— Получается… Что отпор врагу должно дать… Но в то же время — отступить, — буркнул Кашталинский.
— Да. Именно! — отчего–то разозлился Засулич. — Будем сражаться с должной твёрдостью, но и с благоразумием.
— Имеется в виду, нанести урон япошкам во время переправы, но затем по–быстрому отступить, дабы не получилось нам конфузии, — всё не мог успокоиться генерал.
— Да уймитесь вы, Николай Александрович, — вспылил Засулич. — Таков приказ генерал–адьютанта Куропаткина. А впрочем, продолжайте, — обидчиво сел на своё место командующий, — коль лучше меня всё знаете.
— Извините, — поднявшись, сделал лёгкий кивок в сторону Засулича генерал. — Противоречащие друг другу приказы.
— Всё. Совещание закончено, — прихлопнул ладонью карту командующий. — Дальнейшие указания получите у моего начальника штаба Орановского.
Почти в одно время с генералом Засуличем, провёл совещание со своими генералами и командующий 1-ой императорской армией Тамесада Куроки:
— Господа, оценив обстановку, я решил переправляться одновременно всеми тремя дивизиями на Тюренченском участке. Агентурная разведка установила, что выше устья реки Айхо оборона осуществляется лишь конными разъездами. Переправа в этом месте позволит нам охватить с фланга позицию русских. Затем ставлю задачу выйти в тыл русским войскам и отрезать их от главных сил Маньчжурской армии Куропаткина. После нашей победы, по замыслу главнокомандующего маршала Ивао Оямы, 2-ая армия генерала Ясукаты Оку, что находится сейчас в готовности на транспортных судах у Цинампо, десантируется на Ляодунский полуостров.
Рубанов с Зерендорфом анализировали военные приготовления за бутылкой ханшина — вино имеет свойство быстро заканчиваться.
В этом полезном деле им активно помогали: полковой адъютант Ковалёв, командир 1-ой роты 1‑го батальона 11‑го полка капитан князь Святополк—Мирский, командир 2-ой роты этого же батальона капитан Максимов, командир полуроты штабс–капитан Рава и подпоручик Сорокин.
Командир батальона подполковник Роивский, согласно своему статусу, пил ханшин с полковником Лаймингом и двумя другими командирами батальонов. К ним прибился комбат из 12‑го полка подполковник Урядов.
День выдался солнечный, и обер–офицеры расположились на полянке, под романтической сенью деревьев с небольшими свежими листочками.
Денщики, Сидоров с Козловым, развели костерок, разложили закуску, и в сторонке, молча завидовали господам офицерам.
Сидя на бурке, Сорокин терзал гитарные струны, вырывая из них минорные аккорды.
Штабс–капитан Рава задумчиво глядел на левый берег. — А ведь там, в море гаоляна, притаился враг, господа, который в любое время может напасть на нас и убить, — закурил папиросу. Комаров налетело, — помахал перед лицом рукой.
— Почему непременно убить, Николай Феликсович, — возразил Максимов. — Мы ведь тоже можем их убить.
— Сергей Сергеевич, мы совсем не готовы к войне, — ответил штабс–капитан.
— И не готовимся, — подхватил тему Святополк—Мирский. — Эти неглубокие окопчики и два орудийных редута, которые к тому же незакончены. Солдаты в белых рубахах толпятся у окопов, курят, ржут жеребцами, словно находятся на манёврах в Красном Селе… И слушают марши репетирующего неподалёку полкового оркестра.
— Вы правы, князь, — отложил гитару подпоручик. — Думаю, японцы на противоположном берегу, тоже с удовольствием прислушиваются к музыке.
— А их армейская разведка, в отличие от нашей, засекает места дислокации рот и расположение артиллерии, красующейся на горных склонах, — поддержал офицеров Рубанов.
— К тому же из–за лесистых гор и оврагов станет тяжело маневрировать и отступать…
— Ну почему непременно отступать, Николай Феликсович, — вновь возмутился Максимов.
— А потому, уважаемый Сергей Сергеевич, что наступать мы не станем. Некуда нам наступать.
— Прикажут, будем и наступать, — воинственно, словно мосинскую винтовку, выставил перед собой гитару подпоручик, рассмешив компанию.
— Мы с Зерендорфом вчера сфотографировались по случаю… — вспомнил Аким. — Я в белом кителе, в белой фуражке — в папахе жарко. С одного бока револьвер, с другого — шашка… А если бы ещё и гитара в руках, — добавил он смеха. — Помните Кольку Малюшина? — обратился к Ковалёву с Зерендорфом, — А это его брат, наверное. Такой же мордастый и упитанный. Не поленился за денежками из Ляояна приехать…
Последние слова заглушил гул артиллерийских и ружейных выстрелов с левого берега.
