Шереметев, вздохнув, взялся за перо. Попросил:
— Токо не шумите, дайте подумать.
— Пиши, пиши, не будем шуметь, — сказал Петр.
«Сиятельнейший крайний визирь его салтанова величества!
Вашему сиятельству известно, что сия война не по желанию царского величества, как, чаем, и не по склонности салтанова величества, но по посторонним ссорам, и понеже ныне дошло до крайнего кровопролития, того ради я заблагорассудил вашему сиятельству предложить, не допуская до крайности, сию войну прекратить возобновлением прежнего покоя, который может быть к обеих стран пользе. Буде же к тому склонности не учините, то мы готовы и к другому, и Бог взыщет то кровопролитие на том, кто тому причина, и надеемся, что Бог поможет нежелающему. На сие ожидать будем ответу и посланного сего скорого возвращения. Фельдмаршал Шереметев».
— Ох, — вздохнул Борис Петрович, отодвигая исписанный лист к царю. — Чти, государь.
Петр пробежал глазами текст, остался доволен:
— Сойдет. Отправляй с трубачом.
Трубач убыл в турецкий лагерь и как в воду канул. Прошел час, другой — ни трубача, ни ответа.
Царь нервничал, ходил по штабу, кусал ногти и вдруг напустился на Шереметева:
— Кстати, фельдмаршал, кто вам позволил выскакивать за рогатки?! Что за мальчишество?
— Но, государь, там янычар убивал нашего драгуна. Как же я мог спокойно смотреть на это?
— Надо было послать любого другого.
— Но никого вершних около не было.
— Все равно, вы не имели права рисковать. Вы главнокомандующий, голова армии, а лезете, куда вас не просят. Я делаю вам выговор, граф. Впредь чтоб этого не было. — Царь повернулся к Шафирову: — Напиши приказ по армии: фельдмаршала за рогатки не пускать. Я подпишу.
Едва Шафиров закончил написание приказа, Петр выхватил лист и, даже не читая, подмахнул. И тут же приказал Шереметеву:
— Садитесь и пишите снова визирю.
— Как? Опять?
— Да, да. Вполне возможно, ваш трубач не дошел до него. Или заблудился, или погиб.
Фельдмаршал, вздохнув, принялся за второе послание, которое уже закончил с требованием «скорой резолюции».
— Надо отправить с надежным человеком, — сказал Петр и повернулся к адъютанту: — Вызови мне волонтера Михайлу Бестужева.
Юный Бестужев явился, застегивая на ходу кафтан, который, видимо, из-за жары был скинут. Щелкнул каблуками, вскинув к шляпе два пальца.
— Бестужев прибыл, ваше выличество.
— Вот что, волонтер Бестужев, бери пакет or фельдмаршала визирю, доставь и требуй ответа. Без ответа не ворочайся. С Богом!
Петр сделал движение, похожее на крест. Бестужев ушел с барабанщиком.
Царь приказал собрать генералов. Явились Алларт, Вейде, Янус, Репнин, Голицын, Остен, Берггольц.
Открывая совет, Петр сказал:
— Господа, мы с фельдмаршалом послали к визирю уже второго парламентера с предложением заключить мир. Каков будет его ответ, не знаем. Вполне возможен отказ. Что вы предлагаете? Сможем ли мы еще драться?
Генералы переглянулись, заговорил Алларт:
— Ваше величество, солдаты истомлены до крайности. Мои уже забыли вкус хлеба. Если б еще не жара…
— Чего там говорить, — сказал Голицын, — надо идти на прорыв. Слишком велик перевес у турок.
— Да, прорыв — это, пожалуй, лучший выход, — поддержали Вейде и Брюс.
— Как думаешь, фельдмаршал? — обратился Петр к Шереметеву.
— Я тоже согласен с князем Голицыным.
Тут же была составлена диспозиция на случай прорыва, на острие которого вызвался Михаил Голицын. Всем были назначены роли и места. Все подписали бумагу, последним подписал ее фельдмаршал.
Но вот на входе появился Михаил Бестужев:
— Ваше величество, визирь Балтаджи сказал, что он от мира не отрицается, и велел передать, чтоб присылали для переговоров знатного человека с большими полномочиями.
— Как у них настроение в лагере? — спросил царь.
— Полагаю, не лучше нашего, слишком большие потери понесли османы.
— Гаврила Иванович, — обратился Петр к Головкину, — ты канцлер, кого предлагаешь на переговоры?
— Своего заместителя, — кивнул Головкин на Шафирова. — Уж куда знатнее посол. Петр Павлович молод и в языках сведущ.
Царь отпустил генералов, сел за стол и, велев Шафирову придвинуться ближе, стал почти диктовать ему его полномочия:
— Ты, Петр, помни главное, должен принести мир. Обязательно. Слышишь?
