Мне самому захотелось что-то сотворить с головой или с одеждой, настолько всеобщим и заразительным стало безумие. Я уже нагнулся, чтобы зачерпнуть пыли или сорвать какой-нибудь сорной травы. Но тут впереди мне раздался надрывный женский крик. Я выпрямился и глянул за кипарисовую ограду… Я стоял в первом ряду перед оцеплением, так как пришел на Поле внутри траурной процессии, в числе «друзей Агриппы», вместе с Криспином и Сципионом… Я глянул вперед и увидел, как Марцелла, дочка Октавии и первая жена Агриппы, рванулась к костру, будто вознамеривалась прыгнуть в огонь. Но Ливии удалось схватить ее за руку. И хотя Марцелла почти тут же у нее вырвалась, сильная Ургулания обняла ее сзади за плечи и удержала. Продолжая истошно вопить, Марцелла одним резким движением раздвинула на груди черную палу, а вторым рывком разорвала белую тунику, из-под которой вывалились груди… Похоже, она до этого долго и сильно била в них кулаками, потому что груди у нее были и впрямь посинелые. Как у Вергилия… В поэме его, разумеется… И Ливия, зайдя спереди, задергивала эти груди обрывками туники. Аобезумевшая Марцелла вопила и снова раздергивала. А дочка Марцеллы, Випсания Агриппина, металась между костром и матерью и восклицала: «Мама, не надо! Мама, уймись! А то я сама прыгну! Вместо тебя!»… Прыгать в костер она, конечно же, не собиралась. Но на всякий случай ее тоже схватили и обняли какие-то две женщины…
Я стал искать глазами Августа и не нашел его ни рядом с Ливией, ни среди друзей Агриппы, ни среди прислужников-либитинариев, следящих за костром. И лишь после весьма продолжительных поисков я наконец обнаружил его застылую фигуру. Он стоял близко ко мне, в правом углу кипарисовой изгороди, вполоборота к костру. С ним рядом была Юлия. Она обнимала отца, уткнувшись лицом ему в плечи, отчего траурная накидка съехала ей на затылок, открыв рыжие волосы. Август бесстрастно взирал в глубину Марсова поля, вдоль Фламиниевой дороги. По лицу его текли слезы. Медленно. По обеим щекам…
Дочь и отец были в одиночестве и вдвоем. Август молча плакал. Юлия его обнимала.
Вардий, помолчав, заключил:
— Прах Агриппы из костра извлекла седая Октавия. Собравшихся за оградой трижды обошел и окропил водой маленький Гай Цезарь. И он же, по древнему обычаю, отпустил их со словами: «Вы можете уйти».
Урну с прахом погребли в Мавзолее… Август начал его строить, когда вернулся из Египта…
Вечером были устроены поминки. Только для членов семьи и для самых близких друзей покойного. Никто из друзей Юлии на них не был зван.
XXI. Так что Феникса я легко разыскал в городе. Он был в доме Семпрония Гракха, куда меня уже давно стали пускать, хотя ни разу не пригласили на завтрак или на обед.
У Гракха, как и всегда, в атриуме толпилось много разного люда. И я, отыскав Феникса, отвел его в сторону.
«Я тебя почти сразу потерял, едва процессия двинулась на форум. Ты куда делся?» — спросил я. А Феникс, не отвечая на мой вопрос, восхищенно воскликнул:
«Ты видел?! Тутик, ты видел ее?!»
«Юлию имеешь в виду? — догадался я и ответил: — Я видел ее в траурной процессии. Но на форуме я ее потерял».
«Ты не заметил, что от нее исходило как бы сияние?!»
«Сияния, нет, не заметил, — признался я. — Я несколько раз оглянулся и видел, что она будто нарочно шла в стороне от других женщин…»
«Точно! — радостно перебил меня Феникс. — А мы с Гракхом шли позади нее, чтобы в любой момент, если понадобится, прийти ей на помощь… Неужто не видел, как у нее под ногами будто светилась земля?!»
Я ласково улыбнулся своему другу и промолчал. Феникс же продолжал восклицать:
«А на форуме! Видел?! Среди затаенной тысячелицей скорби, этой душераздирающей траурной музыки, трогательного лепета своего маленького сына, она… Тутик, милый! Она единственная утешала и согревала собой весь мир!»
«На форуме я ее вовсе не видел», — повторил я, так как Феникс перестал восклицать и вопросительно на меня уставился.
«А я только на нее смотрел! — воскликнул Феникс. — Она не поднялась на трибуну. Она осталась стоять рядом с Бафиллом, который играл роль ее умершего мужа. Бафилл был смертью. Она — жизнью. И смерть и жизнь стояли друг подле друга, взирая на людей и изредка обмениваясь понимающими взглядами… Все были мертвыми! Она одна излучала свет и жизнь!»
Тут Феникс снова вопросительно посмотрел на меня. Теперь уже с надеждой, что я задам ему тот вопрос, которого он от меня давно ожидает.
