— Чего у тебя нальется? Сам погляди, стебли в два вершка, метелки что жилочки. Твою землю надо в Юрьев день засевать, а что ты за сеятель, ежели у тебя весной лошадей за хвост подымать приходится. И хватит ли у тебя осенью имению отсыпать?
Лукст вздохнул, глядя на полоску овса.
— Да уж сверх того много не останется.
С Курта было достаточно, он повернулся и собрался уходить.
— Ничего, осенью я сам здесь буду, устроим так, что всем станет хорошо.
Сходя по откосу, Кришьян принялся поучать барина:
— Не обессудьте, барин, а только я скажу: не сулите вы ничего наперед. Ежели их в строгости не держать, пораспустятся, что твоя скотина. Вот хоть эти самые Луксты. Земля ничем не хуже, чем у остальных даугавцев, а в разор идут. Ничего с ними и не поделаешь — непутевые. Вся волость смеется: в хозяевах ходят, а сколько раз у соседских бестягольников мерку муки занимали. Жить не умеют, на месте только топчутся, ничего им не дается.
У всполья не было уже ни пастушки, ни скотины. Курт вспомнил слышанное наверху и спросил: разве запрещено пасти в помещичьем лесу? Кучер широко махнул рукой.
— Какое там запрещено, барин! Рядом со своим наделом все пасут — за фунт масла в неделю. Луксту выпал этот лучший выпас. Дальше там идут сосенки да мшарники, один брусничник да черничник. А здесь в молодняке до лужка, сами видите, какая трава. А только все равно он этот фунт ладно если за две недели наскребет. Потому управляющий и отдает выпас другим, которые дают по два фунта.
Но вот дорога пошла через сосняк, по сухому стелющемуся вереску и мокрым моховинам. Курту стало ясно, почему этому имению дано название Сосновое. Первое впечатление от крестьян было не очень-то хорошим. Об управляющем вовсе не хотелось думать. Курт и так уже кое-что предчувствовал, но точно знал еще очень мало. С самого основания надо жизнь здесь переделать так, чтобы всем было хорошо. Это, конечно, потребует труда, но разве же он приехал сюда беспечно дни проводить? Чем хуже им здесь жилось, тем скорее они почувствуют и оценят каждую перемену к лучшему. Так все и пойдет на подъем, как по ровной, гладкой дороге…
Курт ласкал взглядом эти моховины с бурыми низкорослыми сосенками, понемногу вновь погружаясь в прежнее восторженное состояние и уносясь на легких крыльях фантазии.
Пурвиетах в четырех от лиственской прицерковной корчмы, на самом хребте холма, в гуще ивняка и камыша, пробивался Девичий ключ. Так его называли издавна, с тех пор как служанка пастора утопила в нем своего ребенка. Еще и теперь, болтают, в полночь слышится там детский плач… Это, по правде говоря, был даже не ключ, а черная, наполненная водой ямина, вода из которой сочилась в укрытое кустарником русло ручья по некогда прорытой ею канаве, тоже заросшей ивняком. Там можно было бы лен мочить, но глубина такая, что даже длинной жердью дна не достанешь, да и кто по своей охоте полезет в это проклятое место, где одни зеленые лягушки квакают из года в год. Ребята обходили его, девушки раз в год, на Янов день, собравшись шумной гурьбой, прибегали сюда нарвать больших желтых цветов ириса.
Хорошее укрытие для тех, кто схоронился тут в воскресное утро. Сусуров Клав растянулся на спине, подложив руки под голову, и храпел, раскрыв рот. Но так как лягушки дерут горло все лето и куда громче, чем он, то можно было не бояться, что его услышат. Рядом пристроено и оружие — те самые вилы Рыжего Берта, только насаженные на другой черенок, подлиннее. У Падегова Криша с собой остро отточенный отвал от сохи, которым можно бить и рубить. Криш лежал на животе, подперев ладонями подбородок. Лежать на спине было еще неловко. И без того рубаха и штаны прилипали к незажившим рубцам и ссадинам. Трава и кусты раздвинуты, будто сквозь оконце можно просматривать небольшой кусок дороги на пригорке у корчмы и самую корчму, кроме заросшего сиренью угла ее, что ближе к церкви.
Раза два он покосился на храпевшего и даже хотел было ткнуть его в бок, но пожалел: пусть уж поспит, бедняга, прошлой ночью глаз не смыкал. По дороге, по межам, прямо через поле, ехали и торопливо шагали прихожане. Сегодня там яблоку негде будет упасть. Весть о венчанье невесты сосновского кузнеца с сыном бывшей экономки управляющего разлетелась по всем трем волостям прихода. Кузнец убежал и скрывается в лесу, грозит убить невесту, жениха и самого управляющего — из-под земли вырвать, а живой не отдать. Значит, будет на что посмотреть, этого уж упускать нельзя.
Клав проснулся сам. Сразу же сел, посмотрел на солнце и только после этого на товарища.
