Все это откровенно рассказала в письме Маргарита Николаевна Строева, умоляя Савина простить ее и уведомляя, что она сошлась со своим мужем и они живут в Киеве на проценты с его неприкосновенного капитала.
«Это первый человек, которого я сделала несчастным и больным, — оканчивала она свое письмо, — он до сих пор безумно любит меня, и я постараюсь лаской и уходом за ним хотя несколько искупить мою вину перед многими и, главное, перед вами».
Николай Герасимович ответил ей прочувствованным письмом, в котором сообщил ей, что давно все ей простил и желал ей счастья и, главное, душевного покоя.
Хандра Николая Герасимовича продолжалась.
В первое время его приезда в Ниццу он нигде не бывал и ничем, казалось, не интересовался.
Лечивший его доктор Гуаран часто журил его за его нелюдимость и уговаривал не думать о прошедшем, а стараться развлечься настоящим.
Благодаря этим советам и увещаниям, Савин начал появляться в обществе, посещать театр и Монте-Карло с его знаменитым «Казино» — этим царством рулеток.
Монте-Карло, как известно, находится в двадцати верстах от Ниццы по железной дороге.
«Heureux au jeu, malhereux en amour» (счастлив в игре, несчастлив в любви), — говорит французская пословица.
Она всецело оправдалась на Савине.
Ему страшно везло, и он выигрывал почти ежедневно по десяти, по пятнадцати тысяч франков.
С радостью он бы отдал все эти выигрыши, лишь бы не подходить под эту пословицу и быть счастливым в любви.
Но судьба пока что сулила иначе.
Николай Герасимович продолжал выигрывать крупные куши, и это счастье доставило ему в Монте-Карло и в Ницце громкую известность, его стали звать «счастливый русский».
Но этот «счастливый» не был счастлив, хотя огромные выигрыши подействовали на него благотворно.
Он как будто протрезвился, мысли его перешли от прошедшего к настоящему; образ жизни его изменился: он стал жить на широкую ногу, соря деньгами и доставляя себе всевозможные удовольствия. Он купил лошадей, выписал из Парижа великолепные экипажи, давал обеды и бывал везде.
Делать все это он мог легко на выигрыш в более полумиллиона.
В начале марта герцог де Помар давал вечер на своей прелестной вилле близ Ниццы.
Торжество это было в честь одной из звезд парижского полусвета, актрисы Palais Royal, Бланш Берту, за которой герцог ухаживал.
Все актрисы и кокотки высшего полета, жившие в Ницце, были на этом празднике, что придавало, конечно, ему много веселья и оживления.
Николай Герасимович, приглашенный также на этот вечер, знал всех этих милых грешниц, бывавших почти ежедневно в Монте-Карло, а со многими был знаком с Парижа.
Одна только из присутствовавших была ему совершенно неизвестна.
Это была очень хорошенькая, высокая, стройная блондинка, поразившая Савина своею типичною красотою и замечательным сходством с королевой Марией-Антуанеттой.
Приличные манеры и туалет резко выделяли ее среди других присутствовавших дам.
Николай Герасимович узнал, что ее зовут Мадлен де Межен и что она недавно приехала в Ниццу с венским банкиром Кенигсвартером и проведет здесь весь сезон.
Поразительное сходство m-lle Межен с несчастной красавицей-королевой очень сильно заинтересовало его, и он попросил герцога представить его m-lle Межен.
Знакомя Савина с ней, герцог, между прочим, сказал:
— Представляю вам несчастного счастливца.
— Что это значит? — вопросительно взглянула она на представлявшего.
— Он на днях выиграл более полумиллиона и все-таки скучает и не считает себя счастливым, — сказал герцог и поспешил на зов Бланш Берту.
— Я вас вполне понимаю, — сказала Мадлен Николаю Герасимовичу, — не в одних деньгах счастье.
Вечер прошел очень весело для всех и даже для Савина, который все время проболтал с новой знакомой, заставившей на время забыть его горе.
Он узнал от нее, что она приехала в Ниццу недавно и думает прожить месяца два, что барон ее уезжает через несколько дней.
Она даже позволила Николаю Герасимовичу к ней приехать после его отъезда.
Он не замедлил воспользоваться этим приглашением и пять дней спустя уже сидел у очаровательной Мадлен в роскошных апартаментах, занимаемых ею в «Hotel des Anglais».
Разговор коснулся между прочим фразы герцога Помара, сказанной им при представлении Савина: «несчастный счастливец».
