— А покажем немцам, что наша кровь такая же красная, как у них! Наша гордость такая же гордая, наша слава славная. Не за талеры умирать идем, за Украину!
И пошли крестьяне плечом к плечу с казаками: стреляли, резали, дрались — опрокинули гвардию.
Немцы приходили в себя, а на редут Кривоноса уже шли два пехотных полка, Мозовецкий и Сандомирский. Шли с яростью, шли не для того, чтобы сбить противника с удобной позиции, но для того, чтобы стереть врага с лица земли, испепелить, развеять по ветру.
На что дуб тяжел и могуч, но и он от удара молнии надвое лопается. Во второй раз ушли казаки с плотины. Так раненая волчица от охотников уходит, волоча окровавленное тело по земле, теряя последние силы, но не теряя охоты кусать и огрызаться.
Черный от порохового дыма, потный, сухой и острый, как сломанная кость, Кривонос встал перед своим полком и сказал ему:
— Нам досталось, но ведь и они на издыхании, добьем же их!
И, не давая роздыху ни себе, ни врагу, кинулись крестьяне и казаки на свои редуты, которые они уступили жолнерам.
Ненависть тоже знает усталость. Не сумели поляки устоять. Но свежих сил в их армии было достаточно. В бой пошел Вишневецкий. Он ударил в лоб, а часть войска пустил по топким низинам в тыл Кривоносу… Плотина могла стать для полка гиблой ловушкой. Кривонос приказал отступить.
На следующий день поляки праздновали новую победу. Им удалось отбросить казаков от реки. Чтобы закрепить успех, окопались, переправили на занятые позиции пушки.
6
Наступившее затишье оборвалось радостной пальбой из пушек и ружей в казачьем лагере.
— Что у них? — удивился Доменик Заславский.
Его хорунжий доложил:
— В лагере казаков радостное оживление. Разведка заметила движение татарской конницы.
— Много ли пришло татар?
— Неизвестно. Если судить по салюту из пушек — прибыл сам хан.
Татар пришло шестьсот человек.
Впереди на аргамаке в богатых восточных доспехах ехал юный мурза. Когда он увидал, как навстречу ему выступает с конной свитой гетман, под бунчуком, с булавой в руках, на желтом, как чистое золото, коне, то невольно взмахнул рукой, встал на стременах, готовый пустить лошадь в галоп, но оглянулся на свой отряд, опустился в седло, а поднятой вверх рукой поправил шлем.
— Да ведь это Тимош! — ахнул Богдан. — Сынище!
И он на виду у своих полковников, на виду всего войска поскакал навстречу. Тогда Тимош ударил рукой по крупу аргамака и в два маха поравнялся с отцом.
Они обнялись. И тотчас грянули пушки и мушкеты, небо заиграло серебряным плеском казачьих сабель.
Расцеловав пунцового от смущения сына, отец шепнул ему:
— Где хан?
— К тебе идет калга-султан. Он в двух днях пути. Тугай-бей в двух часах пути. Я его обогнал.
— Спасибо, Тимош, за добрую весть! — Богдан направился навстречу татарам и, прижимая правую руку к сердцу, потупя голову, приветствовал их по-восточному.
Вкусный чад летел из лагеря казаков. Пришел их черед пировать.
Тугай-бея встретили новым салютом, новой гулкой радостью. Тревога, как туча, нависла над редутами шляхты.
Хмельницкий пировал с Тугай-беем и его мурзами, пировал, да не пил. Полковники являлись на пир по двое, по трое, благодарили гостей за дружбу, за поспешание на поле брани, получали от гетмана приказ и удалялись.
— К тебе, Нечай, и к тебе, Богун, у меня особый разговор. Тугай-бей, прикажи своим батырам поделиться с казаками татарской одеждой. Завтра полк Нечая и отряд Богуна будут «татарами».
— Всегда у тебя новые хитрости, гетман! — воскликнул Тугай-бей. — Признавайся, сколько их у тебя всего?
— Ровно столько, сколько дней отпущено Господом Богом моему гетманству, — довольный, улыбнулся Хмельницкий. — Кончим войну, стану я опять простым казаком, тогда и хитрить не надо будет. Верно, Тимош?
Тимош согласно опустил ресницы.
— Хороший у тебя сын, Богдан, — сказал Тугай-бей.
— А где же Иса?
— Иса в Истамбул уехал, будет на службе у нового падишаха.
— Пошли ему Аллах удачу!
Когда гости удалились наконец, Богдан сел напротив Тимоша и ободрил улыбкой:
— Рассказывай о татарах. Что затевают, чего от нас хотят, на какую добычу рассчитывают? Все рассказывай. Коротко, но ничего не пропуская.
