— Знаком.
— Какой он из себя?
— Одноглазый. Ходит в одежде дервиша, но под нею носит панцирь.
— Да, это он. А ты из каких краев?
— Из Битлиса, господин.
— Мать твоя жива?
— Жива, господин.
— Семья есть?
— Двое детей у меня.
На глаза курда навернулись слезы.
Добо продолжал:
— Я выпущу тебя из крепости, но ты должен точно выполнить одно поручение.
— Господин, я раб твой до самой смерти.
— Ты пойдешь к Дервиш-бею. У него есть маленький мальчик-невольник. Скажи бею, пусть завтра утром приведет мальчика к тем воротам, которые выходят на речку — туда, где ты попал в плен, — и там он получит за мальчика то, что требует. Приходите с белым платком. Понял?
— Понял, господин.
— Один из наших выйдет за ворота. Он захватит с собой талисман Дервиш-бея. А ты возьмешь мальчика у бея и передашь его нашему человеку. Только смотрите, чтобы никто не тронул нашего посланца.
— Жизнью своей отвечаю за него.
— Этого мало. Поклянись сердцем своей матери, счастьем своих детей, что честно выполнишь условия.
— Клянусь, господин! — ответил курд.
Криштоф стоял тут же. Добо обернулся к нему.
— Криштоф, ступай в рыцарский зал. В углу валяется куча турецкого скарба. Там ты найдешь маленькую турецкую книжку. Принеси ее.
Это был Коран. Грамотные турецкие воины повсюду носили при себе Коран. Книга была в кожаном переплете, со стальным колечком в углу. В колечко продевалась тесемка, и на ней носили Коран на груди. Курд положил палец на Коран и поклялся. Потом упал к ногам Добо, поцеловал землю и, радостный, быстро удалился.
— Но, сударь, — произнес Гергей дрожащим голосом, — а если турок увидит, что мы обманываем его?
Добо спокойно ответил:
— Будь мальчик там, он уже показал бы его. Все турки — лгуны. Я только тебя хочу успокоить.
Гергей поспешно пошел к башне, чтобы до рассвета немного отдохнуть. Сердце его колотилось.
Когда он проходил мимо пороховой мельницы, кто-то в тени произнес: «Тсс!»
Гергей взглянул туда и увидел цыгана. Приподнявшись с соломенной подстилки, Шаркези махал рукой, подзывая его.
— Ну что тебе? — нехотя спросил Гергей.
Цыган встал на ноги и зашептал:
— Ваша милость господин Гергей, к нам паршивая овца затесалась!
— Ну!
— Вечером я был у Старых ворот, чинил подбородник шлема одному солдату из Кашши и слышал, как господин лейтенант Хегедюш говорил своим людям, что во время осады полагается платить вдвое больше. Солдаты ворчат на капитана Добо. Вот, говорит, турки сулят нам всякие милости, а он ничего хорошего не обещает.
У Гергея дыхание перехватило.
— И это они при тебе говорили?
— При всех солдатах. Я бы не стал передавать, да что мне их лейтенант! Я не его боюсь, а турок.
— Пойдем со мной, — сказал Гергей.
Он разыскал Мекчеи. Тот как раз распоряжался устройством насыпи.
— Пишта, — сказал Гергей, — послушай, что говорит Шаркези. — И он оставил их вдвоем.
Поутру, когда Добо вышел из дворца, Хегедюш поджидал его в дверях.
— Сударь, — сказал он, приложив руку к шапке и отдавая честь, — мне надо вам кое-что доложить.
— Важное?
— Не очень.
— Пойдем со мной. Расскажешь там, наверху, у ворот.
Над воротами стояли уже Гергей, Мекчеи и Фюгеди. От турок, сновавших на речке, они были укрыты плетеным тыном.
Добо поглядел вниз через тын и, обернувшись к Гергею, спросил:
— Еще нет никого?
— Никого, — ответил Гергей, бросив взгляд на Хегедюша.
Хегедюш поднес палец к шапке. Гергей тоже. Но взглянули они друг на друга холодно.
Добо молча смотрел на Хегедюша, ждал его донесения.
— Сударь, — заговорил Хегедюш, — я должен доложить, что среди солдат наблюдается некоторое недовольство.
Глаза Добо широко раскрылись.
— Увы! — Хегедюш пожал плечами и, моргая, отвел взгляд. — Среди них есть старые солдаты, которым известно, что во время осады гарнизону крепости всегда и всюду платят дополнительное жалованье… Вчера все ждали, что получат эти деньги. К вечеру уже дулись. Я решил, что если выругаешь их, то еще больше разозлишь, и поэтому позволил им высказаться и даже обещал доложить вам, господин капитан, об их просьбе.
Лицо Добо стало строгим.
