— Она права, князь, — вмешался Теймураз, — мы могли бы быть ей благодарны, если бы она могла нам посодействовать, но требовать от нее или обвинять ее мы не можем. Она женщина! Ну а относительно брака царевича Николая с одной из русских царевен говорили вы с царем?
— Царевны все вдвое старше царевича Николая, — ответила Елена Леонтьевна, — какой же он им жених? Да, впрочем, никто об этом и не говорил… видно, это сватовство им не очень по вкусу.
— Чего же им еще надо? Кажется, Николай по крови знатней их будет!
Все промолчали на это замечание.
Сам царевич рассеянно слушал планы, касавшиеся его судьбы, он стоял у окна и, очевидно, нетерпеливо ожидал кого-то. Улучив минуту, когда дед заговорил с кем-то из старых грузин и оставил в покое Елену Леонтьевну, он тихонько подошел к матери и шепнул ей:
— Мама, мне надо сказать тебе кое-что, выйдем в ту комнату.
Царевна с изумлением посмотрела на сына, но ничего не возразила и покорно пошла за ним. Она удивлялась перемене, совершившейся с сыном в последний год. Он сильно возмужал, как физически, так и умственно, походил на вполне зрелого юношу, и она, царевна, уже давно стала прислушиваться к его речам и мнениям.
— Мама, знаешь ли, что случилось сегодня ночью? — проговорил царевич Николай, когда они вошли в небольшую комнату. — Тебя не удивляет, что все утро не видать Леона?
— Боже мой, что с ним случилось? — тревожно спросила царевна.
— Не пугайся, пока ничего худого. Он женился сегодня ночью, и я был свидетелем и дружкой его брака! — с гордостью прибавил юноша.
— Женился сегодня ночью? Но зачем же ночью?
— Да разве ты не знаешь, что он похитил свою невесту? — со сверкающими глазами проговорил Николай.
— Похитил невесту? Зачем?
— Совсем как делается у нас, — с восхищением рассказывал царевич. — Она вышла к нам… а стрелец хвать ее себе на седло; ее служанку взял другой, и мы помчались. Наши лошади стояли в стороне. Сперва княжна рвалась, плакала, потом затихла и так равнодушно, так безучастно стояла под венцом… я даже удивился.
— Постой, постой, ничего не пойму, — растерянно проговорила царевна, жестом останавливая сына. — Какое похищение, какая свадьба, к чему?
— Ах, мама, да ведь Леону не позволяли жениться на его невесте; сперва ее князь-отец согласился, а потом все передумал и в эту ночь решил тайно повенчать ее с другим… Ну а мы выкрали ее и с Леоном повенчали. Теперь меня только тревожит то, что он сюда не идет и жены с собой не ведет. Это меня тревожит, мама, очень тревожит. Как только я ушел из церкви, мне вдруг вспомнилась старая колдунья.
— Какая колдунья? Что ты говоришь, мой мальчик? — пугливо спросила его Елена Леонтьевна.
— Ну да! Мы были раз с Леоном у ворожеи; она сказала ему, что он счастья не узнает и рано умрет. Вот это предсказание вдруг вспомнилось мне, и так заныло у меня в душе! Что, мама, если исполнится это предсказание? Здесь, в Москве, люди такие коварные, и у Леона так много врагов! Оттого и я тревожусь, что он не идет долго.
— Это все пустяки: колдунья, предсказание, — проговорила царевна Елена. — А скажи мне, зачем ты всюду ходил с Леоном? Разве посещение колдуний и тайных свадеб приличествует твоему сану? Ты забываешь, Николай, что ты — царевич и, может быть, скоро станешь управлять целой страной…
— Ах, мама, — перебил ее Николай, — ведь эта странная женщина сказала и мне, что я царем никогда не буду: это она прочла на моей руке.
— Замолчи, Николай, я больше не хочу слушать твою болтовню! Что скажу я дедушке Теймуразу, когда он спросит меня, как ты проводил здесь время?
— Право, мама, лучше займись Леоном, выгороди его перед отцом. Но что это за шум в кунацкой? Мне кажется, это Леон пришел… Пойдем скорее туда!
Когда они вернулись в кунацкую, там был страшный переполох. Все повскакивали с мест и, перебивая друг друга и жестикулируя, толкались вокруг кого-то.
Елена Леонтьевна и царевич растолкали толпу и очутились лицом к лицу с Дубновым и Ольгою Пронскою. Последняя сидела наподвижная, бледная, как изваяние, с устремленным вдаль, ничего не выражавшим взором. Дубнов же волновался, кричал, пускал в дело жесты и мимику, стараясь толково объяснить грузинам происшедшее. Однако грузины плохо понимали его возбужденную речь.
Когда подошел царевич Николай, стрелец радостно вскрикнул и кинулся к нему:
— Что, что случилось? — спросил его юноша.
— Беда! Вороги скрутили твоего князя и неведомо куда сволокли. Нападение сделали ночью, после того как молодые спрятались в домишке, который я указал им.
