— Нет, у нас все тихо. А что у других слышать?
— Разве ж я знаю что? Торчу в этой дыре, заплесневел. Только вот от проезжих что услышу. Куда ж ты теперь бежишь?
— На мельницу, на мельницу, мельника надо уведомить.
Корчмарь сразу же просиял.
— А! Так и ему ренту набавят!
Он снова глянул в оконце и сразу же примолк. По тропке от мостков закола как раз вылезали двое: один длинный, другой покороче. Посыльный тоже поднялся и просунул голову.
— Из города будут — бог весть чего здесь шатаются.
Корчмарь поспешил во двор, плотно прикрыв за собой дверь.
Посыльный подмигнул горненским.
— Первейший мошенник, не слушайте вы его. Ноет-ноет, а прошлой весной третий горшок с деньгами зарыл. В Польский край он подается! По осени, когда с верховьев начинают в Ригу с зерном ездить, а зимой со льном, у жидовки каждый день кубышка полна, а в воскресенье две. А у скольких с воза пропадают мешки с льняным семенем? Овес у лошадей из яслей выгребает. Из плута скроен, мошенником подбит. Поглядывайте, чтобы не выцедил у вас ведерко из бочек.
Бренциса это нимало не беспокоило.
— Пусть только попробует — косточек не соберет.
Старичок был на редкость любопытен. Поглядел еще в окно, потом засеменил к дверям.
— Что же это за гости такие, ежели двери надо так закладывать?..
На полпути корчмарь оглянулся — ну как же, посыльный уже открыл дверь, из-за его спины торчала голова Лауска. Незнакомцы уселись на косогоре при дороге, из корчмы были видны только их головы и плечи. Длинный спросил по-польски:
— У тебя в корчме чужие?
Сзади не было видно, как корчмарь на ходу, гримасничая, шевеля усами, предупреждает сидящих. Стараясь не двигать челюстями, прошептал:
— Говорите по-латышски то, что можно слышать, да погромче, а чего нельзя — потихоньку.
А сам по-хозяйски засунул руки в карманы штанов.
— Нет, господа хорошие, сегодня ничего не выйдет. Паводок, он, правда, есть, да день очень уж светлый, не лезет рыба в верши. — А господина фон Шрадера еще нет.
— Жаль, у нас господа из Елгавы, уж так надо бы. — И неведомо, когда будет?
— Ничего не поделаешь, ничего не поделаешь. К ночи будет дождь, когда пасмурно, рыба лезет. Авось завтра. — В Берггофе, говорят, собирались вчера, совещались.
— Да уж постарайся, дорогой! В нашей стороне рыбы ни за какие деньги не достанешь. — Они что, с ума сошли? Уже мужики о них говорят.
— Завтра вечером будет непременно. Пара щурят у меня есть, да ведь их вам не надо. — Мужики тупые, как бараны, ничего не понимают, Еще не собирался отъезжать, да надо думать, что сегодня или самое позднее — завтра.
— Нет, щурят нам не надо. Если рыбы у тебя нет, так и торговаться нечего. — Сегодня ночью и завтра вечером мы будем ждать с лодкой, он знает где.
— Вам-то что, господа богатые. А мне в этакое незадачливое время и грош сгодился бы. — Ладно, я скажу.
— Да где теперь богатые? У каждого свои заботы. — Да пускай он поостережется, шведский отряд будто из Риги идет. Пребстингофского владельца забрали.
— В Курземе еще можно перебиваться, а тут нас как липку обдирают. Десять талеров к ренте опять накинули. Вот и живи. — Эх, проклятые! Прямо по следам идут! В Пребстингофе он в прошлый раз был!
— Жаловаться надо, власти теперь на стороне простых людей. — И каугернского — он там тоже был. Ежели у тебя что есть, припрячь, кто ведь его знает.
— Э, много там нажалуешься, приходится уж добром ладить, а то съедят начисто. — Есть кое-что, надо будет и впрямь припрятать. Коль найдут, пропал я.
Они встали и повернулись к корчме.
— Так до завтрашнего вечера. Да смотри, чтоб была, а насчет цены поладим.
— Ну да чего там, чего там, разве ж мы когда не ладили?
Корчмарь вернулся довольный.
— Это господа из города, заезжий двор там держат и харчевню.
Посыльный покачал головой.
— Господа так господа. А чего ж они по кустам-то?
— Кто по кустам? Понес чепуху! У меня на речке закол, у них своя лодка, вот и едут Прямо туда за рыбой.
— А! Коли за рыбой, тогда оно так.
Корчмарь вышел к жене и вновь плотно притворил дверь. Посыльный многозначительно подмигнул горненским.
— Мошенник — говорил я вам. Харче-евня… Одного не знаю, а второй — лесник с той стороны, напротив имения. Чего-то они замышляют, все лето крутятся. Шастают вокруг всякие чужеродные баричи, и в нашем имении тоже. Говорят, будто бароны против шведских властей бунтовать хотят. И корчмарь с ними заодно, это уж так. Где какой грош перепасть может — он тут как тут.
