Помню, как сжало у меня тогда сердце. А еще больше она сжалось, когда после всего этого мой старый друг еле слышно попросил у меня денег, а когда я замешкался, он, не осмеливаясь взглянуть на меня, прошептал, что в казармах его научили такому, о чем я не имею малейшего представления и если я заплачу, он сделает так, что я не пожалею об этом.
На другой день я узнал, что этим промышляют практически все мои прежние товарищи по гимнасию. Но у них не очень хорошо получается, потому что их хлеб отбивают их жены, сестры и дочери. В Сиракузах при римском владычестве оказалось хорошо жить только крестьянам, выращивающим урожай, мастеровым, работающим на этих крестьян да проституткам обоего пола. Через месяц я уже знал наверняка, что большинство моих бывших друзей посещает мой дом не для того, чтобы засвидетельствовать мне свою дружбу, но чтобы «удовлетворить половую нужду» моих же рабов, а прочие — завидуют им, потому что других заработков в Сиракузах нет, а цены на питание сводят с ума.
Если бы я был помоложе, наверное, я бы прочел морализаторскую проповедь насчет такого неслыханного падения нравов, но… Честность требует признать, что относительно благополучное положение моего дома связано только с тем, что я все эти годы был придворным механиком самого Гиерона. Если бы не мое жалованье, боюсь, многим бы женщинам из моей же семьи пришлось, как и всем прочим, жить проституцией. Не хочу думать, что такая участь могла бы постигнуть и моих мальчиков. Вот что такое римское владычество на самом деле. Владычество плебеев…
Боги, да что же это за шум — там внизу?!
* * *
Парни мои чуть ли не голышом из воды полезли на скользкие камни Ортигии. С десяток их сорвалось с отвесной стены и разбилось сразу же насмерть, но — ни один даже не пикнул! Лишь взобравшись на каменный парапет, за коим высились ужасные машины проклятого Архимеда, они сбросили веревки всем прочим, и мы тоже — поползли по отвесной стене вверх из воды.
Хлестал сильный дождь, ноги скользили по камню, а руки не могли уж сжимать жгущие ладони веревки. Затем мы все уже оказались на огромной стене и беззвучно рассыпались по ночной крепости. Грекосы и не ждали нас с этой-то стороны!
Пара точных ударом мечом да небольшая работа удавкой — и гигантские ворота Ортигии медленно распахнули свою бездонную пасть перед остальною нашей когортой. Потом запылали огни, и раздался крик насилуемых богатеек…
Я чуток задержался, распоряжаясь, чтоб поставили караулы, да не жгли, да не грабили. Баб-то — ладно, от них не убудет, а вот за машины да местных механиков — нарушители ответят мне головой!
Пока суд да дело, замешкался я, и ребята мои убежали все на главное развлечение — поимку чертова Архимеда. Шутка ли — тридцать талантов живым серебром за паршивого грекоса?!
Бегу я по этим всем коридорам по дворикам крепости и присматриваюсь, небось этот гад никуда не денется от своих механизмов. И точно, — смотрю, из одного такого вот дворика высовывается такая здоровенная труба и глядит точно в небо. Мне труба на хрен не нужна, но какой дурак, кроме Архимеда, способен смотреть ночью, в дождь, на покрытое тучами небо?
Я остановился, отдышался чуток, подошел… В дверном проеме стояли мужики из моей сотни и странно глядели все на меня. Затем Ларс — спасенный мною этруск — откашлялся и сказал:
— Мы тут с мужиками подумали… Это — твой приз. Ежели кому и суждено получить награду за сию сволочь, так — тебе. Ты — самый достойный из всех нас. Он — там…
Я смотрел на моих верных людей, и к горлу ком подкатил… Какая там вилла на вершине холма… Какой там мне к черту — фонтан?! Вот мое богатство, вот где мои таланты!
Не в силах слова сказать, я обнял Ларса, попытался пожать руки всем нашим, а затем вошел в чертов дворик…
Вхожу, а темно там и тихо. Только запах каких-то духов — у нас на Субуре такими самые дешевые шлюшки мажутся, и то ли сушеными фигами, то ли финиками несет. Я такие вкусности за версту чую — даром что последние полгода на одной чечевице живу. Да протухлой солонине. Всю жратву мы в Рим отправляем — бабам да деткам нашим.
И вот иду я, мечом вперед, а запах такой, что слюнки так и текут, так и текут… Тут, ба, да сбоку от меня какой-то плотный полог, а из под него лучик света!
Я по материи — хрясь мечом, смотрю, а предо мною картина — столик, на нем огромная ваза с сушеными да засахаренными фруктами-ягодами, а дальше светильник, и за светильником какой-то старикашка сидит и скрипит себе перышком. Скрипит и нахальным таким голосом:
— Я занят. Придите попозже.
