Хусен тронул коня. Кайпа пошла следом.
– Когда же ты теперь приедешь? – спросила она.
– Скоро, нани, скоро! – поторапливая коня, он выехал со двора и, обогнув плетень Гойберда, скрылся.
Кайпа отчетливо слышала звук постепенно удаляющегося цокота копыт. И вдруг все смолкло. «Может, решил отложить отъезд до завтра?» – одновременно и обрадовалась и встревожилась Кайпа. Но вот она снова услышала конский топот, теперь уже явно стремительный, и, глубоко вздохнув, пошла в дом.
Эсет ни жива ни мертва сидела, прижавшись к плетню, когда вдруг услышала приближение всадника. Она поднялась, и Хусен увидел ее, укутанную в шаль. Он остановился, Эсет протянула к нему руки, и тут раздался окрик Гойберда:
– Кто там?
Эсет в испуге хотела спрыгнуть назад в огород, но Хусен, перегнувшись, схватил ее за талию, приподнял а посадил на коня.
Гойберд застыл на месте, когда мимо него пролетел всадник с девушкой впереди. В ту же минуту вспомнил о своей Зали. «Нет, это не Зали, – успокаивал он сам себя. – Кому бы пришло на ум увезти мою дочь, которой даже одеться-то толком не во что? А если это все же она? Ведь с моего двора увезли. Чужой бы девушке зачем приходить в мой двор?»
Гойберд стремительно направился к дому. Честно говоря, он бы даже хотел, чтобы этой девушкой оказалась Зали. Подгоняемый своими думами, Гойберд, прежде чем поговорить с Кайпой, завернул к себе. Страшную весть должен сообщить он Кайпе; такое лучше поздно узнать, чем рано.
Войдя в дом и увидев свою дочь разжигающей огонь в печке, Гойберд недовольно скрипнул зубами и тотчас вышел.
– Ты куда, дади? – крикнула ему вслед Зали.
– В могилу! – буркнул он, не оборачиваясь…
Кайпа радостно пошла навстречу вошедшему соседу.
– Заходи, заходи, Гойберд. Как хорошо, что ты пришел. Присаживайся. Вот сюда, здесь тебе будет удобнее.
Гойберд молча сел на край подпара, положил рядом замасленную сумку из старой мешковины. Кайпа быстро взялась за дело: стала просеивать кукурузную муку для галушек. Хорошо, что Гойберд пришел, поест за счастливый путь Хусена. Ведь в этакую темную ночь ускакал, словно абрек или вор, не случилось бы беды.
– Посиди, Гойберд, вот только галушки опущу, и все готово, – суетилась Кайпа.
– Если ты ради меня затеваешь этот ужин, не беспокойся. Оставь хлопоты да присядь-ка лучше.
Кайпа удивленно пожала плечами.
– Не до еды мне, – сказал Гойберд, опустив голову. Он один знал, какая печальная весть ждет эту несчастную женщину. – Ничего сейчас не полезет в горло.
– Что ж, бывает, – согласилась Кайпа. – Может, беда у тебя какая? Я и сама вечно сыта своими горестями. Шутка ли, один невесть где, а другой сегодня опять умчался на Терек. В такую-то ночь, когда ни зги не видно…
На улице вдруг раздался оглушительный шум. Кайпа и Гойберд в недоумении уставились друг на друга, и в этот момент, когда она уже собралась выйти посмотреть, что же там творится, в дом ворвались сын Соси Тархан и с ним двое молодых людей.
– Где Эсет? – крикнул Тархан, прежде чем Кайпа успела открыть рот.
Кайпа удивленно смотрела на парня, не понимая, что ему нужно и почему он кричит.
– Я кого спрашиваю? Где Эсет?
– А вы что, поручили мне за ней наблюдать? Или, может, я сторожем была к ней приставлена? – сказала Кайпа сердито. – Откуда мне знать, где она?
– А где тогда твой сын?!
– У меня три сына, о ком ты? Если тебя интересует Хусен, то ему не приходится, как тебе, прохлаждаться дома, у него дела, и не ради себя одного он мерзнет у Терека! – проговорила она с гордостью за сына. Все недовольство, которое Кайпа высказывала Хусену, угасло, как угли, залитые водой.
– Какие у него дела, мы узнаем! – бросил Тархан и повернулся к двери, но тут он увидел только что вошедшего Султана.
– Ага! Один здесь! – Он набросился на мальчишку. – Где Эсет, знаешь?
Султан, отрицательно качая головой, жался к матери.
– Ты зачем приходил к нам? Эсет вызывать? Да?
Чтобы сильнее припугнуть малыша, Тархан потянул из ножен кинжал. Тогда Кайпа рванула сына к себе.
– Он же ребенок. Побойся бога!
Тархан зло посмотрел на Кайпу.
– Ребенок, говоришь? – Он погрозил пальцем и сплюнул. – Куда вы денетесь? Как змей, уничтожу вас всех по одному!
С этими словами он выскочил. Двое других последовали за ним.
– Чтобы ты сам стал змеей! – крикнула ему вслед Кайпа. Затем, повернувшись к Султану, спросила: – В чем дело? Ты что-нибудь знаешь?
