В чем же причины такой метаморфозы? Только ли в порочной натуре самого Нерона, с годами переставшего сдерживать свои дурные наклонности? Тиранами не рождаются, тиранами становятся. И огромную долю вины за это несет ближайшее окружение, своим подобострастием калечащее их психику. Описывая, как мягкий и сострадательный в молодости Сулла сделался неукротимо жестоким, став диктатором, Плутарх справедливо поясняет: «Почести изменяют нравы». А попустительство — тем более.
Привыкший раболепствовать перед императорами, сенат сразу предложил Нерону почтить его званием «отца отечества», которое тот благоразумно до поры до времени отклонил. Он отказался также от предложения воздвигнуть ему статую из золота и серебра, сохранил обычай начинать год с январских календ, хотя сенаторы (движимые исключительно высокими принципиальными соображениями) верноподданнически высказались за то, чтобы впредь считать началом года декабрь, ибо в этом месяце родился Нерон. Но настал срок, и, обуреваемый манией величия, снедаемый жаждой вечной славы, император назвал своим именем апрель, помышлял даже переименовать Рим в Нерополь. Повелел установить собственное бронзовое изваяние, чуть ли не превосходившее высотой Колосса Родосского, перед построенным им с вызывающей роскошью на городском пепелище грандиозным дворцом — Золотым Домом (засыпанные землей руины Золотого Дома будут обнаружены в центре Рима в конце XV века, и среди них проведет много часов с учениками Рафаэль, изучая искусство древних фресок).
Золотой Дом намного превосходил великолепием не только термы (общественные купальни), но и амфитеатр на Марсовом поле, возведенные Нероном в утешение народу после пожара 64 года. Позже император Веспасиан начал, а его сын Тит завершил в 80-м году сооружение самого вместительного и впечатляющего из античных амфитеатров, за которым со средних веков закрепилось название Колизей. По одной из версий, такое название возникло из-за находившейся рядом гигантской статуи Гелиоса — бога Солнца. Это был переделанный монумент Нерона. В наше время иной раз используют повторно пьедесталы, освободившиеся от повергнутых памятников. А экономный Веспасиан (это ему, не забудем, принадлежит сентенция «Деньги не пахнут») рассудил иначе: он приказал заменить лишь голову колосса и одним махом превратил грешного смертного в сияющее божество.
Впрочем, Нерона уподобляли божеству еще при жизни и даже предлагали за государственный счет соорудить храм в его честь. И отнюдь не из скромности отказался он от столь заманчивого предложения. Как объясняет Тацит, «Нерон воспротивился этому, опасаясь, что некоторые могут истолковать сооружение подобного храма как предзнаменование его скорой смерти: ведь принцепс удостаивается божеских почестей, лишь завершив существование среди людей».
А племянник Сенеки Марк Анней Лукан, желая завоевать расположение Нерона, так славословил его в начале поэмы «Фарсалия», описывая вознесение императора на небо:
Видеть оттуда твой Рим твое солнце лишь искоса сможет.
Если ты ступишь ногой на край безмерного свода—
Дрогнет под тяжестью ось; блюди равновесие мира,
Став посредине небес.
(Перевод Ф. Петровского)
Первые книги «Фарсалии» имели такой успех, что это вызвало зависть у Нерона, который никому ни в чем не прощал превосходства. В итоге молодой поэт попал в опалу, отношение его к цезарю соответственно резко изменилось, и он примкнул к антинероновскому заговору Пизона. После разоблачения заговора над его участниками учинили скорую расправу, а Лукану и Сенеке (причастность которого вовсе не была доказана) Нерон в виде особой милости дозволил вскрыть себе вены. Ученик весьма своеобразно воспринял нравственные уроки, которые стремился преподать учитель, некогда обратившийся к нему с трактатом «О милосердии», где противопоставлены образы идеального государя (как его представлял себе стоик) и тирана.
«Самоубийство так же было обыкновенно в древности, как поединок в наши времена…» — заметил Пушкин, читая «бича тиранов» Тацита. Самоубийством вынуждены были покончить по настоянию Нерона не только Лукан и Сенека, но также еще один выдающийся римский писатель той поры — автор «Сатирикона» Гай Петроний, судьба которого настолько заинтересовала Пушкина, что он начал набрасывать повесть о трагическом финале его жизни.
