Вдруг, очнувшись, Тятя обнаружила, что в саду сгустились сумерки. Чёрная земля пропиталась влагой, но дождь уже прекратился. Ветер издалека приносил отзвуки ружейных выстрелов и боевые кличи. Вассалы и прислужницы суетились в её покоях, перетаскивая мебель и циновки, чтобы защитить опочивальню госпожи от пуль и стрел.
Настала ночь. Самураи в боевом облачении явились сообщить обитателям замка, что до рассвета боёв не будет и можно спать спокойно.
Тятя слышала голоса воинов за фусума и гадала, откуда у них такая уверенность в том, что сражение утихнет. Быть может, два лагеря вступили в мирные переговоры? И на неё вдруг навалилась чудовищная усталость. Тятя велела приготовить ей постель в дальнем углу опочивальни, заставленном мебелью и заваленном циновками. Едва коснувшись затылком подголовника, она погрузилась в беспокойный, насыщенный страшными видениями сон.
Пробудившись утром седьмого дня пятой луны, Тятя обнаружила, что за ночь действительно ничего не произошло: в её резиденции царили тишина и покой. Как ни напрягала она слух, не смогла различить ни ружейного выстрела, ни боевого клича и снова подумала: уж не заключено ли перемирие между двумя армиями?
После утреннего омовения ей принесли поднос с завтраком. Вдохновлённая надеждой на мир, Тятя взяла палочки-хаси и с усердием принялась за еду. Несколько дней назад у неё совершенно пропал аппетит, но этим утром — удивительное дело! — она неспешно и с удовольствием съела всё, что подала ей молоденькая служанка. Когда девушка забирала поднос с пустой посудой, прибежал самурай от Хидэёри — тот просил мать без промедления явиться к главной башне. Тятя тотчас покинула свои покои в сопровождении посланника.
Она думала, что её проводят в церемониальный зал тэнсю на военный совет, но самурай направился ко двору у Вишнёвых ворот — центральных ворот внутреннего кольца укреплений. Хидэёри был уже там — сидел на походной скамеечке в окружении десятка воинов. Весь двор от Вишнёвых ворот до тэнсю был заполнен рядами вооружённых самураев в боевом облачении. Подле Хидэёри красовались все атрибуты власти главнокомандующего — копья, стяги, штандарты. На молодом военачальнике были кожаные доспехи с золотыми и серебряными пластинами, вороной мускулистый жеребец рядом нетерпеливо перебирал копытами в ожидании всадника. При виде этой картины Тятя распрощалась с надеждой на мир: воины готовились выступить к полю брани. Забыв на мгновение, в каком отчаянном положении они оказались, женщина залюбовалась своим сыном, ей почудилось, будто вернулись времена победоносного тайко — до того воинственно и величаво выглядел Хидэёри.
Тятя медленно приблизилась к сыну.
— Юкимура Санада прислал гонца с известием о том, что настало время последней битвы. Мы идём на штурм Тэннодзи. — Хидэёри позвал мать, чтобы попрощаться, поскольку был уверен: им уже не суждено свидеться.
— Я буду молить богов и будд, дабы ниспослали вам победу. — Тятя сказала сыну те самые слова, которыми ей так часто приходилось провожать на войну тайко. Её вдруг охватила дрожь, но виной тому был не страх, объявший материнское сердце при мысли о неотвратимости битвы, а гордость за Хидэёри. Её мальчик стал зрелым воином и поднял оружие против захватнической армии Токугава! «Какой величественный воин! Он прекрасен, прекрасен!» — мысленно твердила Тятя, вознося хвалу сыну. Ах, если бы тайко был жив и мог увидеть своего наследника в боевом облачении!
В этот момент она заметила Харунагу Ооно, входившего в Вишнёвые ворота с несколькими самураями. Вид у князя был до того измученный, что Тятя не сразу узнала его. Нетвёрдым шагом он направился к Хидэёри и, не обращая внимания на присутствие множества знатных воинов, выкрикнул зычным голосом, который никак не вязался со слабостью, проявившейся в физическом облике:
— Я, Харунага, против вашего участия в битве, мой господин! Останьтесь в замке, умоляю! Дозвольте мне вместо вас повести войско на помощь Санаде!
— Но ведь Санада просил меня, хозяина этого замка, возглавить самураев в последнем сражении, дабы поднять их боевой дух.
— Что бы там ни говорил Санада, покидать замок сейчас неразумно. Вражеская армия захватила почти все земли между Тэннодзи и Окаямой, а их подкрепление уже выступило к Тэннодзи из Хино!
