Подпоясанный парень снова крикнул из ворот стодолы:
— Поляк, чего околачиваешься! Бери ведро и напои коней!
Мальчишка садовника им командует — времена-то какие пришли! Корчмарь прицепил ведро на крюк, сделанный из сука, и вытянул его с таким остервенением, что облил голые лодыжки. Проклятые! Похватать бы одного за другим, поскидывать в этот колодец, да еще камень сверху. Пускай гниют там. Но ничего не поделаешь. Он носил и поил вначале тех, что у коновязи, а Ян стоял рядом и глядел, чтобы напились как следует. И куда в этих проклятых влезает — по полтора ведра каждая выдула. У корчмаря пот капал на усы от натуги и злобы.
Когда были напоены стоявшие на дворе, приказали носить тем, что в стодоле. В колоде, как только стал наливать туда, что-то подозрительно зашуршало. Корчмарь пощупал. Точно — овес. У него там под сеном были припрятаны два мешка, чтобы корове зимой иной раз горстку подкинуть. И это пропало, потравили все! Корчмарь застонал и на миг привалился к колоде, чтобы передохнуть. Но и постоять здесь нельзя было, — лошадям, видимо, не нравился его дух, они злобно фыркали на воду и норовили, лязгая зубами, ухватить его за рукав. Звери дикие, а не лошади!
Едва он вышел из ворот стодолы, как латыш опять прикрикнул на него:
— Поляк, неси пива, нам пить охота!
Понурив голову, корчмарь обогнул дремавших на крыльце. И пиво все выдуют… Вдруг ему пришло в голову: сегодня же двадцать кружек почитай что даром достались.
— Может, господа лучше водки выпьют?
— Пива, тебе сказано. Не хотим мы твоей водки.
Корчмарь вынес шесть кружек, — больше трех ручек в каждой руке не удержишь. Солдат попробовал, разозлился, размахнулся и плеснул в него. Корчмарь все-таки успел отскочить, струя только задела живот.
— Скотина этакая, за кого ты нас принимаешь! С горненской пивоварни подавай! Выкатывай, целый бочонок!
Все-то он знает точно — значит, не из дальних. Но самому корчмарю выкатывать не пришлось. Со слезами на глазах следил он за тем, как подпоясанный выкатил совсем еще непочатый бочонок и пристроил на самом порожке, чтобы лучше кружку подставлять. Даже дремавшие поднялись. Тянули, точно век не пивали, пошатают бочонок и наливают снова. «Ну так и выхлебывайте досуха, — подумал корчмарь, скрипя зубами, — с гущей, чтобы потом штаны из рук не выпускать…»
Четверым солдатам, охранявшим телегу, тоже отнесли. Арестанты лежали бледные, — должно быть, их тоже мучила жажда. Корчмарю стало жалко их. Налить кружку не препятствовали, но, когда он приблизился к телеге и Шрадер уже протянул руку, латыш подбежал следом и вырвал кружку.
— Не пива им. а вару в глотку!
И выпил сам. Корчмарь виновато развел руками. Шрадер тяжело опустился на солому рядом с товарищем по несчастью. Но долго лежать им не пришлось. Офицер отдал какое-то распоряжение, арестованных вытащили из телеги и поставили на ноги. Порознь они устоять не могли, но, прижавшись друг к другу плечами, удержались. Облепленные соломой, измятые, съежившиеся, тщедушные и жалкие. Корчмарь даже заплакать был готов.
Драгун, этот набольший начальник, сурово спросил:
— Верхняя комната у тебя надежная?
Корчмарь только руки вскинул.
— Как же, ваша честь! Третий год как построена. Крепость, а не комната.
— Ну-ка, свети!
Корчмарь со свечой шел впереди. За ним, гремя по ступеням, поднимались арестованные, поддерживая друг друга. Сзади шли шведы, громыхая тяжелыми сапогами. Самым последним шагал садовников Ян, конец его палаша, звякая, прыгал по ступенькам.
В комнате оба арестованных тотчас же повалились на лавку, словно их всю дорогу пешком гнали. Казалось, лишь теперь они по-настоящему начали понимать, что произошло. Сиверс, свесив голову, глядел на руки — наручники уже оставили красные полосы. Шрадер по очереди осмотрел всех солдат, а затем обратил взгляд на молодого латыша, который ходил по комнате, тщательно оглядывая ее. Он стал возле лавки на колени, потыкал под нею палашом. Попытался воткнуть его в щели потолочных досок, простукал стены — Ян ни на шаг не отставал от него, вытягивал шею и кривил рот, следуя движениям его руки или палаша. Каждый его мускул выражал такую дикую ненависть, что у Шрадера загорелись глаза и руки сжались в кулаки.
