В полдень загрохотали вдали первые залпы. Всю ночь ружья и пушки хранили молчание, а теперь их терпение лопнуло, они разбушевались, заговорили все разом. Вскоре грянули боевые кличи совсем рядом с замком, посеяв ужас и смятение в Тятиных покоях. Когда перепуганные женщины поняли наконец, что это последние осакские полки выступили к полю битвы, в резиденции воцарилась странная, мертвящая тишина.
Тятя и Сэн-химэ отправились к Вишнёвым воротам в надежде застать там Хидэёри. Он и правда, как и утром, сидел на походной скамеечке в кругу военачальников, только обстановка изменилась — взыграл боевой дух, самураи с мечами наголо переминались с ноги на ногу, сдерживая ярость и желание ринуться на врага. Через Вишнёвые ворота туда и обратно сновали всадники с приказами и донесениями.
Мать и невестка расположились по правую и по левую руку от Хидэёри на почтительном расстоянии; подле своих хозяек расселись три десятка свитских дам. Тятя впервые заметила, что небесная синева сгустилась, приобрела летнюю прозрачность и глубину, а солнечный свет, тоже по-летнему щедрым потоком, изливается на вишни у ворот.
То ближе, то дальше — по прихоти ветра — звучали оружейные выстрелы и крики самураев. Сложно было сказать, в какой стороне идёт сражение.
Харунага Ооно, ранним утром отбывший на позиции к Тэннодзи вдохновлять на битву воинов, вернулся в сопровождении двадцати всадников. Тяте показалось, что он ещё больше постарел с момента их последней встречи, состоявшегося всего несколько часов назад, и на ногах держится с трудом. Харунага начал докладывать Хидэёри о положении на фронте, но договорить не успел — рухнул на землю, потеряв сознание, из-под правого наплечника брызнула кровь, окрасила нагрудник в рубиновый цвет. Все подумали было, что его задела вражеская стрела сегодня утром, когда он объезжал войска, однако выяснилось, что это открылась рана, предательски нанесённая «соратниками» несколько дней назад у ворот замка.
Когда Ооно упал, все вскочили, и в тот же миг в ворота влетели три верховых гонца, закоротили поводья, кони взвились на дыбы. Одновременно — будто это стало сигналом — грянул боевой клич на подступах к замку, ещё ожесточённей загремели ружья. Часть самураев, до этого момента в ожидании бродивших по двору, устремилась к Вишнёвым воротам, чтобы в свою очередь броситься в бой. Покой восстановился так же внезапно, как был нарушен.
Тятя, оставив свитских дам сидеть на прежнем месте, подошла к сыну. Теперь свист стрел, выстрелы и боевые кличи безостановочно звучали со всех сторон, словно сражение бушевало уже у крепостных стен.
С поля битвы примчался Юкицуна, сын Юкимуры Санады, и в который раз принялся убеждать Хидэёри возглавить войско. Юный самурай, подросток с нежными, совсем детскими чертами липа, с ног до головы был покрыт кровью врагов. Хидэёри поднялся. Все считали, что для него это последний шанс вступить в схватку с Токугава. Воины из его окружения повскакивали с мест, поднялась боевитая суета.
Прибыл гонец с известием о том, что полки на подступах к Окаяме разгромлены неприятелем. Почти одновременно с ним на взмыленном коне прилетел ещё один, сообщил, что войско Санады разбито у Тэннодзи, все самураи и их предводитель Юкимура Санада полегли на поле брани. Тятя взглянула на сына — его лицо перекосилось от ярости.
— Все за мной! — закричал он, обращаясь к остаткам своего воинства у Вишнёвых ворот. — Отдайте свои жизни за Хидэёри Тоётоми! Отомстим за смерть Санады и его соратников!
В этот миг во двор ворвался Морихиса Хаями, уцелевший в битве при Тэннодзи, его конь встал на дыбы прямо перед Хидэёри, который уже собирался оседлать вороного жеребца.
— Авангард нашей армии почти полностью уничтожен, — доложил Морихиса Хаями. — Сражения идут на улицах в южной части города, мы отступаем. Броситься в атаку на врага, уже опьянённого победой, сейчас — значит совершить самоубийство.
— Я с самого начала жду смерти! — заорал Хидэёри. — В бой! В бой!
— Главнокомандующий не должен спешить на встречу со смертью! Пока не поздно, нужно отступить и приготовиться к обороне замка. А потом, когда силы окончательно покинут нас, ещё останется время умереть.
Лицо и доспехи Морихисы Хаями были тоже залиты кровью.
— Нет, мы примем бой! — не унимался Хидэёри.
Он уже взялся за луку седла, но Хаями схватил его поперёк туловища и попытался оттащить от жеребца, а в следующий миг совершил кувырок в воздухе — высокий и сильный Хидэёри отбросил его, как соломинку. Тятя, ещё не осознавая, что делает, рванулась к сыну, обняла его за колени — она не отдаст в лапы смерти своего мальчика, нет, её мальчик не умрёт! — и покатилась по земле, отброшенная ударом ноги в плечо.
