Но гетману такая простая мысль и в голову нейдет, боится светлейшего, словно заяц орла. Бежать, бежать, бежать!
Приехав назавтра в Короп и вновь не застав неуловимого Мазепу, светлейший наконец понял, что гетман изменил.
Ему еще никто не сказал об этом, но, сопоставив события последних дней — его отговорки от похода, поведение Войнаровского и эту двухдневную скачку, Александр Данилович убедился: измена.
— Жуков! Скоро за перо и бумагу.
«Мин херц, зело не хотелось огорчать тебя, но гетман передался королю шведскому. Отбываю к кавалерии своей и жду твоего скорого указу. Александр Меншиков».
Нет, Мазепа не случайно именно в Батурин и Короп заезжал, не только для наставления Чечела и для ночлега, но главное, для скорого сбора казаков. Не мог же он явиться к королю с кучкой преданных ему старшин. Надо же какое-никакое войско с собой привести.
Ударили сполох на колокольне — сбор казакам. Казаку собраться — коня взнуздать. Съехались на площадь, объявили всем: в поход идем. Куда — не сказали. Но казаки меж собой говорят: к Шереметеву на подмогу, сам гетман поведет.
Поскакали скорей-скорей за гетманом. Спешит он, коня поторапливает, знать, казачья помощь где-то край нужна.
Подскакали к Десне. Вперед — на ту сторону. Казакам и коням их переправа — дело привычное, хотя вода холодная уже. После переправы велено всем съезжаться вкруг холма невысокого. На холме гетман со старшиной. Будет речь говорить казакам.
Хоть и спешил Мазепа, все скоком-скоком, а вот насбирал же тысячи четыре казаков. Четыре тысячи, конечно, не двадцать обещанных королю, но для начала и это хорошо. А там Костя приведет своих запорожцев, а там Бурляй своих сердюков.
Разобрались казаки по полкам, по сотням своим, окружили холм. Гетман тронул коня, отделился от старшины и, привстав в стременах, заговорил сколь мог громко:
— Вольные казаки! Веками стонала наша вильна Украина под гнетом москалей, заслоняя гордую и спесивую Москву от татар и турка. Цари всегда смотрели на нас как на своих рабов. Ныне пришло время сбросить с плеч наших царское иго, вздохнуть свободно, зажить дружной и единой семьей. К нам идет сильный и верный союзник — король шведский Карл XII со своей непобедимой армией, от которой москали бегут как трусливые собаки. Они боятся короля и его армии, они воюют с нашими мирными селами и городами, грабя их и сжигая. Разве ж можем мы — вольные казаки — терпеть сие зло? Вслед за нами идут сюда казаки-запорожцы под бунчуком {212} славного кошевого {213} Кости Гордиенко, единой стеной выступают сердюки белоцерковские. Скоро, очень скоро Украина станет свободной. Ныне я веду вас, казаки, к нашему освободителю и союзнику королю Карлу. Слава нашему справедливому оружию! Слава вам, казаки! Слава-а!!!
Последнюю «славу» гетман крикнул изо всех сил, едва голос не сорвал. И, как принято было, полки должны были подхватить этот клич. Но что это?
«Славу» подхватила лишь старшина, да и то как-то несмело, жиденько, только и послышалось: «А-а-а». И все.
Наступила гробовая тишина. Стоят казаки под холмом, словно и не слышали ничего. Словно это не им гетман «славу» провопил.
Дабы замять конфуз, гетман привстал еще выше в стременах, выпятил грудь и скомандовал привычное и понятное:
— За мной, рысью-у-у!
И поехал с холма в голову ближайшей сотни, за ним старшина кучкой.
Мазепа поскакал в ставку Карла XII. Поскакал не оглядываясь. А напрасно: его армия таяла с каждой верстой.
— А ну его к бису с его Карлой, — говорили меж собой казаки и по двое, по трое отставали, а там и поворачивали назад. Сотники, скакавшие вместе с казаками, ничего не могли поделать.
— Эй, Нечипор, куда?
— На кудыкину гору, — отвечал казак и, хлестнув коня, ехал назад.
— А-а, хай ему грец, — говорил другой казак и тоже заворачивал коня. — У того Карла, кажуть, мышами кормлять.
Когда Мазепа прибыл в ставку короля, от его войска осталась едва ли половина.
Увидев Карла, окруженного генералами, Мазепа вынул наконец свою гетманскую булаву и, держа ее перед животом, подъехал и начал напыщенно говорить:
— Здравствуй, ваше королевское величество. Мы приветствуем на земле вольной Украины великого, непобедимого полководца. Мы склоняем перед ним наши бунчуки и предлагаем союз вечный и нерушимый…
Полагалось бы эту речь закончить «славой», но, во-первых, речь произносилась на латыни, даже старшины ее не понимали, не то что рядовые казаки, но самое главное, гетман сомневался, что «славу» поддержит его поредевшее войско.