Но тот забился в угол, молчал и только все отрицательно качал головой.
Гойберд между тем думал о том, чему был свидетелем у своего плетня. Он уже кое о чем догадывался, но не решался заговорить об этом с Кайпой. Если та девушка, что села на его глазах на лошадь, Эсет, то всадник, стало быть, Хусен! Неужели он на такое решился?!
«Хусен не мог увезти девушку, – утешала себя Кайпа, хотя и не очень этому верила. – Как он мог сделать такое?»
И как бы в ответ на этот вопрос с улицы послышалось:
– Куда она могла деться, если через плетень пролезла в этот двор? Вот и следы есть. Навес сломан. Мать не может не знать!
– Вытащи ее из дому! – произнес другой голос – Протяни плетью раз-другой – сразу заговорит, а не заговорит – уведем.
Кайпа слышала все это и не знала, что делать. Вот парни снова ворвались в дом.
– Ради аллаха и пророка Магомета, остановитесь! – взмолился Гойберд, преграждая дорогу пришельцам. – Ведь вы же еще не знаете, повинен этот дом в беде или нет!
– Уйди, старик! Уйди, пока цел!
– А вы уже и бить готовы? Что ж, бейте! – Гойберд развел руки в стороны и выпятил грудь. – Бейте!
– Что вы тянете? – Это в дверях еще кто-то появился.
– Заберите меня! – кричал Гойберд. – Можете убить! Только женщину не трогайте.
– Уйди, Гойберд, – сказала Кайпа и, отстранив его, вышла вперед. – Что вы от меня хотите, ослиные дети? А?
Отбросив в сторону Гойберда, который опять попытался стать между ними, пришельцы набросились на Каину.
Стоявший у двери парень навел винтовку на Гойберда.
– Ни с места!
Перепуганный Султан плакал, прижимаясь к стене. Когда они, схватив Кайпу за руки, потащили на двор, Гойберд крикнул:
– Что вы делаете? Побойтесь бога! У нее большое горе. Всего сутки, как убили ее сына! Я же сидел здесь, не зная, как ей об этом сказать!
Кайпу словно громом поразило. Она побелела и замерла.
Винтовка, направленная на Гойберда, медленно опустилась.
– Назад! – крикнул тот, что стоял у двери.
А Гойберд все твердил свое, будто боялся, что его не услышат:
– Вчера ночью, только вчера убили ее сына.
– Кто убил? – спросил тот, что был с винтовкой.
– Казаки убили, казаки! Не до вашей девушки ей!
Парни отошли от Кайпы.
– Да простит его бог, – сказал старший из троих. – Пошли пока, потом что-нибудь придумаем.
Он направился к выходу. Нехотя пробурчав под нос слова соболезнования, вышли и двое других.
И в доме, и на улице наступила тишина. Кайпа стояла и смотрела в отворенную дверь, то ли пораженная страшным известием, то ли не веря ему. Стояла с широко раскрытыми глазами и выбившимися из-под платка волосами.
Гойберд медленно подошел и закрыл дверь.
– Оставь, Гойберд. Пусть врываются. Не боюсь я их.
– Знаю, Кайпа, знаю, ты мужественная. – И, не находя больше слов, стал рядом с Кайпой. – Ты все переносишь как мужчина. Что поделаешь, горе не спрашивает нас, когда приходит… Я тоже никогда не думал, что Рашид уйдет раньше меня. Клянусь богом, что не думал – ни во сне, ни наяву. А что поделаешь? – сказал он, разводя руками и пожимая своими худыми плечами.
Постояв так некоторое время, Гойберд подошел к поднару, взял сумку, ту, что из старой мешковины, и протянул ее Кайпе.
– Это его вещи, Кайпа, твоего мальчика.
Она схватила сумку и прижала ее к груди.
– Казак мне их передал, который хабар этот принес. Он из Моздока. Сегодня утром в Назрань поездом прибыл. Вместе с ним, оказывается, ехал и бедняга Хасан.
Кайпа молчала, как каменная. Подождав с минуту, Гойберд как бы про себя проговорил:
– Почти уж дома был… И на тебе…
И тут Кайпа вдруг зарыдала, словно эти последние слова Гойберда были каплей, которая переполнила чашу «До той минуты рыдания ее сдерживал какой-то заслон. А теперь этот заслон прорвало.
– Кайпа! Кайпа! А я думал, что ты мужественная! Клянусь богом, думал, – засуетился Гойберд, неумело пытаясь успокоить несчастную мать.
Хасан хотел, чтобы вечер наступил как можно позднее. Сидя у окна, он жадно всматривался во все, что проплывает мимо. Холмы и лощины потемнели. Солнце зашло. Позолоченные им вершины хребтов и край неба с каждой минутой все больше и больше бледнеют. Знает Хасан, что скоро покажутся высокие белоголовые горы «Три года назад, когда ехал на войну, именно отсюда он видел эти горы. Тогда тоже стоял тихий ясный вечер. Но, расставаясь с домом, с матерью и братьями, с родными и знакомыми, в тот вечер Хасан был грустным, а сегодня дело другое – он возвращается, и вечер потому иной – ласковый, радостный и светлый.