Но я не стал задавать ему этот вопрос.
XXII. — На следующий день, — продолжал Вардий, — в Риме справляли Виналии. Но, надо сказать, весьма целомудренно, — если такое слово вообще применимо к данному празднику. Опустились до оргий лишь заработчицы и самые разнузданные поклонники Вольгиваги. Но у Коллинских ворот, за чертой города. В Риме же было пусто и чинно.
А еще через день на Тибре было устроено состязание судов. В трех местах раздавали сырое жертвенное мясо, и народ, разводя костры, жарил и ел, поминая Агриппу, приглашая его душу присоединиться к трапезе и трижды, по обычаю, возглашая — «будь здорова, ушедшая душа» и единожды — «пусть земля тебе будет легка!».
Рассказывали, что когда утром на могиле Агриппы семья Цезаря — теперь, наконец, в полном составе, так как лишь к этому дню успели прибыть из Паннонии сыновья Ливии: Тиберий и Друз, — когда на девятый день после смерти Марка Випсания зарезали двух овец и двух «черноспинных» бычков — опять-таки, по Вергилию — и, разбросав цветы, совершив возлияния, выставили на могиле жертвенные чаши и кубки и стали приветствовать прах покойного, его тень и дух, утверждали, что из гробницы вдруг выползла большая змея, все подношения обползла и ото всех яств отведала… Но я этим рассказам не верю. Потому как уж слишком по Вергилию получается. И не думаю, чтоб змеи могли читать «Энеиду», а маны покойников о ней вспоминали.
Последние слова Вардий произнес без тени улыбки на лице. И от стены двинулся в глубь храма. А я последовал за ним.
В центре храма стояла статуя Божественного Юлия. А чуть в стороне от нее, заметно превышая ее размерами, — статуя пожизненного трибуна и проконсула, принцепса сената Гая Юлия Цезаря Октавиана Августа. Она была на редкость безвкусной: в три человеческих роста, мраморная, раскрашенная на греческий манер; Август изображался в воинских доспехах, с копьем, в шлеме с красным султаном.
Словно читая мои мысли, Вардий заметил:
— Да, таким… таким помпезным его только в провинциях изображают. Насколько мне известно, он даже во время походов, перед солдатами, шлема не надевал…
Вардий умолк. А я, который до этого никогда так глубоко не проникал в храм, а лишь теснился в толпе у входа, я принялся разглядывать статую Августа и массивный жертвенник.
Но Гней Эдий скоро прервал молчание и сказал:
— Феникс взял с меня клятву, что я никогда и никому не расскажу о его четвертом и, особенно, пятом разговоре с Юлией. И до сих пор я никому не рассказывал, клятвы не нарушая… Но где теперь Юлия? Где теперь Феникс?.. А мы с тобой — на краю света. Кто нас услышит? Август?.. Смотри, как он велик и непроницаем для людской суеты, человеческих жалких мнений… Боги, конечно, услышат… Но боги и мысли наши читают.
Сделав такую преамбулу, Вардий продолжил рассказ:
XXIII. — Феникс вновь увиделся с Юлией на вторые Флоралии, то есть в самом начале мая.
Как обычно, в одном из домов Гракха Феникс и Феба готовили встречу. Гракх ждал у входа, а Юлия с Поллой прибыли в закрытых носилках. Полла была разодета, как богатая матрона, на Юлии же была темная одежда служанки.
Вошли в атриум, и Юлия, ласково приветствовав своего возлюбленного, не удалилась с ним в спальню, а велела принести два кресла и поставить их возле имплувия.
Феникс принес оба кресла; рабов в доме не было. И Феба кивнула ему головой, делая знак, что пора вернуться в прихожую. Но Юлия радостно приказала:
«Нет-нет! Сегодня не так! Сегодня Гракх с Поллой будут сторожить на улице. Феба — в прихожей. А мы с этим хотим побеседовать. Кресла — для нас».
«С этим», по всей видимости, означало — с Фениксом. Кстати сказать, Юлия с ним даже не поздоровалась, когда вошла, и ни разу на него не взглянула, словно он был не доверенный друг Гракха, а раб его или слуга.
Полла Аргентария удивленно подняла брови. Но Гракх взял ее под руку и повлек к выходу. Феба помогла госпоже разместиться в кресле и вышла в прихожую. Феникс остался стоять, потому что Юлия не предложила ему сесть.
Вардий немного помолчал и продолжил:
— Собственно, разговора как такового не было. Говорила одна Юлия, а Феникс стоял и безмолвно внимал… Без всяких предисловий Юлия объявила:
«Нас двое солнечных — мой отец Август и я, его единственная дочь. А все остальные, которые нас окружают, — обычные люди. И хотя некоторые из них мнили и мнят о себе, что тоже горят и сияют, солнца в них нет никакого. Откуда в них, темных и землеродных, быть небесному свету? Он только в отце и во мне. Когда мы на них светим, они лишь отражают наши лучи, как это делают осколки стекла или начищенные песком монетки.
