— Поручик лейб–гвардии Павловского полка барон Эльснер Иван Фёдорович, — щёлкнул каблуками и пожал им руки, — тоже имел честь быть Павлоном, господа… Прошу следовать за мной в офицерское собрание, где вас ждут, — повёл юнкеров в соседнее деревянное строение, напоминающее юнкерскую столовую, только остеклённое. — Господа, — решил подбодрить юнкеров Эльснер: «Павлоны всё–таки». — После вашего первого визита в полк, ещё в середине мая, когда вы написали прошения и представились командиру полка, его превосходительству генералу Троцкому, офицеры досконально изучили вашу, тэ–э–к скэ–эть, поднаготную, и пришли к единому мнению, что вы достойны служить в нашем полку, — остановился и ещё раз от души пожал руки юнкерам. — Не все удостаиваются подобной чести, — вновь повёл их по неширокой, гораздо уже юнкерской тропы, дорожке. — В прошлом году отказали сыну одного министра.., не стану называть его фамилию.
Рубанов с Зерендорфом переглянулись, и тоже пожали друг другу руки, вызвав этим улыбку адьютанта полка.
Они явно импонировали этому высокому блондину в ловко сидевшей форме, прекрасно подстриженному, с ровным пробором, начинающимся напротив середины левой брови, и с аккуратными ухоженными небольшими усиками.
— Прошу господа, — указал им на дверь столовой, которую поспешно раскрыл вестовой.
В просторной зале с настежь раскрытыми окнами, за большим столом, накрытым белоснежной скатертью, завтракали полтора десятка офицеров во главе с генералом.
— Ваше превосходительство, — обратился к нему адъютант, вытянувшись во фрунт.
Юнкера тут же последовали его примеру, вытянувшись в струнку и затаив дыхание.
— Юнкера Рубанов и Зерендорф, — указал рукой на каждого из них. — Будущие наши сослуживцы.
При этих словах офицеры неспеша и с достоинством поднялись со своих мест, и испытующе глядя на забывших дышать юнкеров, вытянулись во фрунт и приветственно кивнули головами.
Генерал остался сидеть.
— Распорядитесь подать приборы юнкерам, — велел адьютанту полка, а тот передал приказ служителю. — Садитесь на свободные места, господа и позавтракайте с нами, — благодушно глядя на растеряных до последней степени павлонов, произнёс он и вытер салфеткой губы. — Вина сегодня ребятам не наливать, — добродушно буркнул генерал, — продолжив завтрак.
Офицеры вновь уселись на свои места и продолжили прерванные разговоры, временами бросая испытующие взгляды на юнкеров.
Примечая, как ведут себя за столом, как едят, знают ли правила приличия. А то, может, рыбу ножом режут.
Особенно зорко приглядывался к будущим павловцам старший полковник, почти четверть века прослуживший в этом полку. Через полчаса, позавтракав, именно он, а не генерал, откашлявшись, повёл разговор с юнкерами:
— Господа юнкера, — торжественно начал речь, взмахом руки усадив подпрыгнувших павлонов. — Я старший полковник лучшего в гвардии Павловского полка Ряснянский Евгений Феликсович. Вы, надеюсь, успели ознакомиться с историей полка, написанной штабс–капитаном Гоувальтом. Потому буду краток. Как вы уже знаете, наш полк сформирован в 1726 году, как пехотный Тенгинский. 15 мая 1790 года из одного батальона Тенгинского пехотного полка, с дополнением нижними чинами из московских гарнизонных батальонов, создан новый полк. С 1791 года он назывался гренадёрски Московским. 23 ноября 1796 года Именным указом императора Павла Первого от Московского гренадёрского было отделено два батальона и две роты запасного батальона, для сформирования нового гренадёрского полка, который получил название Павловского гренадёрского. Обмундирование павловцев состояло из тёмно–зелёного кафтана, белого камзола и штанов. Полку был присвоен красный цвет воротника, лацканов и обшлагов. Головным убором стала гренадёрская шапка с медным налобником, которая до сих пор является гордостью полка. Она немного видоизменилась в 1802 году и стала тем самым знаменитым головным убором, который полк сейчас и носит. 2 июня 1807 года в русско–французскую кампанию, возле прусского города Фридланда произошёл бой, на века прославивший наш полк. Сама битва была для русской армии неудачной, мы потерпели поражение, а наш полк оставили прикрывать отход армии. Несколько часов гренадёры стояли под яростным французским огнём и не дрогнули, — глаза полковника тоже пылали огнём восторга.
Назубок знавшие эту историю офицеры полка гордо подбоченились, и сидели с таким видом, словно это они выдержали атаку французских батарей.
