— Вы предупредили дона Фернандо де Гевару об аресте!
— Какой странный вопрос! — пробормотал епископ. — С чего вы взяли?
Его преосвященство ошибался. Это был не вопрос, это было обвинение.
— Вы! — повторил Бартоломе.
— Я?
— Отвечайте!
— Отпустите! — пискнул Карранса. — Вы забывайтесь!
Он не смотрел в глаза инквизитору, его взгляд блуждал по сторонам, словно в поисках, за что бы зацепиться. Епископ лихорадочно искал лазейку из неприятного положения.
Бартоломе отпустил епископа.
— Сегодня, наверное, очень странный день, — пролепетал епископ, которого испугало ненадолго воцарившееся грозное молчание. — Я… неважно себя чувствую… Вы, как мне кажется, тоже… не в себе… Сегодня очень жарко, вы не находите?
Болтовня епископа показалась Бартоломе издевательством. Он и сам не успел опомниться, как схватил старичка за воротник и окунул головой в бассейн.
— Остудись, старый хрыч!
Епископ пускал пузыри и слабо трепыхался. Пока он еще шевелился, железная рука инквизитора сдавливала его шею. Но вот слабое сопротивление прекратилось. Бартоломе вовремя опомнился, на свое счастье и на счастье Каррансы…
Он вытащил почти задохнувшегося, наглотавшегося воды епископа, стряхнул, как мешок.
— Вы предупредили де Гевару?!
Его преосвященство хотел позвать на помощь, но не смог, с его губ сорвалось только что-то похожее на всхлипывание. Ноги подкосились, и он безвольно опустился на оградку бассейна. Бархатная шапочка епископа так и осталась плавать в воде. Выглядел он действительно жалким. Редкие, седенькие волосики прилипли ко лбу и щекам, с них стекали капли, и, казалось, это не вода, это слезы текут по его морщинистым щекам. И весь он был какой-то маленький, взъерошенный, несчастный, точно цыпленок, которого окунули в воду.
Но Бартоломе не знал жалости.
— По справедливости, — сказал он, — вас следовало бы утопить! Не пугайтесь! Не в бассейне! В интригах и кляузах! Вы, ваше преосвященство, утопили город в крови! Ваш собственный город!
Епископ не оправдывался, и это молчание было равнозначно признанию.
Бартоломе хотел высказать епископу все, что о нем думает, но внезапно почувствовал, как бессмыслен и бессилен его гнев. Он только что едва не вытряхнул душу из слабого старичка. Но, в чем бы не был виновен этот старик, его страдания теперь не могли уже ничего ни изменить, ни исправить. Они даже его ничему бы не научили.
Бартоломе отступил, как всегда отступал перед беззащитностью. Он только безнадежно махнул рукой, повернулся и пошел прочь.
Его остановил слабый оклик епископа.
— Брат мой, что теперь со мной будет?
— Что с вами может быть? — не понял инквизитор.
— Вы… сообщите?..
Наконец-то Бартоломе догадался, о чем идет речь.
— Ах ты, старый хрыч, — сказал он, не столько гневно, сколько удивленно, — погубил столько людей, а теперь трясешься за свою кафедру?! В самом деле, есть за что опасаться… Статуи, фонтаны, амфоры, наяды, черт побери! Как обидно все это потерять, не правда ли?
Епископ только издал тихий звук, то ли писк, то ли стон.
Губы Бартоломе скривились в презрительной усмешке. Но поникший старичок вызывал не только презрение, но и жалость.
— Не бойся, старый лис, — сказал инквизитор, — я не донесу. Живи, как жил раньше. Но, — добавил он, отчеканивая каждое слово, — отныне не смей становиться мне поперек дороги! Власть в епархии принадлежит мне! И если я замечу, что ты, старый крот, роешь под меня подкоп, я раздавлю тебя, как гусеницу!
— Хорошо, — всхлипнул епископ. — Только оставьте мне мои доходы, мои картины, моих маленьких девочек…
— Черт возьми, никто не покушается на твой гарем! — Бартоломе против воли рассмеялся.
…Когда инквизитор ушел, епископ еще долго сидел на оградке бассейна, глядя, как его шапочка плавает в воде. Он даже не попытался ее достать.
* * *
Их было пятеро в пустом и гулком зале заседаний. Пятеро отцов-инквизиторов, которые должны были вынести окончательное решение по делу о ереси и колдовстве дона Фернандо де Гевары. Пятеро, если не считать секретаря, сидевшего в углу за столом.
Четверо из них были в белых рясах доминиканцев. На этом фоне выделялся только епископ в фиолетовой сутане.
Бартоломе оглядел присутствующих.
