Аким стал пространно объяснять, почему именно так одет:
— Недавно купил эту неуставную форму одежды у забредшего сюда китайского торговца, который, к тому же, оказался японским шпионом, — сумбурно пояснял ситуацию, помогая себе жестами. — Потом его расстреляли… Но деньги–то я отдал… Вот вещи и оставил себе… Даже веер… Но он в палатке… Я его тебе подарю… Как ты здесь оказалась? — склонившись, поцеловал её руку, пока она задыхалась от смеха, подумав: «Вот и осуществил свою недавнюю мечту». — Натали… Неужели это ты?! — избавился, наконец, от растерянности. — У шпиона ещё китайский трактат приобрёл, — потряс приличной толщины фолиантом, и затем раскрыл на заложенной веточкой странице. — Вникай в древнюю китайскую мудрость: «Невидимой нитью соединены те, кому суждено встретиться, несмотря на время, место и обстоятельства… Нить может растянуться или спутаться.., — поглядел на неё, — но никогда не порвётся», — захлопнул книгу.
А потом, несмотря на её отговорки, повёл к своей палатке, чтоб подарить веер. В попавшемся по пути прудике сорвал жёлтую, как глаза Натали, кувшинку и приколол к чёрным волосам запылавшей лицом девушки.
Вечером, предварительно получив выговор от полковника Яблочкина за неуставную форму одежды, в которой, словно хунхузско–японский шпион, разгуливает по лагерю, дожидаясь, что какой–нибудь ответственный часовой, в одночасье, подстрелит его, Рубанов, в офицерской уже форме, с погонами поручика и шашкой с красным темляком, знакомил даму с биваком.
— Вы здесь не служите, а будто в родовом поместье отдыхаете, — подшучивала над офицером Натали. — И почему скрываешь, что тебе прострелили бинокль? — со страхом в голосе поинтересовалась она.
— Зерендорф, мягко сказать, уже успел проинформировать: «Спасибо, про раненое плечо не сказал». — Ну, вы тоже, сударыня, скрываете, что под обстрелом перевязывали раненого, — ужаснулся Аким от мысли, что её могли убить… — Больше так не делай, — сделал ей выговор.
— Слушаю и повинуюсь, — хихикнула Натали, радуясь, что он волнуется за неё. — А у вас не сговор с главным врачом? Зачем, по–вашему, я пошла в сёстры милосердия? — задала риторический вопрос.
— Вот и я думаю об этом, — вздохнул Аким. — В Петербурге или Москве спокойнее, — щёлкнул ладонью по щеке, — и таких кровопийц не водится.
— Зато можно попасть под извозчика, — взмахом руки отогнала комара Натали. — Внимательнее читай китайский трактат, и обязательно найдёшь притчу о судьбе… Кому что на роду написано, то и случится… Не обойти это и не объехать…
— Как у Пушкина: «И примешь ты смерть от коня своего», — мрачным голосом процитировал строку. — А здесь можно попасть под обстрел, — глянул на девушку и задохнулся от любви и желания поцеловать её: «Точно убьёт… Если не она, так японец», — склонившись, нежно коснулся губами её щеки.
Натали остановилась, на секунду приложив к месту поцелуя ладонь.
— Так и Ольгу целовал? — Быстро пошла по тропинке. — Если не хочешь, чтоб мы окончательно поссорились, больше так не делай, — когда догнал, произнесла она.
«Но всё–таки не ушла, хотя и отругала», — не знал, радоваться ему или огорчаться, решив впредь вести разговор только на безопасную тему — о войне.
— Генерал Келлер сегодня вызывал на совещание высших командиров Восточного отряда. А полковник Яблочкин, по приезде от начальства — нас, — тактично умолчав о полученном нагоняе, продолжил: — Согласно первоначальной диспозиции, Куропаткин, оказывается, планировал дать бой у Ляньдасаня, но вдруг генерал Келлер… Хотя, какой он генерал, — иронично покачал головой Аким. И на вопросительный взгляд Натали продолжил: — То директором служил, то губернатором… Но упросил государя направить его в действующую армию. Патриот, конечно, но не генерал… Так о чём я? .. Ах, да… Пришёл циркуляр командующего Маньчжурской армией, защищать перевалы у Тхавуана. Яблочкин зачитал нам приказ Куропаткина: «…упорно оборонять позиции у Тхавуана и отойти только под давлением превосходных сил». — И опять отойти! О наступлении не слова! — Извини, вспылил, — взял руку Натали и поцеловал её.
— Не слишком ли активно извиняетесь, сударь, — вырвала она руку.
«Что–то меня опять на любовные темы потянуло… Только о войне», — как ни в чём не бывало, будто не расслышал её замечание, продолжил он:
— У нас наметились две позиции. Одна — на западном берегу Лян–хэ… Вторая — здесь. У Янзелинского перевала. Видел я эту Лян–хэ… Может, завтра съездим, и ты полюбуешься на жёлтую и мутную маньчжурскую речушку, бегущую у подножия скалистого берега.
