— Какой пакет? — не понял майор.
— Который писан королю Левенгауптом.
— Но его не было. Велено было передать на словах.
— Что было велено?
— Что мы разгромлены, обоз брошен и что ныне мы в отчаянном положении.
— Как Левенгаупт сам? Здоров?
— Левенгаупт здоров, но генерал Штакельберх ранен в голову.
— Сколько имел пушек Левенгаупт?
— Семнадцать.
— Гм… для такого обоза маловато. Что у вас творилось после первого дня сражения? Отчего не решились продолжать баталию?
— Дисциплина с наступлением темноты совсем исчезла у нас, ваше величество. Солдаты вышли из повиновения, перестали слушаться офицеров, кинулись к мосту. Там стало столь тесно, что многих потоптали, столкнули в воду.
— М-да, паника есть пагубная вещь на войне, — заметил царь. — И честно признаюсь, сего я от шведского войска не ожидал.
— Мы сами были поражены этим, ваше величество.
— На сколько было рассчитано продовольствие в обозе?
— На всю армию на три месяца, ваше величество. Такой срок был установлен королем для взятия Москвы.
— Ну что ж, — дернул тонким усом царь, не то усмехаясь, не то оскалившись, — отныне срок сей удлинится, а то и вовсе скончания иметь не будет. Ступайте, майор, ешьте русскую кашу да готовьтесь к вступлению в Москву, но не с барабаном — с позором. Даст Бог, вступите в нее вкупе с генералами вашими и горячим королем вашим.
Глава девятая
ИЗМЕНА МАЗЕПЫ
Стародубский полковник Иван Скоропадский {209} получил от гетмана Мазепы эстафету, в коей ему вменялось: «…Дабы христианскую кровь сберечь, уступить город тому войску, которое первым подойдет к крепости».
Скоропадский понял, на какое войско рассчитывает гетман, ибо ближе всего к Стародубу были шведы. Да и совсем недавно в прошлой эстафете, соблазняя полковника на измену, Мазепа писал:
«Бессильная и невоинственная московская рать, бегающая от непобедимых войск шведских, спасается только истреблением селений и захватыванием наших городов».
Первым желанием Скоропадского было отправить письмо царю, мол, смотри, кому ты веришь. Но, вспомнив о судьбе Кочубея и Искры, смолчал стародубский полковник, решив, что шила в мешке все одно не утаишь, рано или поздно покажется.
Однако, дабы успокоить пока еще сильного Мазепу, Скоропадский в ответной эстафете уверил его, что-де поступит «согласно повелению гетмана». А сам выслал навстречу шведскому авангарду лазутчиков из местных крестьян, коим вменено было отвести шведов от города.
Генерал Лагеркрона, шедший по узким лесным дорогам через сожженные деревни, где не то что жителей — живой твари найти было невозможно, очень обрадовался, когда к нему наконец притащили крестьянина, которого обнаружили солдаты в одном из погребов. Солдаты хотели попытать «азиата» насчет хлеба, но генерал запретил его и пальцем трогать.
— Знаешь ли дорогу на Стародуб? — спросил Лагеркрона через переводчика испуганного крестьянина.
— Как не знать, — отвечал тот. — Часто бывал там.
— А провести нас туда сможешь?
— Отчего ж не смочь. Ежели обижать не станете, проведу.
— Обижать не станем. Но ежели обманешь, жизни лишим.
— Как можно обманывать, пан. Всю жизнь никого не обманывал.
— Ну, веди же.
И повел крестьянин шведский авангард по дороге, шедшей через глухой заболоченный лес. Версты через две — развилок. Крестьянин уверенно свернул на правую дорогу.
— А почему не налево? — спросили его.
— Вы ж в Стародуб сказали. А в Стародуб надо вправо и вправо забирать.
Вскоре дотошные солдаты, не пропускавшие ни одной щели или ямки на пути, вытащили еще крестьянина, которого тоже доставили к генералу. Лагеркрона решил проверить, не обманывает ли их проводник, спросил:
— Скажи-ка, в какой стороне Стародуб?
— А вот по этой дороге как идти, да как забирать вправо, так к нему и придешь, пан, — ответил крестьянин.
«Видно, не врет провожатый, — подумал Лагеркрона. — Надо этого в обозе оставить для проверки того. Если тот где слукавит, этот подскажет».
Так и остались при шведском авангарде два лазутчика Ивана Скоропадского и дело свое исполнили лучше некуда. Провели Лагеркрону на юг верстах в пяти западнее Стародуба и, заведя его подальше, почти до Пануровки, благополучно исчезли.
