Ошарашенный Левенгаупт ничего не мог понять. Уж не смеется ли над ним король?
— Но, ваше величество, я потерял…
— Потом, потом, генерал. А сейчас веди меня к своим героям.
Гилленкрок был поражен этой показной бравадой короля, который пред тем был мрачен и малоразговорчив. Карл начал лицемерить.
Для гетмана самой желанной была бы война вдали от Украины. Пусть бы шведы пришли в Москву через Смоленск, а уж он тогда сочинил бы поверженному Петру вежливое письмо с благодарностью за прошлое и с известием о расторжении связей с Россией.
Ну а если б победил Петр, то можно б было все оставить по-старому. Царь всегда доверял ему и, наверное, никогда бы не узнал о его тайных сношениях с Карлом и Лещинским.
Но черт дернул этого Карла повернуть на Украину (Мазепа даже себе не хотел признаться, что этим «чертом» был он сам), и теперь фурия войны {210} катится сюда. И бедному гетману «наискорийше» решать надо: как быть? Он думал, что война пройдет стороной, а его уверения в преданности будущему победителю так и останутся на бумаге, а потом и зачтутся. Но события понуждали к скорым действиям.
Эстафета, прибывшая от Меншикова, требовала немедленного выступления Мазепы с казачьими полками, дабы «чинить промысел над неприятелем».
Что делать? «Чинить промысел над неприятелем», с которым гетман в тайном союзе. Как быть?
И Мазепа отвечает светлейшему, что и рад бы выступить, да не может по той причине, что «всюду в подлом народе воровство и шатание» и как бы после отъезда гетмана не случился здесь бунт и кровопролитие.
Причина важная, что и говорить. Мазепа знает, чем надо припугивать царя и его окружение. Еще не закончено следствие по астраханскому возмущению, еще не искоренено на Дону булавинское восстание. Оказывается, что-то зреет и на гетманщине.
Но светлейший не успокаивался. Карл вступил на Украину, нужны казачьи полки. Прибыв в Горек, он прислал гетману приказ явиться к нему для важной беседы.
Екнуло сердце у Мазепы, вспомнил, что совсем недавно тоже для «бесед» были званы в Смоленск Кочубей с Искрой. Уж не пронюхал ли чего фаворит царский? Не для такой ли «беседы» кличет? Вызвал гетман к себе своего племянника и сторонника Войнаровского.
— Скачи-ка, Андрей, к Меншикову в Горек. Постарайся пронюхать, для какой такой нужды я ему занадобился.
— А что передать-то я ему должен?
— Передай ему, что-де гетман Мазепа в седло сесть не может, сильно болен, что-де в Борзне его уже соборовать готовятся.
— А ну как не поверит?
— Поверит. Они мне всегда верили. И в этот раз поверит. Нам недельку-другую выиграть надо, а там… Скачи, Андрей. Да поспрошай все же, зачем он звал-то меня.
Александр Данилович, выслушав Войнаровского, спросил:
— Неужто никаких надежд на выздоровление?
— Никаких, ваша светлость. К соборованию готовят гетмана.
— Ай, как не ко времени захворал наш верный друг! Что же делать? Что же делать? — Меншиков на мгновение задумался. — Ты вот что, братец, ступай отдыхай, а заутре поедешь со мной в Борзну. Хочу сам попрощаться с гетманом, а может, удастся и ободрить чем.
Войнаровского отвели в одну из хат. Он об одном попросил: чтоб позволили ему коня тут же привязать. Принесли горшок каши, но не лезла она в горло ему. Даже Мазепа не мог предвидеть столь неожиданного поворота, что светлейший князь надумает явиться к одру умирающего друга.
«И зачем он придумал с этим соборованием? — думал Войнаровский. — Что теперь делать? Как отговорить светлейшего от поездки?»
А меж тем Меншиков велел своему адъютанту Жукову брать перо, бумагу и писать царю о болезни и возможной смерти гетмана.
Жуков писал под диктовку: «…и сия об нем ведомость зело меня огорчила, во-первых, видеть его не довелось, а другое, что такого доброго человека теряем. Молю Бога, чтоб облегчил его от болезни. Заутре сам поскачу в Борзну, а оттуда уведомлю тебя, государь, о состоянии друга нашего».
Окончив письмо и запечатав, светлейший вызвал нарочного, подал ему пакет:
— Немедля скачи в Погребки и вручи государю. Да дождись, что ответит. Ступай.
Меншиков вскоре лег спать и уснул сразу, так уж приучил себя с младости (день для раздумий, ночь для сна), но и встал чуть свет, как приучен был Петром. Велел звать племянника гетманского и выезжать чтоб немедля. Денщик, посланный за Войнаровским, воротился ни с чем.
— Нет его, ваша светлость.