Я сразу понял, кто это такой. У меня аж в животе все кишки свело, а перед глазами только — мраморная вилла на берегу Тибра, матушка улыбается, и Терция моя с целым ворохом ребятишек… Ну, иди сюда, мерзкий старикашка… Иди, не бойся, я тебе дурного не сделаю, — ты мне тридцать талантов сейчас в зубах принесешь…
А во рту так и течет слюна, так и течет, и запах сладких фиников так кружит голову…
* * *
Я не стал поднимать голову. В нос мне ударила нестерпимая струя запаха пота, крови и чеснока. Я закрыл глаза и увидал того самого центуриона, коий полвека назад плевал семечками на мой мраморный пол. Запах дерьма…
Вонючий центурион тянет руки к моей жене, — врешь, она мертвая наверно, мертва, ведь римляне поубивали всех, кто в ту ночь был в городе… А вдруг — жива?
Вдруг вот такие нелюди сейчас глумятся над нею, над дочерьми, над внученьками, я же ничего не знаю о том, что там — в городе…
Будьте вы Прокляты. Пошел вон отсюда. Вон. Вон…
Ты не посмеешь дотронуться до меня, варвар. Ты не изнасилуешь меня на старости лет, как вы это сделали полвека назад со всеми моими друзьями… То, что мы — философы, еще не значит, что мы — проститутки… Вон… Вон!
— Пошел вон!!! Ты… Ты заслоняешь мне свет! ПОШЕЛ ВОН!!!
* * *
Сладкий запах фиников, Боже, как мне осточертела моя чечевица. Меня тошнит с чечевицы… И все равно я буду ее жрать, пока не уделаю последнего черномазого, пока своими руками не удавлю последнего грекоса! Мы доверились вам, а вы нас Предали и продали! Все говорят, что после того, как убили вы своего Гиерона, тех наших, что попали к вам в плен, вы пытали до смерти и всячески издевались. Предатели… Подлые грекосы…
Мои ребята шли вперед на эти Высоты, качаясь от голода, а эта мразь все это время — жрала финики?! Сколько еще мужиков мне суждено схоронить на этой войне, а эта мразь будет продолжать жрать — сладкие финики?! Сука, петух вонючий, вот тебе, ВОТ, ВОТ, ВОТ — ПОЛУЧАЙ, ПРЕДАТЕЛЬ!!!
* * *
На другой день меня вывели перед строем и нахмуренный Марцелл даже не спросил, а прямо выплюнул мне в лицо:
— Как ты посмел не подчиниться моему приказу? Как ты посмел убить Архимеда?
— Не могу знать, Ваша честь. Я… Я подумал, — столько наших ребят полегло, а этому предателю — жить… Столько народу в Риме померло с голодухи — в Блокаду, а этот… всю жизнь жрал финики и дальше их будет жрать… Разве сие справедливо, Ваша честь?
Разве это по-честному? Вот Вы — умнее меня, вы читали Платона, чем этот самый Архимед лучше меня или Вас? Почему нашего Ларса черномазые могли пытать, как хотели, и издевались над ним, как хотели, а этого гада и пальцем не тронь?! А ведь он присягал Риму в верности. Разве сие справедливо?
Командующий сперва пытался ответить, но ребята тут зашумели:
— Дурак правду сказал. Все мы равны. Все мы потомки Ромула и — Равны. Все патриции — одного поля ягода. Мы тут подыхаем, а они — финики жрут. Правду Дурак говорит — не справедливо! Не честно!
У Марцелла почему-то вдруг задергался глаз и уголок рта. Уже поспокойней он произнес:
— Слушай, Дурак, неужто тебе не жалко было целых тридцати талантов?! Подумай, это же целое состояние!
А меня такая обида взяла, — мочи нет, что не выдержал я и расплакался прямо при всех:
— Еще как жалко, Ваша честь… Да только моих ребят, что лежат сейчас на Высотах — жальче в сто крат…
И вдруг стало так тихо-тихо, что слышно, как — ветер листву гонит по крепости. А потом у командующего задергалось все лицо, он схватил мешок с серебром и швырнул его в мои руки и закричал:
— Ну раз ты такой жалостливый, возьми сии деньги на помин всех наших ребят. Получай!
* * *
Странная штука жизнь… Думал я, что — вот сейчас казнят меня за нарушенье Марцеллова приказа, а вышло…
Через месяц после паденья Ортигии из Рима пришел корабль с претором на борту. Претор выстроил нас во дворе Ортигийской крепости и зачел решенье суда:
«За потаканье Предательству и попытки спасти Шпиона с Изменником, гражданин Рима Марцелл лишается всех чинов, наград и воинских званий и должен быть под конвоем препровожден в Город Рим для дальнейшего следствия.