— Да, государь. Они же потребуют за это что-то. Что я могу им уступить?
— Уступай, но не спеша, все завоеванное у них. Азов, Каменный Затон. Если начнут говорить за шведов, уступай туго. Лифляндию можешь отдать, но ни в коем случае Ингрию. Ее не уступай ни под каким видом.
— А если станут настаивать?
— Предложь им за Ингрию Псков.
— А может, все дачей денег обойдется?
— Хорошо бы. Обещай визирю до ста пятидесяти тысяч рублей. Всем, всем, кто там будет, даже переводчиков обнадеживай. Янычарскому are десять тысяч довольно будет. Визиря, визиря ублажай во всем. Он тут решает.
С Шафировым были отправлены три переводчика, подьячий, а для пересылок ротмистр Артемий Волынский {262} и Михаил Бестужев.
Теперь осталось ждать, ждать, ждать.
Поскольку с началом переговоров стрельба прекратилась, явилась возможность для обеих сторон собирать своих убитых и отдавать им последний долг. Похоронные команды, занимавшиеся сбором трупов, свидетельствовали: «Турков навалено, братцы, раз в пять больше наших». Полковые священники трудились в поте лица, отпевая павших, предавая земле в общих могилах.
Наступила ночь, от Шафирова не было известий. Генералы, опять собравшиеся в канцелярии Головкина, снова совещались, строили предположения: «А не потребует ли визирь положить оружие и сдаться?» И единогласно постановили такое требование отвергнуть и прорываться вдоль реки, предварительно забив лишних лошадей, нажарив мяса, поделив поровну.
Петр не спал, не мог. Далеко за полночь он сел к столу и при свете единственной свечи начал писать: «Господа Сенат! Извещаю вас, что я с своим войском без вины и погрешности нашей, но единственно только по полученным ложным известиям, в семь раз сильнейшею турецкою силою так окружен, что все пути к получению провианта пресечены и что я без особливые Божии помощи, ничего иного предвидеть не могу кроме совершенного поражения или что я впаду в турецкий плен. Если случится сие последнее, то вы не должны меня почитать своим царем и государем и ничего не исполнять, что мною хотя бы по собственноручному повелению от нас было требуемо, покамест я сам не явлюсь между вами в лице моем. Но если я погибну и вы верные известия получите о моей смерти, то выберите между собой достойнейшего мне в наследники. Петр».
— Вы бы легли, соснули хоть часок, — уговаривала его Екатерина Алексеевна.
— Не могу, Катенька. Какой сон, все на волоске висит. И Шафиров молчит, хоть бы словечко кинул.
Царица молчала, лежа в походной кровати, и тоже не смыкала глаз. Наконец, вздохнув, прошептала:
— Детишек жалко, останутся сиротами.
Но Петр услышал этот шепот, разобрал слова. Успокоил:
— О них не печалуйся. Я Меншикова предупредил на сей счет. Он их не оставит. Да и не все еще потеряно. Будет утро, узнаем что-нибудь.
Рано утром прибыл Михаил Бестужев.
— Ну? — едва не хором молвили царь с фельдмаршалом, увидев посыльного.
— Подканцлер велел передать, что турки не прочь от мира, но проволакивают время, о чем-то бесперечь совещаются.
— Так есть сдвиг какой-нибудь? — спросил Петр.
— Пока ничего.
— Зачем же он послал тебя?
— Подканцлер сказал, мол, ступай, успокой, поди, государь изволновался.
— Изволновался… — проворчал Петр и взялся за перо. Писал быстро, брызгая чернилами: «Я из присланного слова выразумел, что турки хотя и склонны, но медленны являются к миру. Того ради все чини по твоему рассуждению, как тебя Бог наставит, и ежели подлинно будут говорить о мире, то ставь с ними на все, чего похотят, кроме шклявства [18], и дай нам знать, конечно, сегодня…»
Отдав письмо Бестужеву, наказал:
— Ступай и передай Шафирову, что пусть так подолгу не молчит. Для чего, спрашивается, ему придали тебя и Волынского? С Богом!
Перед обедом появился сам Шафиров, увидев, в каком нетерпении пребывает царь, успокоил:
— Не волнуйтесь, ваше величество, Прибалтику не тронули.
— Ну слава Богу! — перекрестился Петр. — Садись, рассказывай скорее. Как? Что?
В шатре помимо царя и фельдмаршала был канцлер Головкин.
Шафиров сел к столу, за которым в нетерпении ерзал царь, вынул бумагу.
— Так. Значит, турки требуют воротить Азов, а все вновь построенные города порушить — Таганрог, Каменный Затон, а пушки оттель им отдать.