Лишь генерал, принявший полк в прошлом году, хотя и служивший в нём обер–офицером, спокойно слушал полковую легенду, как слушал кадетом на уроке истории мифы древней Греции.
— …И тогда, дважды раненый в руку и ногу шеф павловцев генерал–майор Мазовский, не имея сил держаться в седле, приказал двум гренадёрам нести его впереди полка, воскликнув… — поднялся с места полковник, за ним встали офицеры и тут же вскочили юнкера, не разобравшись толком в причине переполоха.
Лишь генерал опять остался сидеть.
— …Друзья! — воскликнул Мазовский. — Неприятель усиливается… Умрём или победим! — промокнул салфеткой глаза. — Садитесь господа, — справившись с волнением, уже более спокойным голосом произнёс он. — И умерли! И победили… Господа! Помянем наших великих предков, благодаря которым до сих пор жива Россия. Юнкерам тоже можно немного налить, — распорядился он. — И если вам, ребята, придётся воевать, — оценивающе глянул на вновь вскочивших на ноги юнкеров, махнув им рукой, чтоб садились, — берите пример с павловцев, которые во главе с генералом пошли в последнюю свою атаку… Сейчас в полку хранится 532 прострелянных гренадёрских шапки. Они напоминают нам о мужестве их владельцев. Недаром 13 ноября 1809 года было приказано вычеканить на прострелянных гренадёрках имена тех нижних чинов, кои вынесли их с собою с поля сражения. — Подпоручик, — обратился он к внимательно слушавшему его офицеру с нежныи овалом лица и волнистыми волосами. — Прочтите, пожалуйста, предисловие к «Медному всаднику». У вас хорошо получается.
— С удовольствием, — поднялся офицер и печально почесал указательным пальцем то место, где должны находиться благородные мужские усы.
Люблю воинственную живость, — тихо начал он, —
Потешных марсовых полей,
Пехотных ратей и коней
Однообразную красивость,
— чуть прикрыв глаза, с удовольствием произносил пушкинские строки:
В их стройно зыблемом строю
Лоскутья сих знамён победных,
Сиянье шапок этих медных,
Насквозь прострелянных в бою.
— Лучше невозможно написать, — захлопал в ладоши полковник. — Подпоручик, ради Бога, прочтите ещё раз последние две строки…
Выслушав их, и вновь вытерев глаза салфеткой, предложил:
— Господа! А теперь выпьем за сиянье шапок этих медных…
После приёма в офицерском собрании, юнкера смело топали по улицам Красного Села, расспросив предварительно декламировавшего стихи подпоручика, где находится гауптвахта.
— Немножко выпили и решили сами себя наказать, — развеселился тот, с завистью поглядывая на пушок над зерендорфской губой. — Как раз напротив губы, то есть, гауптвахты, находится деревянный дворец великого князя Николая Николаевича. Вот если с ним столкнётесь, тогда вам и искать ничего не придётся. Содаты доведут, — рассмеялся подпоручик, дружески пожав им руки. — Капитану Кускову передайте привет от унтер–офицера, а ныне подпоручика Буданова.
— Капитану, а ныне подполковнику Кускову привет будет передан, — дурачась, щёлкнул каблуками Аким.
Он уже почувствовал себя благородным подпоручиком.
На обратном пути, без протекции Николая Николаевича, нашли приют неудавшегося дуэлянта. Двухэтажная, солидного вида Красносельская гауптвахта, неусыпными стараниями соседского великого князя, была подзавязку набита кавалерийскими офицерами, лица которых, немым великокняжеским укором, маячили в зарешёченных окнах сего князеугодного заведения.
Румяная небритая дубасовская рожа, никакого укора не выражала. А лишь желание пожрать и выпить.
— О-о! — обрадовался арестант. — Пожевать чего–нито принесли, — по–деревенски произнёс он. — Исть очень хоцца, — чуть покумекав, добавил для пущей убедительности.
— Ага! Щас, ваше превосходительство, господин портупеич. Прям с офицерского стола возьмём пирожки, бифштекс, сыр, колбасу, кулебяку, вино, водку и тебе понесём, — на пальцах перечислил меню Аким, заметив, что слюнки потекли не только у Дубасова.
— А вы что, не из батальона идёте?
— Никак нет! Из собранской столовой Павловского полка.
— Господа-а! — заверещал молоденький корнет из окна второго этажа. — А не были бы вы так любезны, и не отнесли бы записку дежурному офицеру гусарского полка. Очень обяжете меня…
— Бросайте свою записку, — раздобрился Зерендорф. — От сумы и от губы — не зарекайся, — высказал суворовский военно–философский афоризм.
