– Я вижу большую землю, – ответил Донат, – и сказочный город на этой земле.
– Скоро сказка кончится, – торжественно и печально сказал Максим Яга. – Скоро город-сказка станет вновь городом-воином.
Донат просиял:
– На нас идут враги? Быть войне?
– Война – это не радость, сынок. Война – это горе. Будут палить пушки, и Псков, страдая от голода, будет задыхаться в пожарах.
Старик говорил правду, но Доната не пугали слова о трудностях. Он жаждал настоящего дела. А единственно стоящим делом он считал бой.
– Отец, скажи, откуда напасть – поляки, шведы, немцы?
– Нет, сынок, война идет с востока.
– С востока? Но на востоке Новгород.
– И Москва.
– Москва?
Лицо у Доната сморщилось, будто его уже проткнули пикой. Этого он не мог себе представить – воевать с Москвой. С царем, которому он служит. С той единственной землей, куда стремился отец, бросив процветающее дело.
– Приехал в монастырь чернец Пахомий. Он ездил в Москву проведать тайно, как Москва примет челобитчиков Пскова и как она ответит.
– Ответ Москвы – война?
– Государь собирает войско… Сынок, я хотел потихоньку-помаленьку передавать тебе тайны владения оружием. Но дни войны близки, а потому я сегодня покажу тебе два заветных моих секрета…
И Донат вдруг подумал про себя, вспоминая пана Гулыгу: нежный теленок двух маток сосет.
Один прием у Доната никак не получался, а другим он овладел сразу же. Выждав момент, нужно было шагнуть к противнику под его вооруженную саблей руку и следующими двумя маленькими шажками оказаться у противника за спиной, самое удивительное, старый Максим Яга оказался подвижным, как угорь.
Разучив прием, друзья отправились в монастырь. Зашли в палату, где стоял ларец с казной. При казне – стрелец, в дверях – другой. Вот и вся охрана. Максим Яга сменил караульщиков и пригласил Доната в трапезную отобедать. Есть молодому стрельцу не хотелось. Распрощался. Занятия отвлекли, но стоило остаться одному, сворой набросились его вопросы, и был среди них неумолимый: «Неужто саблю придется в русской обагрить крови?»
Мелькнула мысль: «Уйду в монахи!»
Дал шпоры коню. Засвистал морозный ветер. «Все к черту! Будь что будет! Я люблю, и нет важнее дела под солнцем». Проскакал с версту. Рванул повод на себя. Конь встал.
– Как же так? – спросил Донат вслух. – Почему я должен драться с русскими?
Заметался. У кого спросить совета? У Максима Яги? Но Максим просил быть подальше от псковских дел, а сегодня показал тайный удар. Верит, что Донат в битве с Москвой будет на стороне Пскова… Склонить голову у Пани на груди? Но она шпионка Ордина-Нащокина. Она полячка. Ей ли не повеселиться, когда русские будут бить русских?
Вспомнил старичка, с которым сидел в тюрьме. Этот вразумил бы, но где он теперь? Донат, занятый своей бедой, даже имени его не спросил, а тот и не сказал.
Сошел с коня.
– Ты, что ли, мне ответишь, бессловесная тварь?
Ярость нахлынула, как ливень. Держал коня за узду и бил его кулаком по морде.
«За что? – кричала в нем совесть. – За что бьешь невинную тварь?»
Прыгнув в седло, кровавя узду, бешено крутился на одном месте, гнал коня в сугробы и наконец упал головою на гриву и расплакался.
Во Псков Донат приехал спокойный. В нем даже мать не углядела бы перемены, да и что углядишь, когда трещина разорвала надвое душу.
Донат привел коня в конюшню. И никак не мог расстаться с ним. Ухаживал, как за больным. Гладил, вычесывал, кормил с рук.
В конюшне было тепло. Пахло сеном, ремнями.
Конь принимал ласки настороженно, но вдруг положил голову Донату на плечо, и тот понял – прощен.
Обрадовался. И – к Пани!
Взволновать любимую нежданным появлением. Есть ли радость большая? Донат бесшумно снял оружие. У самой двери его остановили голоса. Говорил мужчина! Ревность – как розга по лицу. Но голос-то Гулыги.
Донат перевел дух, взялся за ручку двери и услышал, как пан Гулыга сказал:
– Пора использовать мальчишку. Нужно узнать, что за человек новый староста Гаврила Демидов. Можно ли его купить. Князь Вишневецкий недоволен. Наступает решительный момент, а мы сидим сложа руки.
– Так ли уж сложа, – сказала Пани.
– Теперь другое время! – прикрикнул пан Гулыга. – У Москвы нет денег и нет войска. Все нам на руку. Восстали Псков и Новгород. Самое время поднять Речь Посполитую. Поводом к выступлению должна стать просьба Пскова о помощи. Со шведами договоримся.
– Шведы воевать не будут.
