Солдаты резервных батальонов дремали под скалами.
— Ишь, вражины косопузые… Так и лупят по нашим, — поделился салом с товарищем ефрейтор Сидоров.
— Да ничё-ё, Левонтий. Дай время, шуганём супостата, — лениво жевал сало, закусывая его луком, Козлов. — Я вот о чём, братишка, мозгую. Шинель то ли скатать, то ли надеть, как в бой пойдём… Ажно башка дымится…
— А ты фуражку надень заместо папахи, она и остудится, — хохотнул Сидоров. — Давай ещё, что ли, по кусочку слопаем. Жалко ханшина нет. Вот бы славно было порцию принять. И кухни сегодня не топят. Чего жрать–то станем? — поднявшись и задрав голову, уставился на окутанную сизым дымом разрывов сопку. — Ребятам не до еды ноне, — вновь уселся на сноп гаоляна и принялся разбирать заплечный мешок.
Где–то наверху, высоко над головами, посвистывали японские двухлинейные пули.
— Метко бьют, заразы желтопузые. К нам ни один снаряд не перелетел.
— Тьфу, прости Господи, — перекрестился Козлов. — Накаркаешь на нашу голову.
Рубанов лежал на бурке у небольшого костерка и сквозь дрёму прислушивался к трёпу денщиков. Сидящий на высоком ворохе гаоляна Зерендорф, чтоб отвлечься от предстоящего боя, подкладывал в костёр тонкие, нещадно дымившие веточки и думал об отце: «Он не переживёт, если со мной что случится, — глянув на прикрывшего глаза Рубанова, исподтишка перекрестился. — Бог не выдаст, свинья не съест, как в народе говорят».
Аким на несколько минут провалился в беспокойный сон, и ему приснилось, что боя нет, а он находится на Красносельских манёврах: «Точно! — на секунду раскрыл глаза. — Вон и Зерендорф, как прыщ на теле юнкерской роты торчит, — заворочался на бурке. — Сейчас выгребную яму охранять за сон на посту отправит», — улыбнулся он.
«Улыбается! — позавидовал Зерендорф. — Наверное, Натали снится… Или как Ряснянский георгиевский крест на грудь вешает».
И он был недалёк от истины. После кошмаров Рубанову снилась Натали. Да так сладко, будто наяву. Он держал её за руку, и они куда–то шли. А в синем небе солнце, вокруг зелень и никакой войны….
— Господа, обедать. Командир батальона зовёт. Одноколки офицерского собрания прибыли, — вывел его из приятного забытья голос Сорокина.
— Подпоручик, — Аким уселся и зевнул. — Ежели бы вы знали, какой сон нарушили, вам стало бы стыдно.
— Да девушка снилась, — вырвав из–под себя приличный пучок гаоляна, бросил его в костёр Зерендорф.
— Нет, мне генерал Кашталинский должен сниться, — почесал кадык Рубанов.
— Ну да! — поднялся Зерендорф. — Как он орден к твоей богатырской груди прикалывает…
— И при этом произносит: «Если бы не ваша храбрость, подпоручик, мы бы сражение проиграли, — развеселился Сорокин. — Пойдёмте, перекусим, господа и чего–нибудь выпьем, а то вон у Рубанова горло зачесалось.
Ранним утром следующего дня, японская артиллерия открыла прицельный огонь по всему участку Тюренченской позиции. Через полтора часа огневой подготовки, три дивизии барона Куроки густыми цепями пошли на русских.
— Залпами, залпами пали, — командовал Лайминг. — Бей косопузых.
Однако «косопузые» не несли тяжёлых потерь, так как залп являлся полным отрицанием меткой стрельбы — кто палил по реке, кто в небо.
На 12‑й полк Цибульского и батальон Лайминга наступала 2‑я дивизия. Гвардейская дивизия начала форсировать реку Айхо, на правом берегу которой находились мелкие русские окопчики. Массы японской пехоты, по грудь в ледяной воде преодолевали водную преграду, и с криками «банзай», смело бросались в атаку, не обращая внимания на стрельбу залпами.
В отличие от русских, они, выйдя на берег, открыли прицельную стрельбу, выбирая офицеров или унтеров.
Неожиданно прозвучал сигнал горниста.
— Сейчас в атаку пойдём, — обрадовано подскочил с бурки Рубанов и потянулся, выгнув спину и сцепив за затылком ладони.
Зерендорф поднялся солидно, как и полагается бывшему портупей–юнкеру, и велел Сидорову залить костёр водой.
— Строиться, господа, строиться, — выскочил из тумана на лохматом коньке командир 1-ой роты Святополк—Мирский. — Ординарец от Кашталинского с запиской прибыл. Приказ — выдвигаться на сопку, — исчез он в тумане.
«Никогда чин портупей–юнкера не имел», — подумал о ротном Зерендорф.
