Бугаевский поехал на вокзал вслед за Щорсом, узнав о приезде командования лишь через полчаса и досадуя на то, что комдив не разбудил его и взял на одного себя возможные неприятности.
Бугаевскому удобнее было поставить на вид приехавшим, что они о часе своего приезда не сообщили и этим создали взаимную неловкость.
Но делать было нечего. Щорс, конечно, понервничал, но все это пустяки. «Однако уезжать сегодня мне не следует, — думал Бугаевский. — Надо остаться, чтобы установить, насколько это будет возможно теперь, равновесие в отношениях между новым командованием армии и Щорсом. Это необходимо уж по одному тому, что малейшие разногласия могут привести к непоправимым осложнениям».
«Сейчас соображу обстановку, — думал Бугаевский. — Конечно, они теперь Щорсу дадут распеканку, чтобы установить свое превосходство и подчинить его. Он здесь один. Ну, братва не выдаст. Голова у него ясная, нервы крепкие. Но все же без меня ему будет трудновато…»
Он застал Щорса уже садящимся в машину, чтобы ехать обратно.
— Что ж ты меня не взял с собой? Напрасно. Не было бы лишней трепки нервов… На чем договорились?
— На завтра здесь назначено генеральное совещание штаба, я докладчик. Негласный суд и расправу думают учинить надо мной… Но ты не задерживайся, уезжай. Я им дам ответ сам, не беспокойся!
— Да я и не беспокоюсь. Но не уеду. Ты знаешь, на коростышевском направлении нажимает не то Соколовский, не то шляхта, не то галичане.
— Знаю, — отвечал Щорс. — Я послал туда нежинцев с батальоном Кащеева в помощь Богенгарду.
— Слышишь? Гвоздят артиллерией.
— Слышу…
— Ну, двигай!
Бугаевский прошел в салон-вагон командарма.
— Очень приятно, — цедил командарм, слушая упрек Бугаевского за то, что командарм не нашел нужным известить штаб дивизии о своем прибытии в Житомир.
— Что очень приятно? — поднял брови Бугаевский.
— Очень приятно выслушивать ваши замечания. Ведь вам уже в сущности безразлично: вы уезжаете в Москву.
— Разрешите вам заметить, что мне и в Москве не будет безразлично то, что происходит здесь, — резко отвечал Бугаевский, сразу сбивая спесь с командарма. — И разрешите мне, а не Щорсу дать разъяснения новому командованию о положении на фронте.
— Вас ведь ничто к этому не обязывает; вы отчитаетесь в Москве перед Реввоенсоветом, а здесь будет отчитываться начдив Сорок четвертой.
— Дело не в том, чтобы мне отчитываться. Дело здесь не в исповедях, а в том, что вы обязаны это разъяснение принять от меня. Тем более, что я на этом настаиваю.
Маралов вмешался в разговор и вяло заявил:
— Это, конечно, не обязательно, но очевидно, что действия начдива были не совсем самостоятельными и бы хотите разложить ответственность на двух.
— Так же точно, как и вы будете разделять ее с командармом, — заявил Бугаевский.
— Хорошо, мы предоставим вам слово для доклада.
Тон сразу устанавливался полувраждебный, но Бугаевский не жалел об этом, потому что он решил повести дело начистоту и добиться внесения полной ясности в задачи фронта.
Сейчас, перед отъездом в Москву, надо было уяснить: во имя чего делались все изменения в командовании, в руководстве и какие именно новые принципы намерено установить новое командование.
Щорс, проверив свою сводку по дивизии, понимал, что в сущности ничего угрожающего нет ни на одном участке: демонстрация у Коростышева производится лишь для того, чтобы отвлечь командование дивизии от основной ее задачи у Житомира.
Обойти с тыла Житомир по направлению к Киеву — для врага значило подставить себя под фланговый удар.
Правда, резервы Щорса в Житомире были невелики: кроме курсантов и недавно расформированного и плохо укомплектованного Нежинского полка, были лишь батальон Кащеева, да Одиннадцатый полк Богенгарда, державшего заслон от Коростеня, да две отдельные пулеметные роты.
Щорс выдвинул на участок под Коростышев в помощь отошедшему полку Богенгарда Нежинский полк, придав ему батальон Кащеева и артиллерийский дивизион. Курсантов своих Щорс берег от всякого риска, считая необходимым сохранить их до выпуска и при новом, неизбежном после ближайших решительных боев формировании дать всей дивизии новых, выращенных и воспитанных им самим в разгаре боев командиров из лучших и способных бойцов дивизии.
