Гости еще были у стола (накрывать стол «а-ля фуршет» было так же модно, как носить брюки галифе — прекрасная Франция и здесь собирала своеобразную дань), но где-то в боковых залах уже начались танцы.
Духовой оркестр гремел так, что вздрагивали и рассыпались завидным звоном люстры.
Репнин видел, как наполнились горячим светом глаза жены: как бы она была благодарна ему, если бы, презрев все условности, он пригласил ее на вальс.
— Не вздумай уходить. По-моему, дипломаты с женами.
Лицо ее не выразило воодушевления.
И вновь, как в тот раз, в салтыковском доме с Бьюкененом, тревожный ветер проник в его сердце: а все-таки он для них отступник. И впервые Репнин подумал, что ставит под удар не только себя, но и ее, быть может, ее больше, чем себя: кто знает, как поведут себя с нею жены дипломатов. Опыт подсказывал Николаю Алексеевичу: они могут пойти дальше мужей и в приязни и в неприязни. Может быть, поэтому соблюдение всех условностей было бы сегодня излишним: пусть она ведет себя как хочет.
Репниных встретил Кедров.
— Ну что ж, не будем медлить, — сказал он, поздоровавшись. — Я вас представлю Нулансу, как только он расстанется с японцем. — Кедров указал на дальний угол, где француз беседовал с японским послом.
— Он знает обо мне?
— Да, конечно.
— Разрешите… падеспань.
Репнин едва не вздрогнул: Северцев.
Настенька оглянулась на мужа.
— Сочту за честь, — молвил Репнин, не поднимая глаз.
Когда позже он увидел ярко-бордовое платье жены, развеваемое танцем, ему показалось, что ей очень хорошо в эту минуту.
Она вернулась, как только кончился танец, и даже попробовала коснуться щекой его руки, а потом вдруг произнесла:
— Северцев сказал, у него мать в Кинешме.
— Он был сегодня словоохотлив, если решился на такое признание, — улыбнулся Репнин.
— Разрешите… на краковяк.
Репнин увидел только сапоги Северцева, они были сегодня надраены так, как не драились, наверно, от сотворения мира.
— Да, да, пожалуйста, — произнес Репнин по инерции и, увидев Кедрова, который шел к нему (очевидно, Кедров хотел представить Репнина Нулансу сейчас), добавил: — И последующие два танца… Я буду занят с полчаса.
— Да, разумеется, Николай Алексеевич, — подхватил Северцев, осмелев, и даже улыбнулся.
И Настенька улыбнулась: ее словно устраивал такой оборот дела.
И вновь Репнин увидел, как потекло платье Настеньки, и стало худо от сознания того, что ей может быть хорошо и без него.
А Нуланс уже быстро шел к нему, и, казалось, брюшко француза способно было все смести на своем пути.
— Репнин? — произнес он и задумался, скрестив свои смуглые руки на животе. — По-моему, я вас видел на Французской набережной.
Нуланс, как хорошо помнит Николай Алексеевич, не мог видеть Репнина на набережной (Французская набережная была синонимом французского посольства), однако в словах Нуланса был свой смысл.
— Я был на набережной в день приезда президента Пуанкаре, — сказал Репнин.
— А позже? — спросил Нуланс.
— Позже — никогда.
— Разве?
Они медленно шли вдоль окон, и платье Настеньки стояло у Репнина в глазах, будто бы никто и не танцевал в этом зале, кроме нее и Северцева.
— Значит… если гора не идет к Магомету, то Магомет пойдет к горе, — взглянул вдруг своими круглыми, глазами Нуланс.
Репнин не ожидал, что французский посол так безбоязненно приблизится к огню, который бушевал между ними. Близость огня Репнину показалась опасной, и он предпочел отступить.
— Собственно, кто Магомет и кто гора? — спросил он, улыбаясь, и, подняв глаза, увидел прямо перед собою жену.
— Магомет, Магомет, — вдруг задумчиво произнес Нуланс и почти сокровенным шепотом добавил: — В наше время и горы не стоят на месте.
— Нет, мне решительно необходимо установить: кто гора и кто Магомет? — рассмеялся Репнин.
— У нас еще будет время решить эту задачу, — заметил Нуланс и, обратившись к жене, которая сейчас медленно шла к нему, поддерживая ладонью обильные желто-седые волосы, добавил: — Я хочу тебе представить господина Репнина… — Нуланс запнулся, не без умысла: посол хотел дать понять Репнину, что испытывает затруднение в попытке как-то охарактеризовать его. — Он был на Французской набережной во время визита президента Пуанкаре, — добавил посол тоном, в котором иронический подтекст был едва ли не обнажен.
