Старайтесь на обратном пути избегать стычек, без пехоты и артиллерии вы проиграете сражение. А мы постараемся отвлечь внимание визиря на себя.
Переправа армии на правый берег началась в тот же день. Если для конницы это не представляло большого труда, то для артиллерии, для тысяч телег, для стада быков и овец пришлось строить наплавной мост из лодок, бревен и плах. На все потратили два дня с лишком.
Армия неспешно двинулась вдоль реки. Ренне и Чириков 30 июня с кавалерией отправились на рысях в сторону Браилова. В авангард, шедший в трех милях впереди армии, были пущены войска генерала Януса, державшие все время связь со штабом армии. Именно от Януса ждали первого сообщения о противнике, но 5 июля прискакали из арьергарда и сообщили фельдмаршалу:
— Турки переходят реку сзади армии.
— Значит, окружить хотят, — сказал Шереметев и приказал Алларту: — Людвиг Николаевич, пошли разведчиков за «языками». Идем как слепые. И вели усилить арьергард.
Уже на следующий день к фельдмаршалу были доставлены первые пленные — два турка и один крымский татарин. Никто из них по-русски не разумел, пришлось прибегнуть к услугам переводчика. И не только его, призвали и полкового профоса, дабы помог туркам развязать языки.
— Спроси янычар, кто визирь и сколько он привел войска? — велел Шереметев переводчику.
Тот выслушал пленных, перевел:
— Войском командует визирь Балтаджи, всего у него с пехотой и конницей сто двадцать тысяч.
— Сто двадцать, — удивился фельдмаршал. — Врут, поди. Это с крымчанами? Спроси.
— Нет. У хана своих семьдесят тысяч.
— Н-ничего себе, — проворчал обескураженно Борис Петрович. — Стало быть, врали наши шпиги и господарь вкупе с имя. А пушек? Спроси.
— Пушек, говорят, триста.
Фельдмаршал велел еще «языков» изловить: не верилось ему в эти страшные цифры, превышение над русской армией в пять раз.
Увы, новые «языки» называли приблизительно те же цифры. Шереметев доложил царю о показаниях «языков».
— Новость неприятная, — согласился Петр. — Но надо пережить. В Полтаве ж мы выставили втрое меньше против шведов.
— Но там зато какой резерв был, государь.
Седьмого июля прискакал от генерала Януса посыльный и сообщил, что турки уже у Прута, и янычары переправляются на этот берег.
— Передай генералу: пусть отходит к нам и в драку не ввязывается, — приказал Петр. — Борис Петрович, пошлите кого к Ренне, пусть тоже идет на соединение с армией с тем провиантом, который успел взять. Надо всех собирать в один кулак.
Янус отступал, преследуемый янычарами, и едва его конники миновали свои рогатки и пушки, установленные уж за ними, как рявкнула артиллерия. Завизжала картечь. Турки откатились, но вскоре заговорила их артиллерия.
Вечером на окружающих высотах замаячили конники крымского хана.
— Здесь узкое место, государь, — доложил фельдмаршал царю. — Завтра они с высот расстреляют нас как куропаток. Надо отойти на более удобные позиции.
— Командуйте, фельдмаршал.
Восьмого июля чуть свет начался отход русской армии. Турки, сочтя это отступлением, цепко преследовали русских. Но усиленный арьергард, которым теперь командовали тот же Янус и Алларт, отбивал все наскоки.
Девятого июля пополудни дошли до Нового Станелища — достаточно просторного места, и фельдмаршал приказал обоз расположить у реки вместе с остатками стада, определив туда же раненых с лекарями и гражданских лиц, каковых было не много. Это Екатерина Алексеевна со своими фрейлинами, канцлер Головкин со своим заместителем Шафировым, с секретарями и подьячими, несколько денщиков царя и, наконец, господарь Дмитрий Кантемир с несколькими слугами.
Вкруг этого лагеря на почтительном расстоянии в боевую линию построилось войско, огородившись рогатками и ощетинясь пушками.
И устройство лагеря, и построение в линию происходило под беспрерывную пальбу пушек и ружей с обеих сторон.
Турки разбили лагерь примерно в версте от русского и оттуда совершали яростные атаки. Едва стихала стрельба, как на поле являлись конные янычары, навстречу им мимо рогаток, сверкая палашами, вылетали остервеневшие от злости и жары драгуны. И начиналась жестокая, страшная своей беспощадностью рубка.
Шереметев наблюдал за боем из-за рогаток, сидя в седле на коне. И в одну из таких стычек он увидел, как из этого клубка дерущихся выбежал русский воин, видимо потерявший коня или выбитый из седла, и побежал к лагерю, преследуемый янычаром на белом высоком коне. Турку ничего не стоило бы с высоты сразу зарубить пешего, но у того в руках был палаш, и он вертел им над головой, словно молнией, со звоном отбивая удары врага.
