и обернулся: на пороге стояла Афия. Он махнул ей, входи, мол, и подождал, пока она закроет дверь.
— Ты ему не сказала, — произнес он, и Афия покачала головой. — Два дня назад я под вечер лежал у себя, отдыхал, — продолжал Халифа, обращаясь к Хамзе, и понизил голос до шепота. — Сам знаешь, обычно меня в это время не бывает дома. Окно во двор было отворено, но дверь в комнату закрыта. Вдруг я услышал, как кто-то заговорил, совсем рядом, голос был незнакомый, женский. Слов я не слышал, но тон был жалобный. Я сперва решил, это она, Афия, но потом догадался, что нет. Не ее это голос. Потом я подумал, к ней пришла гостья и рассказывает печальную историю, но вспомнил, как Афия незадолго до этого крикнула Ильясу, мол, я ухожу. Я встревожился. Кто-то без спроса явился в дом.
Я встал посмотреть, кто это, и, наверное, меня услышали, потому что голос замолчал. Я отдернул занавеску, увидел Ильяса на табурете у стены. Он удивился, не ожидал, что я тут. Кто с тобой разговаривал, спросил я. Никто, ответил он. Я слышал женский голос, сказал я. Он скроил озадаченную гримасу и пожал плечами. Не знаю. Чему ты улыбаешься?
Последний вопрос был адресован Хамзе, и тот ответил:
— Я представил себе эту сцену. Это его любимый ответ на любой вопрос, на который он не хочет отвечать. Я не знаю… Что тебя так встревожило, Баба? Должно быть, он рассказывал историю от имени огорченной женщины.
Халифа энергично затряс головой, обнаруживая признаки нетерпения.
— Когда Афия вернулась домой, я все ей рассказал. И о незнакомом голосе, который слышал. Тебя там не было, Хамза. Голос был странный, старый, одновременно жалобный и скорбный. И едва я об этом заговорил, как сразу понял, что она все знает. Скажи ему.
Хамза встал и прислонился к столбику кровати, лицом к Афие.
— Я слышала его. — Афия подошла ближе, понизила голос. — Он постоянно играет в эту игру, говорит за разных людей. Я уже два раза слышала, что он разговаривает точь-в-точь как описал Баба, скорбным голосом, здесь, на заднем дворе. Он не видел, что я стою в дверях, а я ждала, потому что не хотела напугать или устыдить его. Я решила, он все равно что бродит во сне: пусть сам проснется, когда будет готов. Однажды ночью, когда ты спал, я услышала шум в его комнате: он кривился, вертелся, стонал этим голосом.
— Что-то тревожит этого ребенка, — вставил Халифа.
Хамза устремил на него разгневанный взгляд, но ничего не ответил. Он знал, они ждут, что он скажет.
— Может, ему приснился дурной сон. Может, у него богатое воображение. Почему вы говорите о нем так, будто… ему плохо?
— Он бродит по проселкам, разговаривает сам с собой, — Халифа раздраженно повысил голос, Афия тут же шикнула на него, но он продолжал: — Люди судачат о нем, и, если мы не поможем, плохо ему будет из-за них. Что-то мучит этого ребенка.
— Я поговорю с ним, — отрезал Хамза, взглянул на Афию и направился к двери.
— Не пугай его, — сказала она, когда они остались одни.
— Я умею разговаривать с сыном, — ответил он.
Но он толком не знал, как подступиться к этому разговору, дни шли, а он ничего не предпринимал, с невозмутимым видом выдерживая вопросительные взгляды Халифы. В следующие несколько дней о странном шепоте Ильяса не было упоминаний, и Хамза даже начал склоняться к мысли, что, возможно, это была случайность, с нею покончено и им ничего не грозит. В субботу, когда Хамза собирался в музыкальный клуб, Ильяс попросился с ним. Клуб принадлежал музыкантам, которых он услышал впервые несколько лет назад. К этому времени они собрали оркестр и по субботам бесплатно выступали перед немногочисленной аудиторией. Играли всего час, к пяти завершали и начинали репетицию за закрытыми дверьми. Обратно Хамза и Ильяс пошли по берегу, Хамза размяк от прекрасной музыки и сосредоточенного молчания Ильяса — молчания, внушавшего мысль, что и сын тоже получил удовольствие от музыки, — а потому, завидев свободную скамью на берегу, они сели полюбоваться морем; за спиной их горело закатное солнце. Хамза силился придумать, как подойти к разговору о голосах. Перебрал в голове несколько вариантов и наконец произнес:
— Тебе задали уроки на выходные?
— Да, надо будет повторить алгебру, в понедельник контрольная.
— Алгебру? Судя по названию, предмет непростой. Я ведь, как ты знаешь, в школу не ходил и алгебре не учился.
— Да, знаю. Не так уж это и сложно, у нас сейчас простая алгебра, — сказал Ильяс. — Но потом наверняка будет труднее.
— То есть стихи учить тебе не нужно? Учитель английского на этой неделе вам ничего не задал?
— Нет, он заставляет нас все время пересказывать одни и те же, — ответил Ильяс.
— Это их ты читаешь во время долгих прогулок? Эти стихи? — Ильяс повернулся и посмотрел на Хамзу, словно ждал, что отец объяснится. Хамза улыбнулся, давая понять, что ни в чем его не упрекает. — Я слышал, ты подолгу гуляешь и разговариваешь вслух. Ты читаешь эти стихотво-рения?
— Иногда, — произнес Ильяс. — Это неправильно?
— Нет, но некоторым людям это кажется странным. Они думают, ты разговариваешь сам с собой. Поэтому лучше пересказывать стихотворения и придумывать истории дома или в школе. Ты же не хочешь, чтобы невежды называли тебя сумасшедшим?
Ильяс сокрушенно покачал головой. В это мгновение пылающий солнечный диск скользнул за дома позади них, и Хамза переменил тему. Чуть погодя наступили сумерки, и Хамза с Ильясом отправились домой.
* * *
В октябре 1935 года итальянцы вторглись в Абиссинию [90], и вновь начались разговоры о войне. В мае 1936-го итальянцы захватили Аддис-Абебу, и в следующие два года встревоженные британцы начали вербовать новобранцев в свою колониальную армию, полк Королевских африканских стрелков, большую часть которого из соображений экономии во время кризиса расформировали. Британскую власть волновали не только намерения итальянцев касательно ее колоний, в частности бывшей Германской Восточной Африки, но и настроения оставшихся здесь немцев — антибританские и прогитлеровские, полагали британцы. Еще они опасались бунтов на северной границе — сомалийцы, оромо и галла так и не смирились с новой властью — из-за того, что итальянцы жестоко подавили сопротивление мирных жителей Абиссинии, в том числе и с помощью химического оружия. Газеты полнились статьями и слухами о войне.
После разговора с Хамзой у моря недомогание Ильяса — разговоры с самим собою, так тревожившие его мать и Халифу, — на несколько месяцев прекратилось. Старшие вздохнули с облегчением: оказывается, то была недолгая ребяческая причуда. Но с разговорами о войне и вербовке она вернулась.