— Вот ведь дурной сон! Одну ночь не поспал и прямо как убитый! Пронюхал бы Рыжий Берт, так в мешок бы меня и затолкал.
— Зато я за троих отоспался. Знай лежи и спи, если хочешь. Рано, к службе еще не звонят. Поезжане выедут только ополдень. Мартыня тоже еще нет.
Но Клав не стал досыпать, а растянулся рядом с Кришем, и они принялись глядеть вдвоем. Клав покачал головой.
— Спешат, как на горячие пироги. Вот ведь народ! Отодрать бы всех до единого.
— Ну, это еще что, большая-то часть уже сбежалась. Давеча по четыре, по пять, рядами ехали. Псы, а не люди!
Немного помолчали, вдруг Клав вытянул шею и заерзал, точно его муравьи кусали.
— Мм-м… Погляди ты получше, у тебя глаза молодые. Уж не моя ли это старуха?
Криш вгляделся молодыми глазами.
— Вроде красный платочек виднеется, как у твоей, да ведь сразу не поймешь.
— Нет, видать, она самая! Уж она никак дома не усидит, ежели где на что поглазеть можно.
— А на что ей глазеть? О том, что Мартынь затеял, только мы вдвоем и знаем.
— Ну, коль ничего другого не будет, так хоть поглазеть, как тех обвенчают. Будто их не так, как всех, венчать будут. Эх, был бы я поближе к обочине…
— С чего ты так охоч до драки стал? Потерпи, еще, даст бог, доведется.
— Доведется, это уж как пить дать, добром они нам эту голубушку не уступят. Я тебе говорю, Криш, попадись мне Рыжий — вилами в брюхо, и все тут! Он за мной с вожжами приходить вздумал! А если Плетюган, и ему тоже — за порку и за мой двор.
— Плетюгана, этого ты мне оставь. Твоя спина давно зажила, а у меня еще штаны к заду прилипают.
В церкви зазвонили, оба перевели глаза на зеленую колокольню с петухом на шпиле, возвышавшемся над липами. Криш нахмурился, задумавшись о своем.
— Ежели до драки дойдет, ты думаешь, моя старуха станет молчать? Я ее знаю. Такой крик подымет, на всю церковь разорется!
— Пускай ее орет, чем больше кутерьмы будет, тем для нас лучше.
Будто по уговору, оба разом умолкли и повернули головы в другую сторону. Что же это там могло быть — пожар? Нет, скорей уж ярмарка. Грохотали телеги, фыркали лошади, звенели подковы, ухали, визжали, свистели, кто-то вроде даже петь пытался. По небольшому, видимому отсюда промежутку дороги пролетели пять-шесть, может, и восемь верховых на лошадях, покрытых развевающимися попонами. За ними во весь дух мчались запряжки, некоторые телеги по две в ряд, с туго набитыми соломой мешками для сиденья и увитыми зеленью уздечками и упряжью, кое у кого кудрявилась березовая ветка на дуге. За ними еще орава верховых — как ветром занесло их за корчму, стены которой немного заглушили всю эту цыганскую свистопляску.
Разинув рты, лежавшие переглянулись. Криш, теряясь в догадках, только пожевал губами и выдавил:
— Что это — ведь свадебщикам еще рано. Служба-то еще не начиналась.
Клав прислушался, кивнул головой и сказал вроде про себя:
— Женихова родня. Сдается мне, что и Майин посаженый среди них.
На колокольне зазвонили яростно, не переставая. Через пригорок перемахнул второй поезд, без верховых, куда меньше, без шума и гомона. Клав снова шепнул:
— Невестина родня…
Долго они лежали тихо, прислушиваясь к тому, как суматоха за корчмой постепенно утихала. Криш во что бы то ни стало силился разглядеть сквозь сирень у корчмы и липы возле церкви, что там творится.
— Не то в церковь заходят, не то в корчму…
Клав, видно, в этом деле больше понимал.
— Кто куда. Бабы в церковь, невеста с подружками в камору при корчме. Мужики в самой корчме сидят, а иные у лошадей — чтобы упряжь кто не порезал.
— Так чего ж им ждать три часа? Венчать-то станут, когда службу кончат.
— Говорю я тебе, это эстонцева хитрость. Пронюхал, что Мартынь что-то задумал, и велел приехать до службы, когда их в лесу еще никто не ждет.
— Дьявол проклятый! Да разве это пришло бы кому другому в голову? И Мартыня все нет.
— Мартынь помощников ищет, втроем мы с половиной волости не справимся. К двенадцати будут на месте. Уж Друст что посулит, то сделает, эстонец его больше Мартыня боится.
Он посмотрел на солнце, потом оглянулся на канаву — ну, ясное дело… А Мартыня все нет! Взбудораженные донельзя, лежали они, сверля глазами стену корчмы, будто при усилии можно разглядеть что-нибудь и сквозь нее. Клав скрипел зубами.