– Но и не помешают. У них есть счеты с Москвой: выкуп за перебежчиков не выплачен, над послом надругались. Со шведами мы поладим. Пусть они вступят в города, возьмут, если пожелают, Новгород. А нам… Ты, наверное, и не представляешь, что нужно нам от московского царя. Дружбы! И пусть он у нас запросит помощи. Мы ему поможем, требуя в ответ, чтоб он ударил на Хмельницкого.
– Сети! – вырвалось у Доната. – Всюду сети!
Дверь мгновенно распахнулась. Перед стрельцом стоял разъяренный пан Гулыга. Пани вскрикнула и закрыла лицо руками.
– Я шел к любимой и пришел к любимой! – нелепо закричал Донат в лицо Гулыги, схватил его за грудки, выкинул из комнаты и захлопнул дверь.
Дверь тут же вновь открылась, в руках у пана Гулыги обнаженная сабля.
– Я не отдам ее тебе, – сказал Донат ему так спокойно, что пан Гулыга опешил. То ли щенок ничего не слышал, то ли он влюбленный болван, и ничего больше.
Пани пришла в себя:
– Донат, глупенький, неужели ты меня ревнуешь? Пан Гулыга наш верный друг. Защитник нашей любви. И наконец, если бы не пан Гулыга, на что бы мы жили? Мой брат уехал надолго. И он, конечно, не вернется в город бунтовщиков.
– Ах, деньги! Деньги сейчас будут.
Донат прошел мимо Гулыги в свою комнату. Вскрыл пояс и достал два талера.
Пан Гулыга вопросительно смотрел на Пани. Она приложила палец к губам:
– Он ничего не понял. Он ревнивец, и только.
И вспомнила, как стояла перед Ординым-Нащокиным, а Донат, не понимавший польского, говорил по-польски. Гулыга пропустил слова Пани мимо ушей, но подумал о том, что парень только по крови русский. Сам-то швед. Купец, а у купцов родина там, где деньги.
Вошел Донат, положил на стол два талера. Пани рассмеялась:
– Милый! Донат! Как ты наивен! Два талера огромные деньги, но – для стрельца.
– Так я и есть стрелец!
– Обедать, судари! – Пани хлопнула в ладоши. – Вы голодны, оттого и сердиты.
За обедом дьявол толкнул Доната подразнить пана Гулыгу:
– Сегодня видел я – воин стоит на страже перед сундуком с деньгами. Смешно.
– Смешно? – переспросил пан Гулыга.
– Смешно! Воин перед сундуком с ничтожными деньгами.
– С ничтожными? А сколько их?
– Двадцать тысяч.
– Ах, это все те же двадцать злополучных тысяч!
– Двадцать тысяч, – мечтательно сказала Пани. – На эти деньги я б могла купить у разорившегося польского магната дворец его потомственный. И никогда забот уже не знать… Но, господа! Вы еще не помирились. Протяните друг другу руки и забудьте происшествие.
– Я готов! – сказал пан Гулыга.
– Прошу меня простить, – сказал ему Донат и подал руку первым.
Лицо у него было красное, вспотевшее.
«Глупый ревнивец!» – усмехнулся пан Гулыга.
Донат знал, что он покраснел, и благодарил Бога за свои нахально пылающие щеки: поверят, что стыдится вспышки ревности.
Выпили вина.
– Неужто, – спросил пан Гулыга, – у такой казны в охране всего один стрелец?
– У сундука один. Еще один – снаружи у дверей.
– Не много, – сказала Пани задумчиво.
– Я думаю, – откликнулся Донат, – что пора бы деньги перевезти в город, коли…
И осекся: чуть тайну о московской угрозе не выболтал врагу.
– Что ты хотел сказать? – спросил пан Гулыга.
– Деньги нужно держать в надежном месте, коли бунт. Мало ли кому что придет в голову, – торопливо ответил, пряча глаза.
Пан Гулыга глянул на Доната из-под бровей: не прост мальчишка. А ведь он все слышал! Он слишком много знает для своих восемнадцати лет.
– Ну что ж, – сказал пан Гулыга, отодвигая еду. – Я сыт. Спасибо, Пани. Нам с Донатом пора на урок. Ты готов?
– Готов!
Они спустились в подвал. Первым, как всегда, ушел пан Гулыга: зажечь свечи, приготовить сабли.
Донат поцеловал Пани. Она с тревогой глянула ему в глаза. Прижалась вдруг:
– Как хочется из этой клетки на волю! В Польшу или во Францию. Или куда глаза глядят, но где бы тихо было, красиво и изысканно.
– Пойду, – Донат, целуя, отстранял ее от себя, – учитель мой рассердится за опоздание.
Пан Гулыга, покручивая усы, с усмешкой сказал Донату:
– Поглядим, как молодой пан запомнил мои уроки. – И бросился вперед.
Донат едва отбил натиск.
– Неплохо! – похвалил пан Гулыга и пошел плести саблей вкрадчивые кружева. – Взял саблю – будь быстр. Сабля – молния. – И обрушил бешеный каскад ударов.