«Словно призрак является и исчезает… Его бы способности — да в разведке», — отвлекшись от испарившегося ротного, строго глянул на Козлова Аким. — Никита. Упакуй, как следует, вещи. Особенно мой сундучок. К двуколке привяжи конька–горбунка. Три рубля отдашь повозочному, — протянул ему деньги, — чтоб тот проникся важностью задачи, — ответил на недоумённый взгляд денщика. — И сразу сюда. На сопку сейчас полезем, чертей япошкам навтыкать, — вновь ввёл в задумчивое настроение Никиту.
Солнце поднималось, рассеивая туман и временами являя взору вершину скалистой сопки.
Там творился ад. Канонада не стихала ни на минуту. Раздалась команда, и батальоны двинулись вверх.
— Живее, живее, орлы, — из клочка густого тумана вновь образовался ротный.
Аким даже вздрогнул от неожиданности:
— Взлетаем на вершину скалы к солнцу и свету, — отрапортовал командиру.
— К шрапнели и пулям, — поправил товарища Зерендорф, весело козырнув Святополк—Мирскому.
— Ох уж эти гвардейцы, — улыбнулся тот. — Молодцы, что присутствия духа не теряете, — нырнул в набежавшее туманное облачко.
— Не тропинка, а божье наказанье, — спотыкался о камни выполнивший команду офицера Козлов. — Того и гляди, что шмякнешься и нос расквасишь, — собрав складки на лбу, что показывало тяжёлый мыслительный процесс, мозговал, правильно ли сделал, что отдал трёшницу повозочному.
— Крепись, Никита, — хмыкнув, поддержал его Рубанов, не догадываясь о тяжких раздумьях. — На середине сопки ты станешь горным Козловым.
— Муфлоновым значит, — поддержал шутку Зерендорф и весело заржал.
«Как был я Козловым, Козловым и останусь. А трёшницу правильно отдал… А то, что случись ненароком, Боженька и спросит: «Что, сукин кот… Или, как его, козий муфлон … Трёшенку–то зажал… Будешь в аду орехи собирать под обстрелом», — споткнувшись, перекрестился, и стал внимательно обозревать горную тропу под сапогами.
На вершине сопки свистели пули и рвалась шимоза. В батальоне появились раненые.
— Рубанов, занимайте с 1‑м взводом во–о–он тот участок высоты. Нашим батальонам эта высота, под кодовым номером 84, отведена, — запыхавшись, отдал приказ штабс–капитан Рава.
— Слушаюсь, Николай Феликсович, — спокойно ответил Аким, приложив руку к околышу фуражки.
— Наконец–то честь отдавать научился, — когда начальство ушло, высказался Зерендорф. — С ног никого не сбил, — подбодрил себя и приятеля.
— То не я, вашбродь. То Витька Дубасов по кличке Дуб, — вновь поднёс руку к козырьку Аким, почувствовав, как рядом с головой чиркнула о скалу пуля.
Другая взрыхлила землю у ног Зерендорфа.
— К бою! — закричал Рубанов, подумав: «А где же полковник Лайминг? Как он смог целые сутки прожить в этом аду… Если, конечно, прожил…».
И тут показались японцы… Маленькие и невзрачные, они не вызвали ненависти у офицеров и солдат.
— Вот они, мартышки кусючие, — укрывшись за валуном, словно на охоте, палил по ним ефрейтор Сидоров.
Глянув по сторонам, Аким увидел, что солдаты его роты залегли, и, прикрываясь складками местности и валунами, открыли прицельный огонь, сбив нападающих с вершины сопки. Подняв к глазам бинокль, поразился тому, что наша артиллерия ещё огрызалась, и около пушек суетилась прислуга. Тут раздался пулемётный стрёкот, и атака японцев полностью захлебнулась.
Не успели солдаты немного расслабиться, принявшись для подъёма боевого духа шутить над япошками, как последовала ещё одна атака.
Тут уж стало не до шуток!
«Банзай», — слышалось, казалось, со всех сторон. Батальоны умело отстреливались, удерживая позицию.
— Господа, — на этот раз Святополк—Мирский явился из облака артиллерийского разрыва. — Пришла команда генерала Засулича — отступать. А нашему полку приказано прикрывать отступление.
— Полковник–то жив? — спросил Зерендорф, шарахнув куда–то из револьвера.
— Покуда жив. Видел его недавно. Но от 3‑го батальона ничего не осталось, — вздохнул он, вспомнив своего погибшего друга, командира одной из рот.
Воздух гудел от артиллерийских выстрелов. Сопку застилал густой буро–серый дым. Постепенно превосходящие силы японцев охватили с флангов два русских полка. 12‑й полк сумел выйти из охвата, а 11‑й восточно–сибирский, прикрывая отступающие русские войска, попал в окружение.
— Ребята, отходим, — появился из дыма сражения полковник Лайминг. Китель на нём был разорван, лоб залит кровью. — Раненых не оставлять.
Над полем боя стояла плотная завеса дыма от непрерывных разрывов шимоз.
Остатки полка, отстреливаясь, отступали по ущелью, и оказались зажаты врагом в теснине между двух сопок. Выход перекрыл японский полк.