— Отец, — в голосе у Тимоша позвенивало напряжение, — ты меня завтра пустишь в бой?
— Я же не баба, чтобы под юбкой казака прятать.
Тимош просиял, и тотчас глаза его ушли в себя.
— В Крыму были неурожайные годы, у татар на поход великая надежда. Предательства от них не будет.
7
Тринадцатого сентября двумя отрядами казаки двинулись на позиции шляхты. Первый отряд вел Хмельницкий, второй — Кривонос.
Поляки построили конницу на равнине. Был отдан приказ вести оборонительный бой.
Максим Кривонос атаковал окопы на берегу реки.
По плотине ударили хорошо пристрелянные казачьи пушки. Мозовецкий и Сандомирский полки несли потери.
Вдруг пушки умолкли, и на плотину с криками «Аллах!» пошла татарская конница. Ничего, что казакам, одетым в татарские обноски, пришлось призывать на помощь чужого Бога.
Первая линия редутов пала. Мозовецкий полк бежал, а стойкий Сандомирский был изрублен татарскими и казацкими саблями почти полностью.
Приказа региментариев стоять на равнине первым ослушался князь Вишневецкий.
— Нужно навязать противнику свою волю! — сказал он командирам. — Врага нужно бить, а не ждать, когда он решится прийти умереть. Вперед!
Разогнав какую-то казачью ватагу, князь Иеремия со своей конницей втянулся в овраг. Овраг был широк и долог, Князь тотчас решил воспользоваться этим оврагом, чтобы обойти казаков и ударить с тыла. Но овраг вскоре резко сузился и разошелся на два рукава. Чтобы самому не попасться в ловушку и для скорейшего продвижения, князь приказал разделиться отряду. Сам он пошел с левым крылом. Овраг петлял, а князь радовался возможности подкрасться к самой Пиляве.
Миновала четверть часа и еще четверть. Оврагу не было конца, и князь ничего не знал о правом крыле отряда. Обеспокоясь, послал верного Машкевича с полусотней драгун на разведку.
Разведчики выбрались на гребень и увидали, что овраг увлек их далеко в сторону.
Князь Иеремия голову не потерял, повернул отряд и повел его обратной дорогой.
От правого крыла остались ощипанные перья. Из горловины оврага, сверху, справа и слева на князя и его конницу рухнула пешая лавина мужиков. В тесноте оврага ни развернуться, ни построиться, ни уклониться от удара. Где там думать о нападении, о подавлении врага конной атакой. Лишь бы отмахнуться, отвести рогатину, вырваться из тисков, унести голову! Князь Вишневецкий, столь презиравший чернь, был разбит чернью наголову. Ладно бы казаками, татарами, но чернью! Разбит потому, что ослушался приказа пустоголовых региментариев!
— Я сам себя разбил! — признался князь пану Машкевичу.
Был он жалок и желт, как засохший лимон.
Князь Иеремия в непослушании верховным командирам был не одинок. Одни хоругви атаковали казачью и татарскую конницу, другие, исполняя приказ, стояли на месте.
— Корецкий! Помогите пехоте Осинского. Казаки выбивают его из окопов. Мы потеряем пушки! — то ли просил, то ли приказывал Доменик Заславский.
— Ваша милость, вчера вы жалели головы казаков, а мне дороги головы моих людей. Князь не подчинился, пушки достались казакам.
Войска Остророга потеснили Хмельницкого, но польским хоругвям во фланг ударил Тугай-бей, Тимош, «татары» Богуна и Нечая.
Тимош был впереди Польский рыцарь поскакал ему навстречу, выставил окованную сталью пику. Тимош свесился на левую сторону и с левой руки пустил стрелу в не защищенное броней лицо врага. Рыцарь выпал из седла. Тимош перекинулся на правую сторону и с правой руки поразил стрелой еще одного воина. Татары, осыпая стрелами прорвавшуюся конницу Остророга, сблизились, прорубили коридор в живом теле отряда. Хоругви смешались, побежали, да так побежали, что с ходу переправились через реку и вышли из боя, соединившись с теми хоругвями, командиры которых еще не были в бою и не хотели в бой.
Доменик Заславский нашел Конецпольского:
— Никто не слушает приказов!
— Но моих приказов тоже никто не слушает, ваша милость.
— Надо немедленно собрать совет.
Совещались, не сходя с лошадей. Решили держаться до ночи, ночью отвести войска к табору, а утром всем табором отступить к Старо-Константинову.
8
Залпы салюта подбросили с походного пуховика его милость Доменика Заславского.
Нет, новых татарских частей не подошло. Это была очередная хитрость Богдана. На успех этой хитрости он особенно и не рассчитывал: хотел только потрепать нервы полякам.
