек, из которых главным евнухом Ли Ляньинем были выбраны сто одна, чтобы пройти перед молодым императором и его матерью.
Сияло осеннее солнце, дворы и террасы пламенели хризантемами. Стены зала, веранды, окружавшие двор, были разрисованы картинами из книги «Сон в красном тереме». Она любила эту книгу, а художник выполнил свою работу так искус но, что глаз нельзя было оторвать от этих картин.
Посередине зала были установлены три трона. На самом высоком сидел император, а Цыси и Цыань, его приемная; мать, сидели по обе стороны от него. Молодой император был облачен в драконовые одеяния императорского желтого цвета, на голове у него красовалась круглая шапочка, а на ней красной пуговицей было закреплено священное павлинье перо. Он держался прямо, голова гордо возвышалась над крепкими плечами. Вид у него был невозмутимый, но мать знала, что он доволен и возбужден. Его щеки пылали, а огромные черные глаза радостно сияли. Конечно же, он самый красивый молодой человек под небесами, подумала она с гордостью. И это ее сын. Однако Цыси разрывалась между гордостью и любовью, ревниво опасаясь, что одна из девушек окажется слишком красивой и завоюет его сердце. Но и дурнушку нельзя выбрать, он достоин самой красивой девушки.
Вот трижды пропела золотая труба, извещая, что церемония начинается. Главный евнух приготовился зачитывать имена девушек. Каждая должна остановиться на какой-то миг перед троном, низко поклониться и поднять лицо. Одна за другой они входили в дальний конец зала. С трона можно было только различить яркие разноцветные наряды, головные уборы, сверкающие в потоке света, врывавшемся из огромных дверей, распахнутых утреннему солнцу. Снова труба пропела золотые звуки. Цыси слушала и задумчиво смотрела на цветы, что украшали широкую террасу. Она вспомнила тот день, двадцать лет тому назад, хотя кажется, что прошла целая жизнь, когда она сама была одной из девушек, что проходили перед императором.
Ах, но как же отличался тот император от этого, ее красивого сына! Как сжималось ее сердце, когда она видела высохшее тело и бледные щеки своего господина. Ее сын прекрасен. Какая девушка устоит перед ним? Ее глаза скользнули в его сторону: сын украдкой смотрел в дальний конец зала. Девушки легкой походкой подходили по одной по гладким изразцам пола — блистательная вереница красавиц. Невозможно запомнить их имена. Императрица посмотрела на записи, которые евнух положил рядом с ней на маленьком столике: имя, возраст, родословная. Вот еще одна девушка прошла с опущенной головой.
Вереница девушек — высоких и маленьких, гордых красавиц и по-детски милых. Молодой император пристально разглядывал каждую и не подавал никаких знаков. Утро перешло в день, солнце поднялось высоко, широкие лучи на полу становились узкими и исчезали. Зал заполнился мягким светом, и хризантемы, все еще освещенные солнцем, сияли как пламя, бегущее по террасам. Последняя девушка прошла, когда уже близился вечер. Снова прозвучала труба, издав три пронзительных призыва. Цыси заговорила:
— Тебе кто-нибудь понравился, сын мой?
Император перевернул листы записей и показал пальцем имя.
— Эта, — сказал он.
Мать прочитала описание девушки.
«Алутэ, шестнадцать лет, дочь сановника Чун И, потомка одного из самых знатных родов, ученого высоких степеней. Он маньчжур, и вся семья является маньчжурской без всяких примесей, причем родословн. — л запечатлена на протяжении трехсот шестидесяти лет. Сановник Чун И изучил китайских классиков и достиг высшего ученого звания. Дочь его отвечает всем требованиям абсолютной красоты. Ее размеры соответствуют требованиям, тело излучает здоровье, а дыхание приятно. К тому же она прекрасно начитана и разбирается в искусствах. У нее хорошая репутация, ее имя неизвестно за пределами семьи. Характер мягкий, она более склонна к молчанию, нежели к речам, что объясняется ее природной скромностью».
Императрица прочитала характеристику и сказала со вздохом:
— Увы, сын мой, я не помню эту девушку. Пусть ее снова приведут в зал.
Император повернулся к Вдовствующей императрице, сидевшей слева от него:
— Приемная мать, помните ли вы ее?
Ко всеобщему удивлению, Вдовствующая императрица ответила:
— Помню, конечно. У нее доброе лицо, она не гордячка.
Цыси в душе разозлилась, что потерпела неудачу. Сакота оказалась внимательнее. Но вслух любезно промолвила:
— Насколько же твои глаза видят лучше моих, кузина! Тогда только мне одной нужно снова посмотреть на девушку.
Сказав так, она дала знак евнуху, который передал ее приказание главному евнуху, и Алутэ вызвали в зал снова. Она вошла, и все пристально следили, как она пересекает зал, направляясь к трону. Изящная, хрупкая девушка, казалось, плывет к ним, голова опущена, руки наполовину спрятаны в рукавах.
— Подойди ко мне ближе, дитя, — приказала Мать императрица.
Без робости, но с изысканной скромностью девушка повиновалась.
Тогда Цыси взяла девушку за руку и слегка пожала. Рука была мягкой, но крепкой и прохладной. Ладонь суха, ногти гладкие и светлые. Все еще держа узкую молодую руку, Мать императрица изучала лицо девушки: овальное, мягко закругленное, глаза широкие, а черные ресницы длинные и прямые. Она была бледна, но в этой бледности не было желтизны, кожа светилась здоровьем. Рот не был слишком мал^ губы изящной формы, а уголки их глубокие и нежные. Лоб широкий и гладкий был не слишком высоким, не слишком низким. Шея несколько длинная, но изящная и не слишком тонкая. Красота девушки заключалась в пропорциональности, каждая черта находилась в гармонии с другими. Роста девушка была среднего, а фигурка ее хрупкой, но не тощей.
— Подходящий ли это выбор? — спросила в сомнении Мать-императрица.
Она продолжала пристально разглядывать девушку. Был ли в подбородке намек на твердость? Губы прекрасные, но не детские. И выражение лица девушки было взрослее, чем полагалось в шестнадцать лет.
— Если я правильно понимаю, — сказала Цыси, — то у девушки упрямый характер. Мне нравятся девушки с мягким лицом, но не с таким худым, как у нее. Даже для простолюдина наилучшая жена — покорная, а супруга императора прежде всего должна уметь подчиняться.
Алутэ продолжала стоять, подняв голову, но глядя вниз.
— Она выглядит умной, кузина, — решилась сказать Сакота.
— Я не желаю моему сыну проклятья умной жены, — парировала Цыси.
— Но вы достаточно умны для нас всех, мама, — рассмеялся император.
Мать императрица не смогла удержаться от улыбки и, желая казаться добродушной и даже щедрой в такой день, согласилась:
— Хорошо, выбирай эту девушку, сын мой, и не вини меня, если она окажется упрямой.
Девушка встала на колени и положила голову на руки, сложенные на полу. Три раза она склонила голову перед Матерью императрицей, три раза- перед императором, который теперь стал ее господином, и три раза перед Вдовствующей императрицей. Затем она удалилась той же плывущей, изящной походкой.
— Алутэ, — проговорила задумчиво Мать императрица. — Милое имя…
Она повернулась к сыну.