— Как же так, за что же? Царские люди?
— Нет, не царские люди, а злые вороги. Я так думаю, это людишки боярыни Хитрово.
— Хитрово? Почему боярыни Хитрово? — с любопытством спросил царевич.
— Беспременно она это, да только от того не легче. Плохо молодцу, а еще хуже молодухе. Вот и привел я ее сюда, больше некуда мне ее спрятать: дома отец со света сгонит. Да и мать ее умерла этой ночью… Эх, дела, дела!
— Как ты узнал об этом? — допытывался царевич.
— Чуть свет Машутка, дворовая девка княгини, прибежала ко мне, ревмя ревет: «Смертушка наша, — говорит, — пришла, вызволяй, как знаешь… Молодого увезли, а молодуха словно ума с горя лишилась».
— Да как же они посмели? В городе-то, почти на глазах у всех? — рассердился царевич.
— А так и посмели. Пришло народа человек двадцать, скрутили князя и уволокли; до княгини не дотронулись, только малость кое-что уворовали. Вот к твоей милости мы и пришли, значит: спрячь до поры до времени молодую княгиню и девку ее Машутку.
— Конечно, она у нас останется, — вмешалась царевна и рассказала все дело в нескольких словах Теймуразу и другим грузинам.
— Ну и дела вы тут делаете! — покачал головой старый царь.
— Я давно заметил, что Леон из бравого джигита в женщину превратился, — сердито махнул рукой Вахтанг Джавахов.
— Леона вы потом рассудите, а теперь позвольте мне увести ее, — проговорила Елена Леонтьевна и, осторожно взяв Ольгу за плечи, повела вон из комнаты.
Ольга послушно давала делать с собой что захотят; она не проявляла ни протеста, ни согласия; ее глаза все так же безжизненно были устремлены вдаль.
Придя в свои покои, царевна позвала к себе княжну Каркашвилли и приказала ей:
— Приготовь постель и теплое питье! Жена Леона Джавахова нуждается в нашем внимании и участии.
Нина на минуту смутилась. Ее смуглые щеки покрылись ярким румянцем, но она скоро овладела своим волнением, и, подойдя к Ольге, с жаром поцеловала ее холодный лоб.
— Права гостеприимства— священные права, — сказала вскользь, якобы для царевны, княжна Каркашвилли, — в особенности в такие минуты и в таких обстоятельствах.
Молодая княгиня вздрогнула, пугливо оглянулась вокруг, и ее глаза наполнились слезами.
— Она заплакала, это хороший знак, — проговорила царевна. — Я боялась этого безмолвного отчаяния.
— Что с нею случилось, царевна? — тихо спросила Нина.
— Она сегодня потеряла мужа.
— С князем Леоном несчастье? — порывисто спросила княжна, выпуская Ольгу из своих объятий.
— Этой ночью его увезли неизвестно куда, — продолжала царевна. — Его жена— почти вдова, не бывши и женой его; пожалей же ее!
— Я буду ее другом! Ее печаль будет моей печалью, ее радость — моей радостью, — тихо сказала Нина.
— Хорошо!.. Ты говоришь как грузинка. Теперь уложи ее спать, дай успокаивающего питья и сама посиди возле нее. А мне, верно, скоро придется дать отчет в безумном поступке Леона и позаботиться о розысках его.
Елена Леонтьевна вернулась в кунацкую, где старый царь Теймураз, узнав, что один из его подданных неведомо куда исчез, страшно взволновался и рассердился. Он сейчас же хотел ехать к царю с жалобой, но ему сказали, что царь пошел на богомолье в Троице-Сергиевский монастырь и что его в Москве теперь нет.
— Ну, так я поеду в монастырь, — кипятился Теймураз.
— Все равно тебя до царя не допустят, — урезонивали его старики. — Ведь ты— царь без царства, даже без крова, и просишь у русского царя защиты, помощи и прибежища. А он— могуществен и богат; тебе с ним никак теперь не равняться.
— Так, — понурив голову, возразил Теймураз, — но должен же он мне ответить за подданных моих, которых в его государстве, в его столице изменнически убивают?
— В такие дела здешний царь не вмешивается.
Бояре грабят и убивают среди бела дня, но царь этого не ведает. Леон сам виноват, что не остерегся.
— Значит, здесь по-вашему не найти мне ни суда, ни справедливости? — грустно спросил Теймураз.
— Государь узнает— рассудит по справедливости, потому что он справедливый и богобоязненный царь. Но надо ждать случая, когда можно будет лично тебе переговорить с ним, да и то он сперва горячо примется за исследование, а потом остынет, боярам дело передаст, а позже и совсем забудет. Ну а бояре по своему усмотрению окончат, да с пристрастием за дерзость, что, мол, смели к самому царю обратиться и его покой потревожить. Так вот и наше дело!.. Не следовало нам с верхов начинать, может быть, чего-либо и добились бы, а теперь только попусту разорились вконец.