Как ни рвались в бой курсанты, Щорс укрощал их:
— Ждите, скоро вы мне понадобитесь для больших дел.
Утром следующего дня Щорс явился в салон-вагон по вызову командования для доклада.
Стуча стеком по карте, развешенной в салон-вагоне командарма, он говорил:
— Мы в мешке?.. Но мешок, о котором вы говорите, завязан только провокационной путаницей заброшенных к нам в тыл со стороны Петлюры предателей и таинственным отсутствием трех дивизий вверенной вам армии. Вместо того чтобы накопить и сконцентрировать и дать сейчас генеральное сражение Петлюре, чтобы уничтожить этого противника и повернуть на юг к другому— Деникину, — мы все время растекаемся, как будто для нас и сейчас является задачей захват территории и поход на запад. Вот и результат этой стратегии: ни южная, ни западная армии ничем не связаны в своих действиях, и все предоставлено случаю. Имеет ли командование сейчас задачу объединить хотя бы свою армию для сокрушительного удара по врагу? Я еще не знаю вашего мнения. Но по крайней мере я не вижу этого из приказа командукра и думаю, что нет. Однако ж, высказав все это, я все же заверяю вас в том, что, если мне будет предоставлено право защищать свой план обхода и всех намеченных мной боевых операций, я развяжу этот мешок и закреплю за армией всю пройденную ранее и оставленную нами территорию.
— Вы начинаете с обвинения командованию, товарищ начдив, вместо того чтобы выслушать его сами.
— Извольте, я слушаю, — заявил Щорс, пристально глядя на командарма, у которого надулись жилы на висках от той неслыханной дерзости, какую позволил себе этот «партизанский выскочка, слывущий легендарным»,
В это время вошел Бугаевский.
— Так вот выслушайте же… — повторил, откашлявшись, бывший царский генерал. — «Поглощение территории» без способности закрепить ее за собой является исключительно вашей виной: это и есть та лихая партизанщина, которой мы прежде всего решили положить здесь конец. Идея завоевания Европы, «поход на Венгрию», — это и есть та порочная мечта, которую родила ваша дивизия.
— С больной головы на здоровую! — покраснел и встал Бугаевский, начав по обыкновению играть рукояткой казацкой своей сабли. — Перейдемте ближе к делу, у нас нет времени для болтовни.
Миронов, однако, не смутился, он продолжал с тем же наигранным апломбом:
— Венгрия улизнула, и ваша дивизия, вытянувшись слоновьим хоботом, застряла между белополяками с одной стороны и галичанами — с другой. Боюсь, что галичане скажут: лучше на милость пана, чем в пасть большевиков.
— К чему вы говорите все это? — опять не стерпел Бугаевский.
— Командование — и главковерх и командукр — предостерегали вас, сколько мне известно, от этой авантюры, — заявил Миронов.
— Это же провокация. Я требую от вас конкретных обвинений! — сказал Щорс командарму, вставая с места.
— Прошу выслушать, что говорит командарм. Я могу разоружить вас и снять с дивизии! — закричал Миронов.
— Это вряд ли! — возразил Щорс и встал, выпрямившись, дрожа от гнева.
Бугаевский решительно поднялся и крикнул Миронову:
— Требую от вас немедленно отказаться от гнусной клеветы на героическую дивизию и ее командира, гражданин командующий.
Щорс стоял среди вагона в расстегнутой гимнастерке, с лихорадочно разрумянившимся лицом и горящими глазами. Синие глаза потемнели от расширившихся зрачков и казались черными. Он тяжело дышал.
Миронов поглядел на Маралова и, увидев, что его политический ватерпас сидит как в воду опущенный, вдруг переменил тон.
— Все сказанное вызвано лишь вашим тоном, товарищ начдив, — обратился он к Щорсу. — Заметьте все же, что с моим прибытием сюда я несу ответственность за состояние фронта и этого участка. Мне известно, что на коростеньском участке неблагополучно. Галичане обходят вас с тыла при содействии белополяков, и, судя по артиллерийским разрывам, бой происходит у подступов к городу. Какие части вами выдвинуты в заслон и какие имеются на фронте?
— Разрешите мне отправиться на фронт и оставить вас. Я вам дам полный отчет после боя.
— Я рекомендую вам выставить в заслон вашу школу курсантов, лодырничающих здесь уже три месяца.
— Назначение школы предусмотрено для других целей, и курсантов я не выведу дальше караульной службы в городе. Я могу, однако ж, дать вам ее в охрану…
Лицо командующего дернулось.
— Я требую выдвинуть школу на позицию.
