На рассвете стоял Щорс над взрытой батькиной могилой возле памятника Пушкину на бульваре и говорил бойцам:
— Что ж, правду сказал батько — не улежалось ему в могиле, и мертвый пошел воевать он, как полагается народному герою.
И в тот же день набрал Щорс в Житомире новый батальон из добровольцев. И много было в том батальоне бородачей — рабочих и крестьян. И множество женщин предложили ему своп услуги для медицинского обслуживания, для хозяйственных и культурных целей дивизии.
Целая труппа актеров отдала себя в распоряжение дивизии, дав согласие выступать где угодно на фронте перед красными бойцами.
Так батько Боженко набирал добровольцев в Красную Армию — деятельный и после смерти. Нет, батько Боженко не умер.
А Кабула, услышав по приезде в Рогачев о нал ругательстве над батьком и о том, что Щорс вернул Житомир обратно, уничтожив всю наступавшую дивизию сичевиков и кавалерийскую бригаду пилсудчиков, прошел за неделю до самого Коростеня, разбил под Межиричами одним полком своим другую дивизию галичан и польскую кавалерию, предводимую Тютюнником, передавшимся Пилсудскому и набиравшим в Польше кавалерийские легионы. Эти легионеры бросились в атаку под Межиричами, прицепив к плечам старинные жестяные крылья (употреблявшиеся польскими войсками еще в XVI веке), думая их видом и их дряблым звоном напугать красных бойцов. Опрокинул Кабула этих шутов-кавалеристов и послал побитые и помятые крылья как самые смехотворные трофеи в подарок командукру, написав, что он уничтожил «небесное войско».
Целый месяц длились гневные поминки по Боженко, и враг свирепел все более и давал задание своим засланным ранее в тыл атаманам бить в тылу беспощадно и казнить большевиков и бедноту, женщин и детей.
Началось жаркое время. Обе стороны бились смертным боем.
Красную Армию подстерегали предательство и измена. Разрыв и разъединение дивизий были не случайными.
Щорс никак не мог объяснить, что же, наконец, значит разнобой в приказах командования и куда же девались три дивизии южной группы Двенадцатой армии, которых не оказывалось в том месте, где надлежало им быть по диспозиции штарма. Все это было, конечно, не случайно.
В тот момент, когда Щорс с Бугаевским решали вопрос о разгроме Петлюры на украинской территории, чтобы развязать руки для удара по Деникину, уже двинувшемуся к Украине с Дона, в тот самый момент предатель Троцкий продолжал настаивать в Москве на необходимости развития западного похода и предлагал снять восточную армию, только что отогнавшую Колчака от Урала, на Западный фронт.
Ленин, опираясь на поддержку вернувшихся с Восточного фронта товарищей Сталина и Дзержинского, отстранил Троцкого от какого бы то ни было вмешательства в дела Восточного фронта.
Щорс и комиссар Бугаевский знали об этом решении.
Однако украинское командование, поддержанное только что побывавшим здесь Троцким, наводнившим при переформировании Укрармии и штабы и командные посты «своими людьми», ничем не выявляло своей решимости свертывать поход на запад и своими приказами ставило Сорок четвертую дивизию в самое затруднительное положение, дергая ее то вперед, на запад, то назад.
В то время, когда Щорс едва сдерживал инерцию прежнего разбега полков, только что побывавших в Галичине, стремясь перевести движение с запада на север и, заманив Петлюру на себя в глубь территории, окружить и разбить его под Житомиром или под Бердичевом, — командование расстраивало его планы, требуя нового удара на Проскуров и Каменец-Подольск, не считаясь с фланговым обходом белополяков со стороны Коростеня и Ровно. В этот момент Бугаевский приказом главкома внезапно отзывался.
Незадолго до этого в одном из ночных разговоров Бугаевский раскрыл Щорсу картину происходящей борьбы и авантюризм Троцкого в его путаных стратегических планах. И Щорс, прислушиваясь к тому, что ему рассказывал комиссар, вдруг сказал:
— Я это давно подозревал. Я думаю, что это самое страшное, — начинается смертельная борьба с нами всех авантюристов в тылу. Теперь уже я знаю точно, что батька Боженко отравила вовсе не полячка, на которую стремились отвести подозрение, отравили батька «инспектора главкома», мстившие за расстрел Баскова и прочих жандармов.
