Подпоручики с душевным трепетом оглядели красный эмалевый крестик на золотом поле, окружённый красным ободком с золотой короной наверху.
Через несколько дней в полк прибыло пополнение, и Рубанов с Зерендорфом, оставленные пока командовать ротами, критически глядели на «сражателей», многим из которых стукнуло по сорок лет.
Задумчиво покрутив красный помпон на эфесе, Аким стал разбивать запасников по взводам.
«Как эти чёртовы солдатские сапоги трут, — прихрамывая, обходил неровный строй унылых людей, столкнувшись взглядом с весело пялившимся на него тридцатипятилетним бородатым запасным.
— Будьте здоровы, барин, — не по–военному поздоровался тот. — Ясно дело, не узнаёте… А я ведь из вашей деревни. Рубановский, — улыбнулся он. — В Питер с гостинцами от Ермолая Матвеевича Северьянова приезжал. И вас видел. И юнкером, и офицером. Призвали вот на войну, — расставил в стороны руки, изобразив недоумение. — А у нас ещё мосток не оправлен, — ухмыльнулся, вызвав ответную улыбку Рубанова.
— До сих пор не починили? — хмыкнул Аким, с трудом припоминая давным–давно виденного человека.
— Всё не досуг как–то, — засмеялся солдат. — То кузнец заблажит… Солнце у него завсегда высоко висит… То Коротенький Ленивец раньше времени напьётся…
— Что за мост такой заколдованный? — весело произнёс подпоручик, вспомнив милую Рубановку и ощутив на душе лёгкость и умиротворение. — Все живы–здоровы?
— Дед Софрон позапрошлый год прибрался, — с улыбкой, как о чём–то давно случившемся и маловажном сообщил Егорша. — Чуть не сто лет старикан прожил, — вслух подивился он.
— Вот что, — решил Аким. — Вестовым ко мне пойдёшь.
— Слушаюсь, вашбродь, — радостно пристукнул пятками солдат. — А в соседнем полку ещё один наш земляк действительную тянет… Дришенко Артёмка. Гришки–косого сын. Вот бы к нам его перевести.
— Да я не генерал, — улыбнулся Рубанов. — Время будет, повидаемся с земляком. Но в полк перевести — это вряд ли.
Во всех трёх батальонах начались усиленные занятия с пополнением.
Георгиевский кавалер Сидоров, приказом по полку был назначен взводным командиром, с присвоением чина младшего унтер–офицера. А его друг, георгиевский кавалер Козлов, в чине ефрейтора руководил отделением.
Кроме небольших перестрелок с японцами боёв не было, и Рубанов отпросился у полковника съездить в Мукден.
— Солдатскими сапогами, что по вашему указанию получил, ноги до крови растёр, — помотал клюквенным помпоном. — А в Мукдене у меня целый мешок с одеждой хранится. Уж сапоги точно там есть. Да и китель сменить не помешает, — приводил обоснованные доводы командиру полка. — Владимир Александрович, и ефрейтора Сидорова со мной бы отпустили, — всё больше наглел Аким — с «клюквой» можно. К его удивлению, полковник Яблочкин согласился и на это, утвердив подпоручика в мысли, что наглость — второе счастье. Первое — любовь!
С прощальными словами Зерендорфа: «Аким, вина побольше привези», Рубанов, с георгиевским кавалером Козловым, на тряской двуколке направились к Ляояну.
Там, надолго не задержавшись, уже на поезде прибыли в Мукден.
Вдосталь набегавшись по «тыловым крысам», Аким выяснил, что одежда хранится на складе городка Бодун, что разбросал пыльные дома неподалёку от Мукдена.
К вечеру, опять на тряской двуколке, прибыли в город тыловой славы, разгульная жизнь в котором не замирала ни днём, ни, тем более, ночью.
Избавившись от двуколки, Рубанов с Козловым, на отяжелевших ногах брели по пыли не мощёной улицы с лавочками, магазинами и жилыми домами по краям, временами отбиваясь от торговцев, предлагавших купить всякую дребедень.
— Бодун пуа–пуа, — отпугнул лысенького, но с косичкой, китайского паренька Козлов, — наставив на того указательный палец с грязным ногтем.
Китайчонок не сдавался. Отпрыгнув на безопасное, на его взгляд, расстояние, настырно стал предлагать ефрейтору длинную иглу для чистки ушей.
В ту же минуту, из переулка, чёртиками выскочили ещё два китайчонка с навешенными на коромысла корзинами и, разложив их у ног военных, начали бойко предлагать товар.
— Каспадин офицела, — дёргал одной рукой за штанину ефрейтора китайчонок, — купи зелкальце своей мадамке, — другой рукой черпнул из корзины несколько маленьких зеркал. — А вот веел. Обдувает — замёлзнуть мона, — видя, что «офицел» не запал на зеркальце, предложил ему веер.
— Каспадин енелала, купи калёных бобов, — тормошил Акима другой торгашёнок. — Осень вкусни, — сидя на корточках, предлагал товар. — Или глиняную миську покупай.
