из них в замке, хоть на самого глупого выглядел. Он! Немудрый? О, милосердный Иисус! А кто же им будет?..
– Там, в замке, его за Божье создание не считают, – сказал Дингейм.
– Так нужно! – шепнула мещанка.
Он хотел уходить, даже доброго слова не получив, когда Офка побежала за ним к дверям.
– Скорее, – сказала она, – необходимо ускорить побег; вы со мной, но не думайте, что мы будем одни: у меня есть слуга. Вы будете моим защитником, оружие вы достанете в замке.
Задумчивый, ничего не отвечая, Дингейм вышел из дома, и, снова свободно прогуливаясь, направился к замку.
Едва оставив за собой последние дома, он увидел на стенах Брохоцкого, который, видно, высматривал его, и по той причине, что так долго не возвращался, думал, не сбежал ли он.
Вместе с ксендзом Яном они прогуливались вдоль барьера, а когда увидели Дингейма, пан Анджей издалека начал ему угрожать.
Парень, однако, шёл медленно, потому что голова его шла кругом от шума этих слов Офки, который он слышал, и верить им ему не хотелось. Знал он девушку раньше, но никогда её такой ревностной сестрой Ордена не видел. Он раздумывал, помогать ли ей в неразумном побеге, или донести о ней ксендзу Яну, чтобы увёз её к матери.
Последнее казалось ему более разумным, оттого что ему было жаль девушку, которую считал почти за полубезумную.
– У неё в голове помутилось, – говорил он себе, – и не удивительно; кто смотрел на этот бой, кто видел этот день, кто слышал грохот падающих тысяч и стенания стольких умирающих рыцарей, тот может сойти с ума. Что же слабое женское сердце и женский ум, который не видит завтра!
Думая так, он подъехал к воротам. Абель сидел среди солдат в наилучшем с ними согласии, из свежей соломы искусно плетя шляпу, а работу эту с большим интересом смотрели отдыхающие люди, восхищаясь её мастерством.
* * *
Вернувшись в замок, Дингейм скрылся, чтобы Брохоцкий не приступил сразу к расспросам, которых боялся и избегал, так как и лгать не любил, и правды поведать не желал. Он хотел подумать, что делать с собой и с Офкой. Её вид всю давнюю любовь его, немного остывшую, разжёг заново; он готов был для неё на всё и, взвешивая то, на что обезумевшая девушка хотела броситься, боялся за неё. Он также думал, что, отдавая её матери, получит себе её благодарность. С другой стороны он снова знал, что Офка, которая над ним, как над другими, насмехалась и издевалась, готова возненавидеть его, это бы уже ни мать, никто на свете преодолеть не был бы способен.
Сидя так у окна, он думал даже до вечера, а, так как пан Анджей имел много дел в замке, разглядывая свою добычу, потому что король ему всё подарил, ничего не припятствовало одинокому размышлению.
Лишь поздним вечером в комнату вошёл Абель, неся ему в миске что-то для еды. Молча поставил её на столе и удалился не сразу Привёл в порядок комнату, хотя не было в этом необходимости. Вспомнил Куно Дингейм, что ему у Абеля нужно попросить совета.
– Я был в городке, – сказал он.
– Гм? – рассмеялся, бросая быстрый взгляд, старый уродец, и широко раскрыл рот. – Красивый городок, не правда ли? Но что это в сравнении с Мальборгом, Торунью и Эльблонгом! Я знаю, что вы были, – добавил он, переминаясь по-своему с ноги на ноги, – и сидели долго, потому что видел, когда вы вышли и возвращались. Вам, должно быть, понравилось? Старый Павел имеет наилучший мёд, а старое франконское вино у Монха, а молодая красивая панна, что рыцарей охотно принимает… на рынке под венком на холме…
– Не был я ни на мёде, ни на вине, ни в голове у меня не было таких девушек, – ответил Куно.
– Прошу прощения, ибо это за молодыми ходит, – засмеялся Абель, – но где же вы были, потому что костёл и здесь имеете, а там днём он закрыт.
Куно посмотрел ему в глаза.
– Вы знаете, – проговорил он, – что я пленник, и что сражался для Ордена, которому несколько лет служу.
– А как же! Я сразу узнал, что вы не из Польши. Они иначе говорят и на конях сидят, – сказал Абель, приближаясь и бессцеремонно опираясь о стол.
– Мне сказали, что с вами можно о плохом деле посоветоваться, так как разум имеете.
Абель Гриб аж подскочил и, странно обернувшись, подошёл прямо к дверям.
– Гм! Гм! – крикнул он. – Из той бочки. Я имею разум! Я простой слуга, что на печи лежит; откуда у меня разум нашёлся?
Он положил руку на дверную ручку.
– Кто вам говорил, что у меня разума искать, это злодей, который хочет, чтобы меня пытали! Где же вы были?
– Вижу, что доверия ко мне у вас нет, – сказал Куно, – на это трудно возразить.
– Вы молоды, – промурчал Абель, – у молодых сердце и рот открыты.
Он ударил широкой ладонью по губам, а глазами указал на дверь. Дингейм, видя, что от него непросто что-нибудь вытянуть, замолчал. Абель, однако, вместо того, чтобы выйти, подумав, воротился к нему, и, наклоняясь к уху, спросил:
– Кто вам говорил обо мне?
– Вдова Матиашова на рынке.
– А что же вы делали у неё?
– С ней моя давняя знакомая из Торуни.
– Я знаю, – пробормотал Абель, – Носкова. Это сумасбродка. Её в дороге едва не схватили поляки. Спряталась здесь от дождя под крышей и теперь ни вперёд, ни назад. Пусть же сидит на покаянии.
– Именно, что сидеть не хочет и не может, и желает вырваться.
Абель подошёл ближе.
– Вырваться – это не искусство, а что же из того? Куда? В Торунь? Торунь, должно быть, сдалась, все замки сдаются, потому что один Мальборг необходимо защищать.
Говоря это, Абель не казался ни смутившимся, ни отчаявшимся.
– Что же это? Конец Ордену? Окончательная гибель…
Гриб кивал головой, глаза уставил на стол и, собирая по нему крошки, которые машинально нёс в рот, говорил, как бы сам себе, не поднимая глаз:
– Не бойтесь, Орден ещё сильный; соберём людей, нужно время, замки вернутся. Мы много теряем, но Бог милостив, Бог милостив; я ещё на часы звонить им буду. Поляки, я их знаю, да, народ храбрый, но стоять на месте не любит.
Он странно рассмеялся.
– Вина и хлеба будет достаточно, наедятся, напьются, по жёнкам загрустят и пойдут прочь!! Упаси Боже от голода и бедности, тогда мы были бы в опасности, потому что они злые, когда голодные, и бьются как львы, когда