Блеклые уста мадам Нуланс на какой-то миг оставались сомкнутыми — ей явно надо было больше времени на раздумье, чем мужу. Все-таки они были очень похожи, мосье и мадам Нуланс. Если верно, что со временем супруги становятся похожи друг на друга — чем больше лет, тем больше сходства, — то в данном случае счастливое супружество четы Нуланс длилось века — за десятилетия такой степени сходства достичь невозможно.
— О, мы не теряем надежды принять вас вновь на Французской набережной в Петрограде, — наконец произнесла супруга посла бойко, не очень сообразив, с кем имеет дело.
Круглые глаза Нуланса мученически расширились. Фраза жены явно не входила в его расчеты.
— Но прежде чем мы примем вас на набережной, мы рады будем видеть вас в Вологде, — сказал он, не уточнив, где и когда хочет видеть Репнина.
Нет, они были очень похожи, мосье и мадам Нуланс, настолько похожи, что казалось недоразумением, что один все еще носит брюки, а другая — юбку.
— Как ваша первая акция? — спросил Кедров, когда Репнин расстался с четой Нуланс.
— Разговор едва ли не протокольный, — заметил Репнин уклончиво, ему не хотелось огорчать Кедрова.
— Без надежды на успех? — спросил Кедров; этот вопрос слишком напрашивался, чтобы не задать его.
Репнин молчал.
— Мы увидим сегодня и Френсиса? — спросил Николай Алексеевич после некоторой паузы.
— Да, разумеется. Кстати, он, кажется, повернул сюда.
Подошел человек выше среднего роста, седоусый, с бледным высоким лбом и рассеянно пристальными глазами, какие бывают у людей весьма почтенных лет. Впрочем, надо отдать должное Френсису, его глаза умели незаметно обнять весь зал и все видели.
— Репнин? Как же, слыхал, и неоднократно. — Он на миг умолк, и лицо изобразил озабоченность. — В одно время с вами в Лондоне работал Арчибальд Хэлл, мой школьный друг.
«Если Френсис придумал историю с этим Хэллом, то придумал хорошо, — сказал себе Репнин. — Но к истории этой можно прибегнуть, будь она даже и мифической, только если есть необходимость, а главное, желание найти с собеседником общий язык. Тогда позиция Френсиса отлична от позиции Нуланса».
— Вот что, господин Репнин, — Френсис тронул руку Репнина как будто случайно, но в этом жесте было расположение. — Завтра вечером мы с женой будем в Осанове. — Он оглянулся, будто усадьбу, которую он назвал, можно было рассмотреть, не сходя с места. — Я приглашаю вас. Вы с женой?
Репнин внимательно оглядел зал, высматривая Настеньку, и едва сдержал вздох удивления: Анастасия Сергеевна быстро шла к нему.
— Я хочу тебе представить, душа моя, американского посла господина Френсиса, — сказал Репнин и протянул жене руку, точно желая помочь преодолеть неожиданно возникший на пути мостик. — Господин посол просит быть у него завтра за городом. — Он продолжал удерживать ее руку, путь через мостик был нелегким. — Мы будем, не правда ли?
— Да, разумеется, — сказала Настенька, не очень понимая мужа: она была взволнована не на шутку. — А господин посол один в Вологде?
— Нет, почему же? С женой, — сказал Репнин и раскланялся.
— Северцев сказал, что знаком с Маркиным, — произнесла она, как только они остались одни.
Репнин был удивлен: это имя прозвучало для него неожиданно.
— Да, Северцев и Маркин друзья, Северцев знал его по Кронштадту.
— И знает, где он теперь? — Репнин так и сказал: «он».
— На Волге, в военной флотилии, сражается, и… отчаянно.
Репнин быстро взглянул на нее и уловил в глазах нечто похожее на восхищение. «Что-то она ищет в Маркине такое, чего недостает ей в новой жизни», — не мог не подумать Николай Алексеевич.
Сизые купола вологодских церквей еще затягивал предутренний туман, проснулась. Сад был полон холодной влаги. По мосту катил тарантас, и крепкие копыта отсчитывали сухие доски. Пахло березовой листвой, сухой и пыльной, вчера было и в Вологде знойно. Настенька заглянула во флигелек — Ольга спала.
Настенька взяла ведра и пошла к реке. На ней было ситцевое платье, в котором она любила работать по дому, и туфли на босу ногу. Тропка едва прорезала высокую траву. Трава была росной, холодные струи стекали по ногам и копились в туфлях. Не выпуская из рук ведер. Настенька сбросила туфли и вошла в воду. Она уже наполнила оба ведра, но продолжала стоять в воде — не хотелось выходить. Вода обтекала ноги, в ней была и студеность и мягкость северного лета.