Но на следующий день выбраться на экскурсию не удалось, так как Яблочкин, видя, что дисциплина катастрофически падает не только среди нижних чинов, но и не в очень стройных офицерских рядах, приказал командирам усиленно заниматься с личным составом, параллельно подтянув свой внешний вид и в корне пересмотрев наплевательское отношение к службе. С особым удовольствием подписал приказ по полку, назначив поручиков полуротными.
Командиром к ним, этим же приказом, определил капитана Зозулевского.
— Вы, хлопцы, не расстраивайтесь, — миролюбиво окал капитан, зайдя к ним в палатку. — Офицеров понаприсылали из Мукдена… Есть кому руководить… Я ведь тоже батальон в подчинении имел, а теперь вновь стал ротным. К тому же — не подполковник, и потому являлся не командиром, а командующим… Чувствуете разницу?
— Куропаткин тоже командующий, — встрял Зерендорф.
— Так то — армией! Это и я командующим согласился бы быть, — выделяя в словах «о», улыбнулся капитан. — Ведь у нас, в войсках, какие порядки? — капитально сел на связку гаоляна.
«Видимо, оседлал своего любимого конька», — сделал вывод Зерендорф.
— …Большинство капитанов, — в такт словам, размахивал рукой Зозулевский, — прокомандовав ротою лет восемнадцать, и достигнув предельного возраста, который у обер–офицеров — пятьдесят три года, уходят в отставку подполковниками… А мне уже под полтинничек. Так что, годика через три подполковника получу, и пинка под зад, — вытянул ноги и удобно опёрся спиной на два оставшихся ящика с вином.
— А штаб–офицерам пинка когда дают? — поинтересовался Аким.
— Предельный возраст штаб–офицера — шестьдесят лет. Но ты, Рубанов, покинешь армию в шестьдесят пять.
— Почему? — обрадовался тот.
— Генералам в этом возрасте отставку дают, — усмехнулся капитан. — А Зерендорф и вовсе всю жизнь служить станет…
— Отчего это?
— Как отчего? — Неужели не знаешь, что предельного возраста для полных генералов и георгиевских кавалеров не существует, — протянул руку в сторону ящика с бутылками.
— Патронный ящик вон в том углу, — оправдал намечающуюся выпивку Аким.
— Нужен мне твой патронный ящик, как Козлову чистый погон, — ловко выудил бутылку капитан.
— Ну, насчёт патронного ящика я предупредил, чем облегчил свою совесть поручика, а кроме хлеба и редиски — шаром покати, — развёл руками Рубанов, пока Зерендорф доставал стаканы.
— Это даже чересчур обильно… В походных условиях два субалтерна и ротный, половинкой семечки обязаны обойтись.
— Семечек нет, а вот бобы имеются, — поставил стаканы на кожаный рубановский чемодан Зерендорф. — Куда все денщики разбежались? Не дисциплина, а чёрт те что…
— Да и без них прекрасно обойдёмся, — разлил по стаканам вино Аким.
— За победу! — выдал тост Зозулевский.
— За ордена, — произнёс встречный тост Зерендорф и бутылка кончилась.
— Пока хватит, — блаженно закурил капитан, забыв о занятиях с личным составом. — Артиллерист на семнадцатом году службы, имея от роду тридцать восемь лет, может получить чин подполковника, — вновь оседлал любимого конька. — А всё почему? — загасил сапогом начавший дымить под ним гаолян.
— Видать, от папиросы искра попала, — сообщил подчинённым. — А потому! — чуть подумав, ответил на свой вопрос. — Русский офицер, когда выпьет, любит побеседовать с умным человеком… В артиллерийской бригаде на тридцать четыре обер–офицера приходится восемь штаб–офицеров и генерал–майор. В пехоте же, господа, соотношение сами знаете, совершенно иное, — оглядел внимательных слушателей. — В полку на пятьдесят восемь оберов, — поднял палец, концентрируя внимание подчинённых. — А не тридцать четыре…Приходится девять штаб–офицеров… К тому же вакансию батальонного командира часто перехватывает офицер, из числившихся по гвардии. Или штабистов… Вот потому–то вы и станете генералами… Слава Богу — обстрелянными, — затоптав окурок, поднялся на ноги. — А теперь пойдёмте в роту, господа.
Подходя к своей полуроте, Рубанов услышал, как командир взвода унтер–офицер Сидоров строит 1‑й взвод:
— На меня-я — р-равняйсь! Что как мухи вареные стоите? Грудь должна быть корытом… А не задницей… К тебе относится, Дрищенко…
— Дришенко, — господин унтер–офицер.