— Объясните мне подробнее, что это значит и почему вы, независимый, молодой, богатый человек, чувствуете себя несчастным… Вы влюблены?
— Теперь на дороге к этому… — отвечал Николай Герасимович.
— Нет, не шутя, расскажите мне, если можете и желаете, что вас довело до такого состояния… Мне это очень интересно.
Савин без долгих предисловий рассказал ей о своих сердечных страданиях и разбитой жизни.
Что-то тянуло его на откровенность, и он выложил все, что тяготило в последнее время его измученную душу.
— Как определить вам мое настоящее состояние духа, этот индиферентизм ко всему в жизни и паралич страстей, еще так недавно во мне кипевших ключом.
— Это интересно, это очень интересно, — воскликнула Мадлен, — мне еще ни разу не приходилось встречаться с человеком, обладающим такою впечатлительною и романическою натурой, как вы… Но это ваше состояние ненормально и нуждается в серьезном лечении… Хотите, я вас вылечу!.. — с очаровательной улыбкой добавила она.
— Вы меня сделаете счастливым, — ответил Николай Герасимович, пожирая ее глазами, в которых начали вновь загораться огоньки потухшей было страсти.
Лечение началось, и то, что не удалось врачам и науке, удалось вполне хорошенькой женщине.
Неделю спустя после его первого визита к Мадлен, Савин был здоров и влюблен.
Страшная меланхолия, так мучившая его до сих пор, сразу исчезла.
Он уже не видал перед собою открытой пропасти — над ним разверзлось небо.
Необыкновенно легкое, уносящее вверх чувство овладело им настолько, что он просто не сознавал тяжести своего тела.
Точно с момента знакомства с Мадлен у него выросли крылья.
С каждым днем любовь его росла: Мадлен стала для него необходима.
С развитием этого, охватывавшего его все более и более чувства, ему сделалась противна его прошлая жизнь, и ему казалось, что прелесть жизни началась с той минуты, когда он впервые увидал светлый, чистый образ Мадлен де Межен.
Последняя была на самом деле удивительно хороша.
С замечательно правильными и живыми чертами лица, с тонкой, изящной и гибкой талией, блондинка с роскошными золотистыми волосами, она обладала истинно царственной грацией сирены.
Ее большие голубые глаза, то глубокие, то веселые, то задумчивые, открывавшие душу, не знакомую с расчетами, были обворожительны.
В жалком разбитом существовании Николая Герасимовича Мадлен явилась якорем спасения.
Точно в комнате, наполненной удушливым дымом, открыли окно, и струя свежего воздуха очистила атмосферу и тем спасла задыхавшегося.
Он чувствовал снова силы, которые как будто проснулись после долгого сна, а с силами вернулась и разгорелась в нем страсть.
Эта страсть, неукротимая и жгучая, бушевала в его крови и рвалась наружу.
Он не мог больше сдерживаться и владеть собою и должен был высказаться.
Он с радостью стал замечать, что с каждым днем Мадлен относилась к нему с все большей симпатией, без всякого принуждения, как добрый товарищ, он читал даже в ее глазах, что она понимает его чувства к ней и разделяет их.
Вернувшись как-то раз из Монте-Карло, куда он ездил с целой компанией, Савин проводил Мадлен де Межен домой.
Около отеля она попросила его зайти к ней.
Он вошел, и они вдвоем уселись на балконе и стали мило беседовать.
Был один из тех чудных мартовских вечеров, какие бывают только на юге.
Теплый полный влаги ветер дул с моря. Луна мягко освещала темную гладь его, слившуюся на горизонте с небом, усеянным яркими звездами.
Дневной шум города стих.
Им обоим было легко и весело в этот вечер, и они болтали без умолку.
— А леченье мое действует… — очаровательно улыбнувшись, заметила между прочим Мадлен.
— Да, леченье ваше сделало чудеса, — отвечал Николай Герасимович, — я снова переродился и сделался опять прежним… Но это излечение пробудило во мне прежнюю страсть… Ах, если бы вы знали, Мадлен, каково скрывать такую бурю в сердце, которую скрываю я… Порой я теряю власть над собой — она рвется наружу… Знаете ли вы это… Понимаете ли вы меня?
Она склонила голову на бок и посмотрела на него тем особенным взглядом, в котором таилась какая-то загадка. Что выражал этот взгляд? Радость или только торжество одержанной победы?
Под обаянием взгляда он бросился к ее ногам.