— Так вот, Николай, ты остерегайся, — сказал Бугаевский. — Все это не случайно, конечно. Я потому и спорил с тобой против мысли дать новое сражение под Проскуровом, с которой было ты носился сгоряча. Именно этого затягивания на запад будут добиваться прихвостни Троцкого. Мало сказать, что это ложный шаг, это — предательская авантюра. Будь готов ко всему. Но не беспокойся: там, в Москве, я это дело доложу кому следует, и ты не останешься здесь в одиночестве. Помянешь мое слово — они изобличат себя. И хвоста не утащат, мы отобьем этот гадов хвост. Он виден нам еще с Царицына.
Бугаевский не ошибался. Троцкий вскоре еще раз обнаружил свои авантюристические тенденции поданным им на утверждение Политбюро вредительским планом отражения Деникина. План этот был совершенно отвергнут.
Но все это потребовало времени. А за эти полтора месяца и разыгралась трагедия Сорок четвертой дивизии.
Из двух последних приказов поарма и штарма Щорс знал о назначении нового командования и прибытии нового члена Реввоенсовета Маралова. Командармом был назначен бывший генерал Миронов.
Щорс понимал, к чему все это идет.
Он знал, что если до сих пор враги из штаба не решались снять его, то объяснялось это лишь его огромной популярностью в войсках. Знал, кроме того, что по поводу смерти батька Боженко по всей дивизии ползли слухи о том, что вовсе не полячка отравила батька, а «под эту марку» отравили батька «инспектора», присланные со специальной целью уничтожить Боженко и Щорса.
Народная молва способна «из былей делать сказки», однако ж бывает в этих сказках часто прозорливой.
Щорс сам неоднократно слышал, как со вздохом облегчения говорили у командукра о смерти батька.
— Вовремя умер старик — с такой полубандитской неотесанностью трудно было справляться. Он слушался лишь вас, но этого недостаточно. И все равно — рано или поздно — кончил бы он плохо…
Щорс, не стерпев подобной клеветы, вступился за доброе имя боевого товарища и наговорил достаточно резкостей, чтобы самому ему прошло это даром. Но снять Щорса с дивизии при данной обстановке было невозможно. Это понимал командукр. Понимал это и Щорс.
Отнять же защиту и опору перед Москвою, Сталиным и Ильичем — прежнего члена Реввоенсовета, сдружившегося со Щорсом и почти неотлучно, находившегося в дивизии, центральной боевой группе на. юго-западном участке, — это означало лишить его моральной опоры и дать ему понять, что пора ему изменить тон и либо безоговорочно повиноваться бездарному командованию, все время противоречиво и непоследовательно путавшему карты боевых действий, либо уйти из дивизии.
Щорсу несколько раз в штабе предлагали отпуск и на его упрямый отказ качали головами и говорили: «Ведь вы же кашляете кровью».
У Щорса действительно был туберкулез, и иногда после сильного напряжения открывалось кровохарканье.
— Я хочу заставить кашлять кровью врагов, — отвечал Щорс, — и меня не беспокоит мой кашель.
В отпуск Щорс идти не хотел, боевые задания он перевыполнял, далеко обгоняя робкие планы командукра, и единственной причиной для снятия его с дивизии могла быть провокация.
Приходили эти мысли в голову Щорсу, когда, оставаясь ночью один, он невольно суммировал свои впечатления. И часто являлась тогда перед ним величественная фигура умирающего Боженко и грозное предостережение.
«Берегись, Микола, руки предателей — отважных убивают в спину!..»
Щорсова спина не холодела, когда он думал об этом: в спину ли, в лоб ли, а смерть стережет его постоянно потому, что он постоянно в бою. Но не надо же быть и слепым.
Предостережения Дениса, предостережения батькой, наконец, предостережения Бугаевского — людей, близко к сердцу принимавших его судьбу, — нельзя было просто отстранить, отмахнуться от них.
ПРИЕЗД НОВОГО КОМАНДОВАНИЯ
Однажды утром Щорса разбудил телефонный звонок:
— На вокзале вас ожидает прибывшее командование армии. Явитесь немедленно с рапортом.
Щорс направился на вокзал.
Бугаевский поехал на вокзал вслед за Щорсом, узнав о приезде командования лишь через полчаса и досадуя на то, что комдив не разбудил его и взял на одного себя возможные неприятности.
Бугаевскому удобнее было поставить на вид приехавшим, что они о часе своего приезда не сообщили и этим создали взаимную неловкость.
Но делать было нечего. Щорс, конечно, понервничал, но все это пустяки. «Однако уезжать сегодня мне не следует, — думал Бугаевский. — Надо остаться, чтобы установить, насколько это будет возможно теперь, равновесие в отношениях между новым командованием армии и Щорсом. Это необходимо уж по одному тому, что малейшие разногласия могут привести к непоправимым осложнениям».