От Мазепы не укрылась кислая усмешка короля при виде этого войска, и он поспешил с разъяснениями:
— Это только начало, ваше величество. Вся Запорожская Сечь {214}, как один, перешла на вашу сторону, белоцерковские сердюки тоже поступят в ваше распоряжение, полтавский полк. А там и весь народ украинский пойдет за вами.
— Ваш народ украинский, — заметил негромко Карл, — не далее как вчера перебил под Пануровкой весь отряд моих фуражиров.
— То предатели и изменники, ваше величество, — не моргнув глазом сказал Мазепа. — Мы таких будем казнить как воров по законам военного времени.
— Ну что ж, гетман, я рад, что получил надежного союзника в вашем лице, — сказал король дежурную фразу, которую еще вчера настойчиво навязывал ему Гилленкрок.
Но Мазепа слишком хитер был, чтоб воспринять эту «радость» всерьез. И, осматривая лагерь короля, его оборванное, изнуренное войско, гетман начал сомневаться, а правильно ли он поступил, напросившись в союзники.
Именно из-за этих сомнений он далее решил схитрить перед королем, о чем вскоре жалел, раскаивался и даже плакал.
Первый вопрос, поставленный перед новоявленным союзником, был прям и прост:
— Скажите, гетман, в каком городе нам лучше всего встать на зимние квартиры?
— Лучше всего в Стародубе и Новгород-Северском, ваше величество.
Гетман слукавил. Ему вдруг жалко стало тех огромных запасов, которые он долго и тщательно собирал в свою столицу — Батурин. Это все его кровное придет и съест, как саранча, шведская армия. А Стародуб и Новгород-Северский на севере Украины, вот пусть там и зимуют шведы.
— Ну, Стародуб отпадает, — сказал Карл, тоже не желая посвящать нового союзника в свои соображения, почему вдруг «отпадает» этот город.
А все было просто. Лагеркрона, посланный для исправления ошибки — взятия Стародуба, потерял при штурме тысячу человек и отошел от него несолоно хлебавши.
— Так вам достанет и Новгород-Северского, ваше величество. Там добрые запасы, фатеры справные.
Ах, Мазепа, Мазепа! Знал бы он, что этим советом, которого послушался король, он, гетман, невольно оказал неоценимую услугу царю, которого предал и которому стал лютым врагом до скончания живота своего.
Громом средь ясного неба прозвучала для Петра весть об измене Мазепы. Эстафете светлейшего он не хотел верить: «Ошибся князь». Но на следующий день поступило сообщение, что гетман с казаками уже в ставке короля.
— Змею! Змею пригрел у сердца своего! — вскричал Петр, ударив кулаком по столу. — Как же я ошибся? А? Как ошибся, Гаврила Иванович?
Головкин, поджимая губы, пытался утешить царя:
— Что уж себя одного казнишь, Петр Алексеевич. Все мы были хороши. Кочубей мне в Смоленске предсказывал сие прозрение.
— Кочубей! Искра! — простонал Петр. — Боже мой, кому мы головы снимали за этого иуду.
— Что делать, государь, содеянного не воротишь. Впрочем, я обещал Кочубею перед казнью, что ворочу твои милости семье, как только откроется правда.
— Да, да, да, — вдруг ухватился царь за эту мысль. — Немедленно. Слышь, Гаврила Иванович, все-все воротить семьям Кочубея и Искры. Все. И еще: сегодня же отправь самый скорый эстафет в Сибирь, в Енисейск, с повелением нашим тамошнему начальству, чтобы воротили из ссылки Семена Палия, снабдив в дорогу кормовыми, проездными и прочим довольствием. А как приедет Палий, тот же час ко мне его. Хочу сам перед ним свою вину снять. Манифест к малороссийскому народу я сам напишу, а сейчас дай-ка мне карту, Гаврила Иванович.
Головкин развернул карту на столе. Петр так и впился в нее взглядом.
— Ты смотри, Гаврила Иванович… — Петр от отчаянья стал грызть ноготь большого пальца. — Ты смотри. Король к Батурину едва ль не в два раза ближе Меншикова. А что сие значит? А сие значит, если изменник Мазепа поведет короля к Батурину, то все полетит к черту. Там ему будет и хлеб, и порох, и крыша.
Царь приподнял карту, пошарил под ней рукой, выхватил лист бумаги, перо. Сел тут же на краю стола и, бросив лист прямо на карту, быстро написал: «Александр Данилович! Для Бога ради, поспешай доставать Батурин. Как можешь скорей, скорей, скорей».
Петр еще не знал, что светлейший уже мчится к Батурину со своей кавалерией. Наверное, за то он и любил своего Алексашку, что тот всегда предугадывал не только желания, но и решения своего царственного товарища.