— Прежде всего, господин лейтенант, — сказал он, — вам не следовало забывать, что в крепости не место перешептываниям. А что касается денег, которые выплачивают во время осады, пусть тот, кто сражается ради них, а не за родину, явится сюда, и он получит деньги.
Добо отошел от лейтенанта и перегнулся через тын.
— Идут! — воскликнул Гергей. Казалось, от волнения сердце вырвется у него из груди.
От кучки турок отделился курд. Он уже был при оружии и вел двух венгерских ребятишек — двух босоногих крестьянских мальчиков в поддевках и портах. Курд шел, широко шагая, и ребятам приходилось бежать рядом с ним.
Позади, шагов за сто от них, был виден кривой дервиш. Он следовал верхом за курдом, но остановился на расстоянии выстрела и, поднявшись в стременах, посмотрел в сторону крепости.
— Оба не мои! — обрадовался Гергей.
И правда, мальчики оказались старше его Янчи. Одному из них было, вероятно, десять, другому — двенадцать.
Курд встал перед воротами и крикнул:
— Бей посылает вместо одного мальчика двоих! Отдайте кольцо, тогда он пришлет и третьего.
Добо сказал караульному на башне:
— Выгляните из бойницы. Махните рукой курду, пусть уходит.
В этот день турки так же ломали, рушили стены, как и раньше. Широкогорлые зарбзены действовали медленно, но с ужасающей силой. Ядра с грохотом ударялись в стены, и каждый раз слышался треск, а иногда и гул обвала.
И все же в этот день наступила перемена, о которой караульные доложили еще рано утром.
Конные солдаты отступили от крепости. Куда-то исчезли и акынджи в красных колпаках, сипахи в сверкающих панцирях, дэли в плащах с капюшонами, генюллю на низкорослых конях, гуребы, мюсселлемы и силяхтары. Недоставало и девятисот лагерных верблюдов.
Что же случилось?
В крепости у людей лица прояснились. Даже цыган явился к крестьянам-точильщикам и велел до блеска наточить его длинную ржавую саблю. У пекарни запели женщины. На заросшем травой бугре неподалеку от пекарни резвились дети. Мальчики играли в солдатики, девочки вели хоровод:
У Катоки Уйвари
Нарядная юбочка,
Пышная опушечка,
Овес — коню, супруге — жемчуг,
Дочери — жемчужный венчик.
Служанка госпожи Балог привела к детям и маленького турецкого мальчика. Тот с удивлением смотрел на игры.
— Примите и его тоже, — попросила служанка.
— Не примем, — ответили мальчики.
А девочки приняли.
Турчонок не понимал, что они пели, но кружился вместе с ними с таким благоговением, словно принимал участие в каком-то священнодействии.
Но откуда радость и веселье?
Турецкие конные солдаты исчезли. Ясно, что на подмогу осажденным идут войска. Королевские войска! Ясно, что турецкая конница выступила им навстречу.
И барабанщики барабанили еще задорнее, стараясь заглушить голоса турок, что-то кричавших защитникам крепости. Особенно ожесточенно колотил солдат, приставленный к большому барабану. При этом он то и дело вскакивал на крепостную стену.
В крепость сыпались записки. Турки забрасывали их стрелами. Записок этих никто не читал — их сразу бросали в огонь. А стрелы тащили к Цецеи. От зари до зари он сидел в Казематной башне; стоило турку показаться поблизости, как старик выпускал в него стрелу.
Добо по-прежнему оставался серьезным.
Он поднимался то на одну, то на другую вышку и наблюдал за неприятелем. Иногда подолгу смотрел в сторону горы Эгед. Изредка качал головой.
Вдруг он вызвал к себе во дворец Мекчеи.
— Милый Пишта, — сказал Добо, опустившись на стул, — что-то мне не нравится этот Хегедюш. Последите-ка за ним.
— Уже следим.
— Мне нужно знать каждый час, с кем он говорил, куда смотрел, куда пошел.
— Все будем знать.
— Но смотрите, чтобы Хегедюш ничего не пронюхал, а не то еще преподнесет нам какой-нибудь подарочек.
— Не пронюхает.
— Если в крепости поднимется мятеж, тогда нам конец. Я мог бы посадить его за решетку, но надо выяснить, много ли народу и кто именно идет за ним! Гниль необходимо вырезать, чтобы и следа ее не осталось. А кто за ним следит?
— Цыган.
— Надежный он человек?
— С тех пор как мы отбили приступ, цыган считает безопаснее для своей шкуры оставаться с нами, несмотря на все посулы турок. Вчера он работал среди солдат из Кашши, сегодня опять постарается найти себе там занятие. Я сказал ему: «Сослужи нам добрую службу — получишь хорошего коня с полной сбруей». Цыган прикинется, будто он заодно с недовольными.
— А другого надежного человека у тебя нет?
— Конечно, нашелся бы, да разве кашшайцы доверятся ему! Цыгана они ни во что не ставят и поэтому его не стесняются.