— По–моему, японцы решили переправляться, — поднёс к глазам бинокль штабс–капитан Рава. — А со стороны устья небольшая флотилия судов появилась.
— Ну что там, Николай Феликсович. Чьи же это корабли?
— Чьи корабли, Сергей Сергеевич, отсюда не разобрать, но вот в лодках на нашу сторону плывёт наблюдающая остров охотничья команда.
— Как же так? — поразился подпоручик Сорокин. — Боя не приняли, лошадей бросили… Может, японцы их просто попугали.
— Господа, к левому берегу приближается речная флотилия из шести судов… Японскими плавсредства оказались, — опустил бинокль Рава. — Уже и так видно: два средних парохода, две канонерки и два миноносца.
— Господа офицеры, пикник закончен, — официальным командирским тоном произнёс Святополк—Мирский. — Прошу пройти в свои подразделения и приступить к служебным обязанностям.
— Враг захватывает острова Самалинду, Осеки и Киури, — сообщил прибежавший на позицию подполковник Роивский.
— Антон Каземирович, а что же мы не оказываем сопротивления? — с тревогой спросил у него Святополк—Мирский.
— Приказа нет, — со вздохом ответил комбат. — Сейчас бы из пушек покрошили их на островах.
— И куда Кашталинский смотрит? — понуро поинтересовался Сорокин.
— Вы, Михаил Дмитриевич, лучше на гитаре бренчите, чем генералам указывать, — психанул подполковник, больше осуждая генерала, чем подпоручика.
— Японские корректировщики огня на кроны деревьев лезут, — глядя в бинокль, сообщил Рава. — И взаправду ловкие, словно макаки.
Через день в 11‑м полку узнали, что несколько японских разведывательных рот переправились на правый берег, перерезали во многих местах телеграфный кабель, связывающий саходзыйский и тюренченский участки, и захватили высоту 156 под названием «Тигровый глаз».
И всё это без малейшего противодействия русских войск…
Нижние чины, философски глядя на то, как вражеские саперные роты приступили к наводке мостов с островов на русский берег, надевали чистые рубахи, молились и готовились к бою.
«Не может быть, чтоб отошли без единого выстрела», — рассуждали они.
Полковой священник отец Стефан отслужил молебен:
— Смерть есть не уничтожение, — задумчиво произнёс он, — а только успение. И благо тому, кто перейдёт ко Господу со спокойной совестью. А потому, братцы, — поднял он крест, — не унывайте и не бойтесь, направив все силы души и тела к тому, чтобы честно исполнить долг воина–христианина.
Потом была общая исповедь. Воины приготовились сражаться и умирать.
16 апреля началась переправа авангарда 12‑й японской дивизии. Вступивший с ней в схватку русский сторожевой отряд во главе с командиром 1‑й восточно–сибирской горной батареи подполковником Гусевым, наполовину был уничтожен и отошёл. Сам командир получил контузию в голову и левую руку.
По приказу Кашталинского полковник Лайминг с 3‑м батальоном остался занимать позицию, а другие два батальона были выведены в резерв.
— Ну вот, повоевать не дают, — переживал Сорокин.
Мысленно его поддерживали все офицеры первых двух батальонов.
Утром 17 апреля барон Куроки приказал начать обстрел русских позиций из осадных и полевых орудий, что поставили на островах, и одновременно наводить понтонные мосты через Ялу.
3‑й батальон 11‑го полка занял неглубокие окопы на крутой гребнистой сопке. По соседству расположился 12‑й полк.
— Ну что, Николай Александрович, вчера пили за здравие, а теперь давай сделаем по глоточку за упокой, — достал фляжку с коньяком командир 12‑го полка Цибульский. — И попрощаемся, — обнял он Лайминга.
— Да что ты такое говоришь? После боя, расколошматив япошек, коньячком тебя угощу, — распрощавшись, полковники, уже под обстрелом, разошлись по своим полкам.
Русские батареи открыли прицельный огонь по вражеским лодкам, но под ответным огнём неприятельской артиллерии замолчали.
«Зря Кашталинский пушки как на смотре приказал выставить, — выглядывая из мелкого окопа, подумал Лайминг. — Японской–то артиллерии не видно, замаскирована, а наша — как на ладони. Да ещё находится на одной линии с пехотой, из–за чего в батальоне уже есть жертвы. Разучились за двадцать шесть мирных лет воевать», — поднёс к глазам бинокль.
Солдаты резервных батальонов дремали под скалами.