Если первое пятилетие Неронова правления называют «золотым» (хотя оно и вобрало в себя отравление его названого брата Британника), то остальные девять лет стали сущим кошмаром. Французский ученый Гастон Буассье делает вывод в книге «Картины римской жизни времен цезарей»: «Нерон был прав, говоря, что его предшественники не знали точно, что им было позволено. Таким образом, государь и подданные, опасаясь и не доверяя друг другу, жили между собою в состоянии взаимной подозрительности и обоюдного страха. Отсюда именно берут свое начало все несчастья, омрачавшие Рим в течение многих веков. Эта верховная власть, неуверенная в себе и опасавшаяся всего, неизбежно должна была стать жестокою, так как ничто так не располагает к жестокости, как страх». Во времена Нерона страх этот усугублялся еще и тревожными вестями, доходившими с окраин империи: восстания в Британии и Иудее, поражение римлян, нанесенное парфянами в Армении, волнения в Сирии, а под занавес — мятежи Виндекса и Гальбы против Нерона в Галлии и Испании.
Однако невозможно объяснить только страхом потерять власть ту нескончаемую «пляску смерти», которую затеял Нерон и в которую вовлекались все без разбору — его мать и жены, враги и друзья, негодяи и праведники. Он и впрямь как будто всерьез размышлял, не последовать ли совету одного из своих доносчиков: зачем утомлять себя, убивая сенаторов поодиночке, когда можно сразу уничтожить весь сенат… Между тем сенат исправно принимал постановления, полные утонченной лести принцепсу и одобрявшие все его распоряжения, коими людей обрекали на ссылку или казнь. Именно всеобщая угодливость и трусость вызвали у Нерона, погрязшего в чудовищном разврате, опьянение вседозволенностью.
Нерон сказал богам державным:
«Мы торжествуем и царим!»
И под ярмом его бесславным
Клонился долго гордый Рим.
(Федор Сологуб)
Недаром Плиний Младший писал о том, что в последние годы Нерона «рабский дух сделал опасной всякую науку, если она была чуть смелее и правдивее». Небескорыстное пресмыкательство перед троном поистине превращало гордых патрициев в покорных рабов, поощряло Нерона к новым безумствам. Даже мудрец Сенека тут не без греха — и он поначалу расточал непомерные похвалы талантам молодого императора, сравнивая его с Аполлоном.
Придворные пытались сыграть на одержимости Нерона сценой. Быть может, втайне потешаясь, они превозносили его голос, о сохранении которого молили богов, принося жертвы. Но они не подозревали, что очень скоро жертвы от многих из них потребуются куда большие — их жизни. Ибо излюбленный жанр тиранов — кровавая трагедия.
В Нероне поразительно уживались невероятная жестокость, распущенность, тщеславие и восторженно-трепетное отношение к искусству, при, видимо, весьма посредственных дарованиях. Ради своего слабого голоса он готов был соблюдать любую диету и идти на любые самоограничения, прилежно постигая секреты пения и лицедейства, стихосложения и игры на кифаре. Не было для него большей обиды, чем назвать его дрянным кифаредом. Насколько серьезно относился Нерон к своим выступлениям, показывает тот факт, что он не прервал пения, когда в Неаполе во время его дебюта театр вдруг содрогнулся от землетрясения. Льстецы постарались внушить ему, что он во всем достиг совершенства, и император маниакально жаждал частых подтверждений этому. Ради сего он учредил в Риме игры по образцу греческих, которые назвал, конечно же, Нерониями (программа их включала и состязание в музыке). Ради сего он охотно выступал публично и участвовал в соревнованиях на потеху римского плебса, удовлетворявшегося требованием «хлеба и зрелищ!». Следует признать, что Нерон был довольно популярен среди простых своих сограждан и благодаря подачкам, и благодаря развлечениям, которыми изобиловал его принципат, и — не в последнюю очередь — благодаря преследованиям аристократов. Не случайно поэтому нашлось немало людей, сожалевших о его смерти, что создало благоприятные условия для появления в восточных провинциях самозванцев — Лженеронов.
В отличие от плебса многие представители знати считали выход императора на театральные подмостки недостойным его звания. Ювенал в одной из сатир нападает на него за это едва ли не более яростно, чем за матереубийство. Зато греки относились к увлечению римского цезаря с полным пониманием и одобрением (возможно, тоже не без дальнего прицела). Нерон оценил по достоинству их энтузиазм и во время большого фарсового «турне» по Элладе (собрав обильную дань в виде почетных венков и произведений искусств) сделал широкий жест и предоставил всей провинции свободу. Это была, вероятно, единственная польза от его артистических и спортивных выступлений, за что ему и воздал должное Плутарх, открыто заявив: «Несмотря на все свои прегрешения, за которые Нерон должен быть наказан на том свете, он заслуживает и похвалы от богов, так как дал свободу лучшему и наиболее богобоязненному из подчиненных римлянам народов — народу Эллады».