Пока Лагеркрона кружил по лесам, в Стародуб пришла помощь от фельдмаршала Шереметева во главе с генералом Инфлантом. И полковник Скоропадский с радостью исполнил повеление гетмана — впустил в город пришедшее первым войско: четыреста драгун и четыре батальона пехоты при полном вооружении, с пушками и порохом.
От главнокомандующего Шереметева ведомость поступила, что к Стародубу идет еще сикурс — полки Нежинский и Черниговский.
Теперь Стародубу не то что какой-то там Лагеркрона, а и сам король не страшен был.
Карл XII, десять дней не получавший от Лагеркроны вестей, извелся весь. Еще бы, по сведениям лазутчиков, в Стародубе сосредоточены большие запасы провианта, которого вполне хватило бы для зимовки армии. Зима на носу, каждый день заморозки, а то и снег посыплет. Пора, пора становиться на зимние квартиры.
— Но где же Лагеркрона, черт побери? Взял ли он Стародуб?
На вопрос короля лишь еще через два дня ответ воспоследовал: Лагеркрона заблудился и Стародуб не нашел.
Карл в гневе выхватил тяжелую, шпагу и так ахнул ею по столу, что присутствующие вздрогнули, словно от выстрела.
— Сумасшедший, дурак! — вскричал король. — Не найти целого города?!
Он ругал самыми последними словами Лагеркрону, что тот не смог взять Стародуба, что позволил туда войти русским драгунам. Но когда гнев королевский поутих, а шпага воротилась на свое место — в ножны, Гилленкрок спокойно заметил:
— Если бы он даже нашел Стародуб, ваше величество, он все равно не смог бы его взять.
— Почему?
— Казаки б не позволили.
— Но не найти города! Это как? Можно ж было кого-то спросить.
— Некого спрашивать, ваше величество. В селах нет живой души. Все жители разбежались.
— Сейчас же отправьте этому сумасшедшему приказ: немедленно воротиться и взять Стародуб.
— Но достанет ли ему сил, ваше величество? — заметил Гилленкрок.
— Недостало ума взять даром, пусть теперь берет силой.
Но на этом неприятности не кончились. Вечером к Карлу ввели оборванного, заросшего солдата, который сообщил сиплым, простуженным голосом:
— Корпус генерала Левенгаупта разбит, ваше величество.
— Что ты мелешь? — нахмурился король. — С чего ты взял это?
— Я… я сам оттуда, ваше величество.
— Как это было? Говори.
— Мы дрались весь день, ваше величество. Хорошо стояли. Но русские окружили нас со всех сторон, а вечером ударили из сотен пушек. Картечь валила целые батальоны. Это надо видеть…
— А где Левенгаупт?
— Не знаю, ваше величество. Остатки корпуса были рассеяны.
— Иди, — буркнул сердито король. — Да держи язык за зубами, если голова дорога.
Солдат ушел. Король остался и долго сидел в молчаливом одиночестве, не позволяя никому входить и даже зажигать свечей.
Потом, уже в темноте, он прошел к генерал-квартирмейстеру, сел у стола на походный стул, спросил:
— Вы уже знаете, Аксель?
— Знаю, ваше величество, — вздохнул Гилленкрок.
— Может, врет солдат? Со страху черт знает что могло показаться.
— Не думаю, ваше величество. Солдат — старый служака, оттого, видать, и уцелел. Может, где и преувеличил, но в основном, наверное, так и было.
Ах, как хотелось Гилленкроку сказать: «Это ведь мы с Пипером предвидели. И предупреждали». Но не мог генерал-квартирмейстер упрекнуть монарха в его ошибке, не посмел. Он вполне оценил то, что король со своими переживаниями пришел не к фельдмаршалу, а именно к нему — Гилленкроку, совсем недавно звавшему армию навстречу Левенгаупту. Уже одно это говорило, что король, кажется, понял свою ошибку. Он, конечно, никогда в этом не признается (монарх всегда прав), но дай Бог, чтоб хоть понял, к кому надо прислушиваться.
Не менее часа Карл просидел у генерал-квартирмейстера, а перед уходом в самых дверях сказал полувопросительно:
— Неужели счастье начинает изменять мне, Аксель?
В другое время Гилленкрок сказал бы что-то утешительное: «Да нет, да что вы!» — но сейчас промолчал, не посочувствовал повелителю. Пусть хоть молчание примет его величество за упрек себе.
И уж совсем был поражен Гилленкрок, когда через несколько дней перед королем и всем штабом предстал сам Левенгаупт, приведший в лагерь менее семи тысяч солдат.
Карл шагнул к нему навстречу, обнял и, хлопнув по плечу, сказал:
— Поздравляю тебя, Адам, со счастливым делом. Ты настоящий герой!