— Как «нет»? Куда ж он делся?
— Хозяин хаты сказал, поднялся-де ночью и уехал.
— Что за чертовщина! Я ж ему сказал, что вместе выедем.
А Войнаровский меж тем гнал коня во весь опор, спешил предупредить своего дядю об опасности.
Мазепа, не подозревавший еще ни о чем, утром собрал своих сообщников, сказал им, как и что, и задал один вопрос:
— Так шлем королю грамоту нашу о покорстве и верности украинского народа?
— Как же не послать, — отвечал за всех полковник Герцык. — Давно пора. Он уже под Новгород-Северский подступил. Кабы не опоздать.
— Бери, Орлик, перо, пиши до короля.
Мазепа дождался, когда Орлик умакнет перо в чернила и поднесет его к чистому листу бумаги, и, оправив длинные свои вислые усы, начал:
— «Ваше королевское величество, мы, представители угнетенного царем украинского народа, притекаем к стопам вашим, мудрости вашей…»
Дальше «мудрости» гетман не успел сказать, в горницу влетел Войнаровский:
— Иван Степанович, беда! Сюда Меншиков скачет.
— Матери его черт! — вскричал, побледнев, Мазепа. — Шо ему треба?
— Он желает с вами проститься.
— Со мной? — вытаращил глаза гетман.
— С вами. Вы же сами велели сказать, что помираете.
— Ах, шоб ему!.. — взглянул Мазепа на сообщников. — Треба тикать, господа полковники. Велите скоренько седлать коней.
Не прошло и получаса, как гетман уже мчался во главе своих преданных полковников в Батурин — главное свое укрепление, где было собрано вдоволь провианту, пушек и пороха. В Борзне Мазепа оставил своего человека Грица, наказав ему строго:
— Буде явится Меншиков и как куда отъедет, сей же час скачи до Батурина ко мне с ведомостью.
Светлейший князь явился в Борзну к обеду в сопровождении длинного эскорта из адъютантов, денщиков, охраны. Въехал на широкое гетманское подворье, подивился тишине и безлюдью, подумал: «Неужто отпевают беднягу? Видать, оттого и Войнаровский в ночь ускакал, дабы захватить живым его».
Прошел по пустым чистым горницам, никак не думая, что прислуга прячется от него.
— Эгей, есть кто живой?
Никто не отозвался на призыв светлейшего, а того более, притихло в доме.
«Отпевают, — подумал Меншиков с горечью. — Опоздал. Надо было в ночь выехать».
И отправился с гетманского подворья к собору пешком. Там служба шла, обедню служили. Увидев в притворе явление знатного господина, священник кивнул служке: встреть. Тот неслышной тенью возник перед светлейшим.
— Прошу пана до переду.
— Где гетман?
— Гетман со старшиной чуть свет в Батурин поскакал.
— В Батурин? — удивился светлейший. — Поскакал?! Но он же болен.
— Здоров пан гетман. Слава Богу, здоров.
Меншиков вышел из собора, быстро спустился с крыльца, махнул рукой, чтоб подавали его коляску. Прыгнул в нее, скомандовал:
— В Батурин, да чтоб скоро.
И запылила коляска светлейшего по Батуринскому шляху {211}. Он еще не понимал, как мог так скоро «умирающий добрый человек» сесть в седло и ускакать в Батурин, но чувствовал, что за всем этим кроется что-то неладное, какая-то хитрость старого гетмана. Какая?
У Мазепы, как у зайца линялого, нюх на погоню. Не дождался и Грица своего, понял, что Меншиков и часу не задержится в Борзне, найдется подлый человек, скажет, куда гетман уехал, и обязательно светлейший поскачет по следу.
Призвал гетман батуринского коменданта полковника Чечела к себе.
— Явится Меншиков, обо мне спросит, скажи, мол, полки поднимать поехал, а куда — не ведаю, мол. А как только съедет, запирай ворота, заряжай пушки и жди. Мы с королем придем. Ежели москали раньше пожалуют, не впускай. Слышь, Чечел? Встречай картечью.
— Не впущу, Иван Степанович. Будь спокоен.
— И еще, отправь верного человека к полковнику Бурляю в Белую Церковь. Пусть выводит сердюков сюда навстречу королю.
— Надо запорожцев подымать, Иван Степанович.
— Знаю. Пошлю в Сечь Герцыка, он с кошевым Костей Гордиенко в друзьях. Сговорятся.
— Може, на ночь глядя не поедешь, Иван Степанович? Оставайся.
— Нет, нет. В Короле заночую.
У Мазепы при одной мысли о встрече со светлейшим сердце в пятки уходит. А чего бы проще: Меншиков, в сущности, один, с охраной лишь. Кинуть бы клич казакам: бей москалей, хватай их, вяжи.
