Наконец, дверь открылась и появилась Предслава со скорбным выражением на лице.
Проходя мимо Святополка, она сбавила шаг и бросила на него холодный, полный недоумения взгляд. Святополк проглотил проявленное подчеркнутое оскорбление и спросил, опасно ли заболел Великий князь.
Предслава снова обдала его ледяной волной презрения и крайне лаконично, сжатыми губами зло бросила:
— Не опасно. Через несколько дней он поднимется на ноги.
Выслушав Предславу, Святополк повернулся и направился к выходу. Они молча прошли по коридорам, и только, когда оказались во дворе, где никто не мог их слышать, Святополк спросил воина:
— Что скажешь, Рахдай?
Микула, оглянувшись на всякий случай, проговорил:
— А то князь и скажу — через пять дней Владимир умрет. Отравили его.
— Почему ты так считаешь? — спросил без особого удивления Святополк.
— От него веет смертью, — проговорил Микула.
— Однако Предслава говорит, что он скоро выздоровеет, — напомнил Святополк.
— Она лжет, — уверенно сказал Микула.
— Да, она врет, — согласился Святополк и задумчиво пробормотал себе под нос: — А Борис с киевской дружиной через пять дней уйдет-то далеко...
Он бросил подозрительный взгляд на Микулу:
— Точно помрет через пять дней?
— Точно, — твердо ответил Микула.
Святополк покачал головой. Интересно, кто же его отравил: любимый боярин Блуд или собственная дочь Предслава?
Микула многозначительно заметил:
— А перстня, подаренного ей Будым, на руке Предславы-то нет!
Святополк бросил изумленный взгляд:
— Надо же, а я на отсутствие перстня и не обратил внимания! А ведь она сейчас сидит с Владимиром...
В чувствах он хлопнул себя по бокам. — Ай да дети Владимировы — настоящее змеиное гнездо!
Внезапно он переменился во взгляде и спросил:
— Рахдай, Владимира можно вылечить?
— А ты этого желаешь? — спросил Микула.
Святополк немного помедлил, думая, как ответить на этот вопрос. По его глазам было видно, как он колеблется, не зная, что ответить. Наконец, задержав дыхание, он проговорил:
— Да!
И торопливо начал объяснять:
— Я не хочу этого греха на свою душу. Сильный Владимир был мне врагом. Но теперь он слаб. А в спину убивать подло. И если можно его спасти, я его спасу, пусть даже после этого мае будет плохо.
— Нет! — коротко ответил Микула. — Нет, его спасти нельзя.
— Даже ты не можешь его спасти? — спросил Святополк.
— Даже я, и никто в мире уже не спасет Владимира.
Святополк облегченно выдохнул воздух из груди:
— Жаль.
Он направился к коням, привязанным к шесту. Микула поспешил за ним. Когда они садились на коней, Микула подсказал:
— Но если отравили Владимира, то после того, как он умрет, они обязательно займутся и претендентами на киевский стол. А может быть, и раньше.
— Да... — только и смог вымолвить Святополк, сообразивший, что речь идет о нем.
Летом в Новгороде дни длинные и почти нет ночи. Солнце медленно описывает круг по горизонту, несмело ныряет за леса и снова поднимается, почти с того же места. Перемешалось все — и запад, и восток.
У богатого купца Парамона большой дом, такой большой, что не уступит и княжескому дворцу. Но если и уступит в размерах, то уж никак не уступит в красоте. За частоколом из бревен толщиной в человека стоит терем, как вышитый из кружев. Новгородские плотники творят чудеса, иная мастерица не сможет вышить на ткани то, что они сплетут топором, собирая терем без единого гвоздика. Крышу они кроют из осиновой дощечки, отчего под солнцем та играет, как серебряная. На крыше вещие петушки — солнышко встречать, а на дверях кучерявые львы с оскаленными мордами — злых людей отгонять.
В горнице с открытыми окнами стоит накрытый стол. На столе изобилие: и тетерева, и другое мясо, и рыба, и икра, и заморские фрукты; а в серебряных кувшинах медовуха и заморские вина.
За столом сидят четверо почтенных новгородцев. Сам хозяин дома Парамон: основательный, с окладистой рыжей бородой и лицом, задубевшим под морским ветром. Слав: худой и бледный от свалившихся горестей, жидкие волосы липнут к потному лбу. Чурыня: дубовый кряж, круглое красное лицо и руки широкими лопатами, в эти лопаты и медведю не стоит попадать, Олекса: умник, лицо отрешенное.
Все купцы не раз ходили за далекие моря и многое повидали. Пьют вино. Лениво грызут заморские чудеса — эка невидаль? — купцов, видавших весь мир, мало чем удивишь.