Горненским до господских затей дела не было, они стали собираться в дорогу. Корчмарь вышел улыбаясь.
— Уже в дорогу? Коль надо, так надо. Жара-то спадать начинает. До заката под Огре будете, это уж как пить дать.
Бренцис любил порядок.
— Ты запиши за мной эти кружки, чтобы потом спору не было.
— Э, да что там, разве ж мы когда спорили? Записать можно.
Он отчеркнул мелом на бревне шестнадцать черточек, потом шесть стер. Ткнул пальцем.
— Десять еще осталось. Считай сам.
— Чего там считать, десять так десять.
Горненские уехали. Корчмарь стал необычайно веселым и юрким. Напевая себе под нос какую-то польскую песенку, взглянул в оконце, где из-за кустов, направляясь, к той стороне, показалась лодка с двумя гребцами. Покрутился по корчме, стал убирать кружки.
— Славные люди эти горненские, да только дурные.
— Ну, да ведь тебе чем дурнее, тем лучше.
— Что поделаешь, дорогой, корчмарю жить тоже надо. Откуда эти талеры взять, чтобы глотку баронам заткнуть?
— Вот и у баронов свои напасти. Разве ж даром говорят, будто бунтовать собрались?
В кружке Лауска не осталось ни капли, даже мухи туда не лезли. Братаны, те хоть немного оставили на донышке, корчмарь слил в одну и подал посыльному.
— На-ка, выпей. Ежели помаленьку — глотка два выйдет.
— Спасибо, корчмарь, я всегда говорю, что ты хороший человек.
Пока старик пил, корчмарь барабанил пальцами по столу.
— Так бунтоваться, говоришь, хотят? Чего ж это они? И наша старуха тоже?
— Куда этой ведьме, сама ноги едва таскает! Это уж молодые, что все лето здесь верхом носятся. Тебе лучше знать.
— Что я знаю — забился в этот сарай. С господами не вожусь.
— Оно и умнее.
Корчмарь взглянул на исчерканное мелом бревно, подошел и стер одну черточку. Пересчитал.
— Девять. Правильно.
— Как же так — правильно? Ему же причитается десять?
— Одну кружку выпил их попутчик, а я что, даром должен давать?
— Даром оно нельзя, что верно, то верно. А ежели он вспомнит?
— Ничего не вспомнит. Из Риги поедет нализавшись, хоть выжми! Я его знаю.
— Да ведь как не знать, как не знать. А за что ж ты ему эти шестнадцать кружек пива?
Корчмарь прикусил язык и встал так, чтобы заслонить брошенный наземь кафтан.
— Так я, по дружбе… Он мне иной раз мерку мучки подкидывает…
— Как же, как же — корчмарке-то пироги печь. Бочку с водкой на телегу, мешочек муки сверху — можно и этак, чего же нельзя.
Лоб корчмаря снова стал собираться в складки.
— Тебе вроде на мельницу надобно?
— И впрямь! Как это я запамятовал? Ну да ничего, сколько тут ходьбы-то, да и никуда больше сегодня не надо. Будь здоров, корчмарь, спасибо за доброту твою. Чтоб тебе завтра рыбки привалило!
Корчмарь выждал, пока старик исчезнет за краем леса, потом рванул дверь в свою комнату.
— Живо неси лестницу в стодолу, пока опять кто-нибудь не ввалился. Тюфяк вспорола?
Словами корчмарка не изъяснялась — такая уж у нее была привычка отвечать только кивками да жестами. Корчмарь кинулся за угол корчмы, вскарабкался куда-то на взгорок, заросший жимолостью и калиной. Оставался он там довольно долго, слез вспотевший, пугливо прислушивался, не слыхать ли чего с той стороны. Не слыхать. Вошел в стодолу, где корчмарка уже приставила лестницу к самым стропилам. Влез наверх и долго копался там, а она стояла на дороге, поглядывая по сторонам. Только корчмарь спустился и унес лестницу на другую сторону, как она вскрикнула:
— Идет! Слезай скорей!
Корчмарь вышел, покусывая вырванную из крыши соломинку, встал и принялся глядеть в небо, мурлыкая свою песенку. Посыльный шел назад с мельницы.
— Дождя ждешь, что ли?
— Как не ждать, лук вконец пожелтел.
— Видать, польет, еще дождешься до полуночи.
Старикашка засеменил дальше и скрылся в лесу по направлению к Птичьему холму. Корчмарь сжал кулаки.
— До полуночи… Полуночник этакий! Таскается вокруг, вынюхивает.
Он дважды обошел вокруг корчмы, будто осматривая, не прячется ли тут кто-нибудь. Еще раз поднялся на взгорок, потом вошел в корчму и принялся переливать из ведра в бочонок. Опрокидывая медный штоф, хитро улыбнулся: давеча с умыслом взял ведро, что побольше, — в него входит двадцать пивных кружек. Четыре задаром — немного, а все-таки…