— Из собачки что–нибудь вкусненькое есть? — лишь бы отвязаться, пошутил Аким, оглядываясь по сторонам.
— Собаська, собаська, — обрадовался китайчонок с косичкой. — В той лавке собаська вкусьня, — тыкал рукой в дом с золотыми иероглифами на синем полотнище. — Вкусьня–превкусьня, — пустил он слюни.
— Тьфу, прости осподи, — сморщился Козлов, — будто о поросёнке говорит, — слюни–то распустил, — вытаращил глаза на погонщика с верблюдом. — Вот так конёк–горбунок, — проводил его взглядом, отвлекшись на скрип колёс нагруженной мешками арбы, и весело заржал от вида трёх бредущих друг за другом осликов с поклажей.
— Ну–ка, мелочь неумытая, геть отсюда, — услышали басовитый голос, который словно ураганом смёл китайчат с их коромыслами и корзинами. — Мсье Рубанов?
— Герцог Игнатьев?! — обрадовался Аким. — Чую, пажеским духом запахло, — обнял давнего знакомого. — Кого здесь только нет, — удивлялся Рубанов, дружески хлопая по плечу графа.
— Смею доложить, даже верблюды имеются, о коих в книжке читал, вытянувшись, тряхнул эрудицией Козлов.
— Видишь, не только герцоги в этих местах водятся, — ухмыльнулся Аким.
— И офицеры в сиреневых френчах попадаются, — показав ефрейтору кулак, заржал Игнатьев, но резко оборвал смех, заметив малиновый помпон на эфесе шашки. — Рубанов! Да ведь «клюкву» следует торжественно обмыть, чтоб разрослась в третью степень, — с завистью прочёл на эфесе: «За храбрость». — Оказывается, ты не только пажей топишь, но и япошек, в Ялу. За Тюренченское дело получил? Как понимаю, в гостинице «Бодун» ты не устроен?
И на отрицательное покачивание головой продолжил:
— И не устроишься. Постояльцами заняты не только номера, но даже вестибюль и кладовки, — вновь оглушительно заржал он. — А у меня зарезервирован целый номер на одного… Приглашаю от всей души. И денщика в каморке поселим.
— Вот это апартаменты, — восхитился Рубанов, обозревая огромную комнату с распахнутым окном.
— Проветрю и марлей завешу, а то всякой неуставной дряни налетит…
— Да уже налетело, отмахнулся от жирной мухи Аким.
— Кровати сдвинуты. Сейчас с помощью денщика растащим их к стенам, и отдыхай сколько хочешь. До меня, видать, оргию устраивали с мадамами, — мечтательно произнёс Игнатьев. — Война, брат…
Вскоре сидели за уставленным бутылками и блюдами столом, ведя неспешные разговоры.
Поужинавший Козлов размеренно храпел в каморке.
— Я числюсь младшим артиллерийским офицером в корпусной батарее Штакельберга, — пояснил граф. — Его приказом, мы приданы дивизии генерала Гернгросса. За шрапнелями приехал. Может, наступать скоро начнём? — вопросительно глянул на Рубанова.
— Когда–нибудь обязательно начнём, — утвердительно произнёс тот. — Кстати, в буфете мукденского вокзала офицеры шепчутся, что корпус Штакельберга вскоре направят на выручку Порт—Артура.
— Значит, так оно и будет, — хлопнул по коленке ладонью Игнатьев. — Это в Европе источник информации — газеты, а здесь — Восток. У китайцев — базар, у русских — вокзал. Кстати, все местные рикши бурно обсуждают маршрут похода. Как только генштабисты нанесут их выводы на карту, так и в путь, — заржав, вновь шлёпнул ладонью о колено. — Ведь у меня троюродный брат — мукденский генштабист. Он и посодействовал в получении этого шикарного номера. Думаешь, китайский распорядитель узнал, что я граф, и этот дворец подсубботил? Хрена!
— Полагаю, дал ему взятку борзыми щенками… Подрастут — отведаешь… А пока — за победу! — поднял стакан с вином Аким, прислушиваясь к диким воплям из соседнего номера.
— Офицеры гуляют! — хохотнул Игнатьев. — Война, брат, — отчего–то вздохнул он.
— Пока не война, а позорище! — нахмурился Аким. — Японская артиллерия долбит нас с закрытых позиций… За сопкой поставят пушки и палят, невидимые и недоступные для наших пушкарей.
— Вот черти косорылые, — в сердцах опрокинул в себя ещё один стакан Игнатьев. — А ведь наш артиллерист, подполковник Пащенко первый разработал теорию перекидного огня…
— А на практике применили обученные немецкими военными, японцы, — разлил по стаканам вино Аким, вновь прислушавшись к дикому воплю, ругани и смеху из соседнего номера.
— А вы, многоуважаемый Аким Максимович, за солдатскими сапогами прибыли или шинелями? — с явным сарказмом поинтересовался граф.