Слово взял незнакомый Тяте бородатый самурай:
— Я тоже позволю себе высказаться против вашего участия в сражении, господин. При нынешних обстоятельствах наша главная задача — оборона замка.
Хидэёри в конце концов уступил под напором двух воинов и отказался встать во главе войска. Ооно взял командование на себя, принял атрибуты верховной власти и повёл самураев к Тэннодзи, заняв место своего господина. Тятя вздохнула с облегчением — ей хотелось увидеть сына, увенчанного воинской славой, но она предпочитала, чтобы его отбытие на поле брани было отсрочено.
Настало время вернуться к суровой действительности. Прежде чем удалиться в свои покои, Тятя решила подняться на сторожевую башню у центральных ворот второй линии укреплений. Свитские дамы и самураи пытались отговорить её, но она никого не слушала. За Вишнёвыми воротами были выставлены на копьях отрубленные головы врагов. Эти вчерашние трофеи провели ночь под дождём, и теперь взъерошенные волосы и застывшие, искажённые смертью и непогодой черты наводили ужас. Тятя поспешно пересекла второй двор, оставив за спиной этот чудовищный частокол, и направилась к сторожевой башне. Бедняжка совсем запыхалась, пришлось не раз останавливаться на лестнице, чтобы отдышаться, но вот наконец она достигла верхнего яруса. Вдали, вокруг Тэннодзи, колыхалось людское море, которое Тятя сначала приняла за воинство дома Тоётоми, однако дозорный растолковал ей, что это вражья сила.
— А где же самураи Санады? — У Тяти внезапно пересохло в горле, и она с трудом задала этот вопрос.
— Там же, госпожа, — ответил дозорный, — но их почти невозможно отличить от неприятельских воинов, до того плотно они окружены.
Тяте в конце концов удалось разглядеть несколько знакомых стягов — они покачивались за плечами горстки самураев Санады. Два лагеря стояли так близко, противники почти что дышали друг другу в лицо, и ей показалось странным, что бой ещё не начался. А со стороны Хино к Тэннодзи катились всё новые и новые волны армии Токугава, укрепляя ряды неприятеля на подступах к храму, — Ооно был прав.
Сильный ветер трепал верхушку сторожевой башни, принося с собой свежесть, изгоняя удушающую жару. Тятя ещё раз окинула взглядом панораму грядущей битвы и окончательно убедилась, что войска Иэясу обложили Осаку со всех сторон.
Она спустилась во двор, довольная тем, что получила наконец-то полное представление о расстановке сил и теперь точно знает, чего ждать и к чему готовиться: как только разгорится сражение, Осака, краса и гордость покойного тайко, падёт, будет уничтожена врагом, не сумеет оказать сопротивления.
Да, Осакский замок сегодня же сгинет в огне, этой ночью он обратится в прах…
В своих покоях Тятя созвала свитских дам и прислужниц, каждой преподнесла в дар что-нибудь из своих личных вещей и сказала, что, хотя бежать из замка уже поздно, те из них, кто отыщет путь к спасению, могут покинуть резиденцию, когда пожелают. Все женщины, будто сговорившись, разражались рыданиями, принимая из рук хозяйки скромные безделушки. А лицо самой дамы Ёдо, напротив, становилось всё светлее и безмятежнее.
Церемония раздачи памятных даров подходила к концу, когда в Тятины покои ступила Сэн-химэ в сопровождении двух десятков прислужниц. Они походили скорее на свадебный кортеж, чем на беженок, ищущих укрытия от пуль и стрел. Сэн-химэ и её свитские дамы облачились в самые прекрасные кимоно, и в момент pix прибытия в резиденции удивительным образом воцарилась атмосфера пышного празднества. Заглядевшись на прислужниц Сэн-химэ, дамы из Тятиного окружения тоже стали переодеваться в свои лучшие наряды.
Тятя пообедала раньше обычного в обществе невестки. За трапезой они говорили мало и только на темы, не связанные с грядущей гибелью замка, — поболтали, к примеру, о грибах, которыми славится провинция Ямадзаки, и о способах их приготовления. Один раз Сэн-химэ тихонько рассмеялась, и Тятя, подняв на неё глаза, в глубине души должна была снова признать, что никто в мире не сравнится в красоте с её невесткой. Сэн-химэ по определённым причинам внушала ей ненависть, и всё же невозможно было отрицать, что в этом церемониальном кимоно девятнадцатилетняя жена Хидэёри сказочно прекрасна. Тяте даже подумалось, что, если бы тайко, большой ценитель женских прелестей, был жив, он наверняка воспылал бы страстью к Сэн-химэ. Впервые за много месяцев дама Ёдо пребывала в столь безмятежном настроении, чтобы позволить своим мыслям витать в облаках.