Когда солдат подошел к окошку, чтобы посмотреть, как высоко они над землей, корчмарь невольно вытянулся и приоткрыл рот — еле сдержав крик испуга. Но все сошло благополучно. В тени стены солдат не смог разглядеть подкаченную снизу пустую бочку, а попробовать раму ему было невдомек. Корчмарь перевел дух и затоптался за спиной драгун — подождал, пока не удалось перехватить скользящий, полный отчаяния взгляд Шрадера. Тогда он заморгал, скривив рот, и всем лицом принялся объяснять, что хочет сказать: окошко, окошко… Еще не проспавшись с похмелья, посланец Паткуля, видимо, ничего не понял, сердито пожал плечами и отвернулся.
Латыш обернулся и ткнул пальцем в грудь Яна.
— Ты будешь стоять под окном и караулить, чтобы они не убежали.
Тот лишь кивнул головой и на всякий случай хлопнул ладонью по своему оружию. Драгун заметил подозрительно подмигивающего корчмаря и отогнал его.
— Чего вытягиваешь шею, как журавль! Стой у двери и жди, когда тебя позовут!
Затем заговорил с офицером. Довольно долго они обсуждали что-то, поглядывая на пленников. Солдаты тоже глядели на них, и взгляды их не предвещали ничего доброго. Офицер был чем-то недоволен.
— Почему у нас с собой только одни наручники?
— Господин офицер, мы думали, что только одного схватим.
— Да, это так. Не предвидели, что посчастливится заодно поймать и этого насильника и бунтовщика. Он еще опаснее, чем тот, что мужиков убивал. А не связать ли его на всякий случай?
— Думаю, что не стоит. Из этой комнаты никуда не убежишь. Они оба пьяные и будут спать до утра. Да я еще велел этому парню стоять внизу и караулить. Этот не упустит.
Но, чтобы хорошенько припугнуть, он все же повернулся к Шрадеру:
— Слушай, ты, немец, господин офицер хочет тебя связать.
Немец дернулся и попытался встать на ноги.
— Не делайте этого, прошу вас. Я и так едва шевелюсь. Скажите господину офицеру, что я никуда не убегу. Честное слово дворянина!
Солдат перевел. Офицер исподлобья взглянул на пленника — тот выглядел таким перепуганным и беспомощным, будто и шагу не в силах проползти. Швед махнул рукой.
Корчмарь взял свечу. Тяжелые сапоги вновь загромыхали по полу. Шрадер откинулся на лавке, но тотчас тихонько вскрикнул и начал отстраняться назад, пока не ткнулся затылком в стену. Ян нагнулся к нему, тяжело дыша, словно задыхаясь от ярости, — казалось, вот-вот вцепится ему зубами в горло.
Когда дверь со стуком захлопнулась и в комнате стало темно, Шрадер почувствовал, что он весь мокрый. Уф-ф!.. Это же не человек, а волк — бешеный волк…
Восемь драгунов, офицер и толмач вскочили в седла — это их лошади были привязаны к коновязи. Офицер сказал солдату:
— Спроси у поляка, когда же точно Брюммер уехал в имение.
Толмач спросил. Корчмарь быстро прикинул. Как видно, тоже из этих, ежели его ищут. А врать опасно — помочь оно все равно не поможет, только свою шкуру можно загубить. Поэтому сказал правду.
— Рано утром. Кучер еще вчера с вечера за ним приехал.
— А далеко до Танненгофа?
— Шесть миль, считают. Дорога, правда, не бог весть какая, господам тяжело будет верхом ехать. Да ежели еще дождь пойдет…
Но его болтовню уже не слушали. Десять всадников крупной рысью пустились по залитой лунным светом дороге.
Два солдата на верхней ступеньке под дверью, ведущей в верхнюю комнату, привалились каждый к своему косяку.
— Вот чертово ремесло! Торчи тут опять, как остолоп, всю ночь. В сон клонит.
— Прошлую ночь почитай что спать не пришлось. Прямо как охотничьих собак загоняли.
— И все из-за этих проклятых дворян. Чего мы их еще в Ригу везем? Пулю им в лоб — и конец.
— И пускай валяются, покамест воронье глаз не выклюет. Куда толковее. Напрасно только в Риге казенный хлеб есть будут, да, еще, может, кого и помилуют. Бунтовщики они все до единого.
— Всех немцев надо бы перестрелять, тогда бы и порядок был.
— И поляков. Этого поляка самого первого. Шевелит усами, как прусак, сразу видно, что шельма. Как бы только не выкинул сегодня какую-нибудь штуку.
— Да что он может, тараканище этакий.
— Как бы не подложил огня под соломенную крышу. Связать надо бы — и к этим же двоим. Одна шайка.
Другой потрогал, крепко ли заперта дверь. Зевнул и сел на ступеньку.
— Ноги совсем затекли от седла. И весь день жарища, как перед судным днем. Черт подери, что это у них тут за сторона!
— А вот пиво доброе, это верно, надо признать, — похоже, что в голову ударило. Как бы только старик наш не наскочил, знаешь ведь — в таких делах он шуток не любит.