Брат Хуан, настоятель здешнего доминиканского монастыря, — высокий, тощий, как жердь. Смуглое, худое лицо с глубоко запавшими глазами, острыми скулами, бескровными тонкими губами выдавало аскета и фанатика. Бартоломе казалось, что порой в этих ввалившихся глазах сверкал огонек безумия.
Брат Фелипе, каноник собора св. Петра, доктор богословия, — коренастый мужчина с высоким лбом мудреца и совершенно лысым, без единого волоска, черепом. Он задумчиво гладил рукой подбородок.
Эти двое были приглашены лишь в качестве консультантов и имели право лишь совещательного голоса. Высказать свое мнение они должны были первыми. Впрочем, от их мнения почти ничего не зависело.
Епископ, и без того маленький и тщедушный, сейчас совсем как-то съежился, поник, скорчился в кресле. Старого сибарита отнюдь не радовала необходимость принять участие в работе трибунала и взять на себя часть ответственности за приговор.
Подле Бартоломе дремал жирный брат Эстебан. Сегодня о пытках речи не было, а значит, просыпаться не имело никакого смысла.
— Я надеюсь, Господь вразумит нас и внушит наилучшее решение этого прискорбного дела, — сказал Бартоломе. — Прежде всего, я хотел бы выслушать ваше мнение, брат Хуан.
Глаза настоятеля злобно сверкнули.
— Этот человек — колдун, алхимик, астролог, закоренелый и упорствующий еретик! Он отрекся от нашей святой матери-церкви! Он совершил множество злодеяний, за которые ему не будет прощения ни на небе, ни на земле! Душа его будет пылать в адском огне, но и тело его должно поглотить пламя! Он заслужил смерть! — под конец высокий голос брата Хуана перешел на визг. — Он должен сгореть во плоти, во плоти, во плоти!
«Хорошо, — отметил про себя Бартоломе. — Иного я от этого изувера и не ожидал».
— Вы предлагаете выдать его светским властям, чтобы он был наказан в соответствии с законом?
— Да, да, да!
— Что скажете вы, брат Фелипе?
Богослов многозначительно сдвинул брови, от чего его массивный лоб прорезали глубокие морщины, и изрек:
— Поскольку обвиняемый погряз в наитягчайших грехах и навсегда погубил свою бессмертную душу, наша святая матерь-церковь должна извергнуть его из своего лона и само имя его предать проклятию. А дабы неповадно было никому другому вступать по его примеру на путь погибели, дон Фернандо де Гевара должен подвергнуться примерному публичному наказанию по всей строгости закона и без снисхождения.
— Если я вас правильно понял, вы также предлагаете выдать де Гевару светским властям для приведения приговора в исполнение?
— Да, без сомнения.
— Ваше преосвященство? — Бартоломе перевел взгляд на епископа.
Тот беспокойно заерзал в кресле.
— Может быть, — растерянно промямлил он, — нам не следовало бы так торопиться… Де Гевара принадлежит к знатной и уважаемой фамилии… У него, кажется, есть влиятельные родственники при дворе… И вообще… прежде чем принимать решение, когда дело идет о человеческой жизни, человеческой душе, пусть даже и заблудшей, следует хорошенько поразмыслить, все взвесить… Может быть, мы еще немного подождем, а уж потом?.. А?
Бартоломе стиснул зубы. Он понимал, как нелегко епископу, человеку от природы мягкому и нерешительному, вынести смертный приговор, даже под угрозой потери епископской кафедры. Ему вообще сложно произнести решительное «да» или «нет». Тем не менее, если епископ сейчас выскажется против сожжения еретика и его мнение разойдется с мнением инквизиторов, Бартоломе будет вынужден обратиться за окончательным утверждением приговора в Высший совет инквизиции в Мадриде. Процесс надолго затянется. К тому же, Бартоломе совсем не хотелось, чтобы в дело о дьяволе, где он, по существу, действовал по своему произволу, вмешалась Супрема.
— Ваше преосвященство! — повторил инквизитор с угрозой в голосе.
— Ваше преосвященство, — вмешался брат Хуан, — человек, о котором идет речь, настоящее исчадие ада, дьявол во плоти! Неужели вы думаете, что его можно помиловать?! Неужели вы думаете, что можно даровать ему жизнь?!
В этот момент Бартоломе даже почувствовал, что благодарен настоятелю.
— Ваше преосвященство! — повторил он еще настойчивей.
— Ну, да, да, — пробормотал епископ. — Я согласен… Пусть он будет… гм… выдан властям… для… В общем, Бог с ним!
Бартоломе облегченно вздохнул.
— Брат Эстебан?
— А? Что такое? — очнулся тот.
— Что вы скажете по этому поводу?