— Ах мать твою! — выругался Шереметев и дал шпоры застоявшемуся коню.
Тот рванул вперед, с ходу перескочил через рогатки и понес своего седока туда, где янычар гнал русского драгуна.
Турок настолько увлекся таким безопасным делом, как преследование пешего, что не заметил скакавшего к нему верхового. Фельдмаршал выхватил шпагу и, на полном скаку промчавшись мимо, разрубил янычару голову {260}.
Когда Шереметев стал заворачивать коня, турок уже был на земле, а драгун, поймав поводья его лошади, пытался успокоить ее. Животное, потерявшее хозяина, храпело, вставало в дыбки.
Сунув шпагу в ножны, Шереметев подъехал к драгуну.
— Борис Петрович?! — вытаращил тот глаза. — Это вы?
— Ну я. Дай сюда повод. Все равно ты сейчас не сядешь на него. Разволновали животину.
Шереметев возвращался легкой грунью {261} в лагерь, ведя в поводу белого красавца, с другой стороны, держась за стремя фельдмаршала, бежал спасенный драгун, бормоча с запыхом:
— Ой спасибо, ваше сия-тство… Ой спаси… Дай вам Бог…
Для въезда фельдмаршала пушкари откинули рогатку, кто-то молвил с восхищением:
— Как вы его славно ухайдакали, ваше сиятельство.
Измученный драгун, оказавшись у своих, сразу обезножел, опустился на землю, прохрипел:
— Братцы, пи-ить…
Шереметев поехал к обозу, где стояла царская палатка. Выскочившей навстречу девушке-фрейлине сказал:
— Скажи ее величеству обо мне.
Едва та исчезла за пологом, появилась молодая царица.
— Борис Петрович? — удивилась она.
— Ваше величество, Катерина Алексеевна, примите от меня в подарок сей трофей, — сказал Борис Петрович, протягивая повод.
— Ой, какой красавец! — молвила восхищенно женщина. — Прямо лебедь белая.
— Вот и назовите Лебедем, — посоветовал фельдмаршал и, осмотревшись, увидел царского денщика, приказал ему: — Чего рот раззявил, возьми повод, не царице ж за него иматься.
Поберег старый фельдмаршал Екатеринины ручки, хотя десять лет тому не он ли заставлял эти самые ручки отстирывать его пропотевшие, вонючие подштанники. Эх, время, время, чего только ты не начудишь!
А меж тем сражение продолжалось. Конницу сменяла пехота, пехоту — артиллерия. Трижды князь Михаил Голицын водил гвардейцев в атаку, когда нависала угроза прорыва турок в лагерь, и отбрасывал противника с немалыми для него потерями.
Из-за жары и нещадно палившего с неба солнца многие солдаты сбрасывали мундиры и ходили в атаку в нижних сорочках. А артиллеристы, те вообще раздевались донага, оставаясь в одних подштанниках у своих раскаленных, пышущих жаром пушек.
Все до последнего рядового понимали, в каком отчаянном положении оказалась русская армия, и поэтому дрались с остервенением обреченных.
Сражение шло весь день 9 июля без какой-либо передышки и не прекращалось с наступлением ночи. Всю ночь с обеих сторон стреляли пушки, трещали ружейные выстрелы. Полковые лекари сбивались с ног, перевязывая раненых.
Все поле от русских рогаток до турецкого ретраншемента было усеяно трупами погибших.
К утру перестрелка стихла, а высланные фельдмаршалом еще в темноте охотники за «языками» приволокли двух турок. Пленные показали, что в их лагере взбунтовались янычары, отказываясь возобновлять атаки, так как за один вчерашний день потеряли убитыми семь тысяч человек. И пришло сообщение, что сзади их русские захватили город Браилов.
— Это Ренне, — уверенно сказал Петр. — Молодец!
Кроме того, пленные сообщили, что-де сам султан велел визирю заключить мир, что об этом тоже кричали взбунтовавшиеся янычары.
— Ну что, Гаврила Иванович, — обернулся царь к Головкину, — а не попробовать ли нам предложить мир? Наши солдаты измучены до крайности, есть нечего. Выдержат ли второй день. Борис Петрович, что молчишь?
— А что говорить? Я солдат, нацелен на драку. А пленным я что-то не верю. Могут и соврать, недорого возьмут.
— Надо попробовать, — сказал Головкин.
— Борис Петрович, ты главнокомандующий, пиши письмо визирю. Вон бумага, чернила, садись к столу.