Парамон, только что пришедший из странствования с богатыми товарами, сердится:
— Только начал разгружать корабль, как пришла толпа варягов и начала требовать вина. Мои дружинники их прогнали, но пришлось следить за тем, чтобы эти разбойники не украли что. Черт знает что творится в нашем городе! Старшины совсем не смотрят за порядком.
Чурыня безнадежно машет рукой-грабаркой.
— Э-э-э! Ярослав отказался платить дань отцу, и тот пошел на него войной. Чтобы защититься, Ярослав привез варягов, и после этого житья не стало в Новгороде: варяги грабят почтенных горожан.
Слав слезливо простонал:
— Что грабят... — моя женка побежала в соседний двор через улицу, вон к женке Олексы; едва вышла за ворота, как ее схватили варяги и начали насильничать; только к вечеру доползла до дому, а могли совсем убить.
Олекса поморщил высокий лоб.
— Жен и дочек невозможно стало выпускать из двора. Меня самого ограбили около дома. Вот теперь и не знаешь, что хуже, то ли Владимир с войском, то ли наши «защитнички».
Парамон свирепо хлопнул ладонью по столу. Речь его, как горячее пламя.
— Не правильно все это! Мы платим князю, чтобы он защищая город. При этом из собранной доли он сам должен платить киевскому князю. А он нарушил свое обещание перед отцом и тем самым навлек его гнев на нас. Мы не должны страдать за княжеские промахи. Надо потребовать от Ярослава, чтобы он увел варягов за город. Пусть там стоят лагерем и ждут битвы с Владимиром.
Чурыня кривит толстые губы:
— Да разве князь послушает нас?
— Смотря как сказать, — проговорил Олекса, и все тут же насторожились — за окнами послышался шум: сначала послышались пьяные крики и лай собак; затем — удары тяжелым в ворота. Истошно закричали испуганные женщины.
Парамон побледнел, сердце захолонуло. Он сорвался с места и подбежал к окну, взглянул на двор и упавшим голосом проговорил в глубь комнаты:
— Никак — окаянные! Проведали, что я привез много товара, пришли грабить мой двор! Ох, в недобрый час я вернулся в Новгород.
Но заматерелый купец не приучен был долго причитать и жаловаться на свою судьбу. Он разгневанно крикнул в окно:
— Всем к оружию! Бейте окаянных!
И, оторвавшись от окна, сам кинулся к стене, на которой висело оружие и доспехи.
Побледневшие, но не потерявшие отваги, купцы попросили Парамона:
— Дай и нам какое-либо оружие, а то ведь убьют.
Парамон кинул им топоры, копья и мечи. Нашлось и несколько кольчуг и шлемов. Парамон никогда не скупился на запасы оружия, и сейчас оно пригодилось в самый раз.
Купцы спешно одели кольчуги и шлемы. На это ушло немного времени. Но когда они выбежали по длинным коридорам во двор, то увидели, что напавшие варяги уже сломали ворота и начали вваливаться через пролом. Их было очень много. Они падали, убитые дружинниками Парамона, но через их окровавленные тела лезли следующие с безумными лицами, уже не понимающие, что происходит.
Оценив ситуацию, Парамон перед тем, как броситься в гущу боя, крикнул купцам:
— Бегите через задний двор за помощью!
Купцы бросились за терем, где был выход на соседний двор. А оттуда уже бросились в разные стороны города, чтобы поднять народ. Тем временем Чурыня сразу побежал на площадь к вечевому колоколу, и вскоре город всколыхнул тяжелый тревожный набат.
Дружинники Парамона отчаянно обороняли двор. Они были опытные и ловкие воины, и вскоре двор покрылся телами убитых. Сухая земля сначала покрылась ржавыми пятнами, а затем они начали рдяно набухать из ручейков, побежавших от перерубленных тел и вспоротых животов, пузырившихся дымящейся алой кровью.
Потеряв убитыми, обе стороны ожесточились, и драка переросла в безжалостную рубку. Варяги уже желали не столько ограбить двор, сколько мстить. Новгородцы уже не столько спасали свои жизни и имущество, сколько уничтожали пришельцев, желая стереть их с лица земли.
Пощады никому не было. Какая-то дура-девка всполошенно выскочила откуда-то из глубин построек и, попав нечаянно в самую гущу схватки, метнулась испуганной курой по двору. Через секунду ее голова с вытаращенными от удивления белыми глазами катилась к навозной куче, А ее тело, чудное без головы и неестественно маленькое, слепо скребло посиневшими пальцами кровяную грязь. Из того места, где раньше была голова, из рваной дыры горячим током бил кровяной фонтан.