Поднявшись с песка, мать, будто во сне, увидела, как несколько самураев навалились на Хидэёри, удерживая его за руки, за плечи, за шею, а фоном этой печальной картины неуместного кулачного боя стало пышное многоцветье церемониальных кимоно — Сэн-химэ и её свитские дамы сидели чуть поодаль неподвижно, словно нарядные куклы-химэ на Празднике девочек.
Где-то позади грянул крик: «Пожар!» Тятя обернулась — чёрные клубы дыма поднимались в небо над внешней крепостной стеной. Во дворе началась суматоха: самураи выхватывали мечи из ножен и вертели «мельницы» над головой, изрыгая проклятия, хотя в пределах видимости не было ни одного врага. Но пожар означал, что враг рядом и что в замке есть предатели.
Тятя вспомнила о Харунаге Ооно. Он уже пришёл в себя, вскочил в седло и скакал по двору, призывая воинов к порядку. Когда всеобщее буйство утихло, Харунага повёл самураев за собой к Вишнёвым воротам. Хидэёри и военачальники из его окружения поспешили вслед. Ворота закрылись за ними. Во дворе остались только три десятка женщин, стяги и копья — атрибуты власти главнокомандующего. Воцарившаяся ненадолго тишина была снова нарушена ружейными залпами и боевыми кличами, зазвучавшими на сей раз совсем близко. Третья, внешняя, крепостная стена, вероятно, уже была в руках неприятеля — оглушительно трещали частоколы, ревели воины, устремившиеся на штурм, гремели пушки.
Опять распахнулись Вишнёвые ворота, впустив самураев, бежавших с поля битвы. Многие были ранены и опирались на свои мечи, как на костыли.
Вернулись Хидэёри и Харунага Ооно, за ними во двор приливной волной хлынули остатки осакского войска. Казалось, самураи отступают в полном беспорядке, но это было лишь внешнее впечатление — Ооно хриплым, сорванным голосом выкрикивал приказы, и воины беспрекословно повиновались ему, выстраиваясь в ряды справа и слева от ворот. С другой стороны внутреннего двора распахнулись ещё одни ворота, через них тоже входили люди, и вскоре вся площадь у главной башни была заполнена самураями.
Пламя с третьей крепостной стены перекинулось на вторую, бои, судя по всему, шли уже на территории Осакского замка. Тятя не знала, кто отдал такое распоряжение, но её, Сэн-химэ и свитских дам в спешке проводили в тэнсю и укрыли в дальних покоях. Откуда ни возьмись появился Ооно — только что он руководил отступлением у Вишнёвых ворот — и заорал: «Наверх! Поднимайтесь наверх!» Прислужницы, схватив даму Ёдо за руки, потянули её к лестнице, почти втащили на второй ярус тэнсю; за ними по пятам следовали Сэн-химэ и другие обитательницы замка. Тятя узнала Укёдаю, мать Сигэнари Кимуры и кормилицу Хидэёри, была там и Аэбано-исубонэ…
Когда прибежал самурай с официальным извещением о том, что третья линия укреплений разрушена и неприятель штурмует вторую, стрелы и пули уже вонзались в стены второго яруса тэнсю с глухими хлопками, будто на внешней галерее кто-то жарил соевые бобы. Дама Ёдо неподвижно, выпрямив спину, сидела на полу, все женщины знали, что они загнаны в ловушку в этой башне, которая вот-вот окажется в руках врага, но ни одна из них не проронила ни слова.
На втором ярусе быстро сгущались сумерки, день умирал, теряя силу капля за каплей. Вошёл Хидэёри в сопровождении нескольких воинов; мужчины прерывисто дышали, были совсем измотаны. Тятя разглядела сына в полутьме, но не узнала никого из его окружения. Все хранили молчание.
Спустя некоторое время на второй ярус поднялся ещё один человек — это был Харунага Ооно. Осмотревшись, он направился в тот угол, где собрались мужчины, затем, посовещавшись с ними, приблизился к женщинам.
— Здесь, в тэнсю, становится опасно, нужно перебраться в сторожевую башню. Мы должны держаться вместе, — хрипло проговорил военачальник.
Женщины слушали его стоя. Внутри царил мрак, но на галерее, ведущей к лестнице, они оказались в сумеречном вечернем сиянии, которое то и дело вспыхивало ярким светом от огненных сполохов, пожиравших замок.
Маленькая процессия спустилась во двор и подошла к сторожевой башне внутренней крепостной стены — когда-то это небольшое строение было предназначено для любования луной. Ватанабэ, до сих пор самоотверженно следовавший за своим господином, у входа в башню остановился. Накануне он был тяжело ранен в битве при Домёдзи и теперь решил отправиться в сад, чтобы совершить там сэппуку.
