Иван Владимирович Сотников родился в семье рабочего-железнодорожника станции Скуратово, Тульской области.
По окончании средней школы работал слесарем, каменщиком, рабочим-путейцем железной дороги, секретарем сельсовета, затем учителем, инспектором народного образования, директором средней школы и филиала педагогического института.
Много учился заочно. Окончил литературный факультет Академии художественных наук, институт иностранных языков, два года аспирантуры при Московском педагогическом институте.
Сама жизнь привела его в газету, газета — в литературу.
В 1928 году, будучи двадцатилетним учителем, опубликовал первый очерк в тульской газете «Деревенская правда». Был выдвинут на работу в газету «Знамя Ильича», выходившую в Алексине. Затем стал собкором тульских и московских газет.
В дни войны прошел большой и суровый путь. Командовал взводом, ротой, батальоном, был командиром полка, начальником штаба дивизии. Участвовал в защите Москвы, в освобождении Украины, Молдавии, Румынии, Венгрии, Польши, Чехословакии, Германии. Был дважды ранен.
За боевые заслуги награжден двумя орденами Красного Знамени, орденом Кутузова III степени, Богдана Хмельницкого III степени, орденами Отечественной войны I и II степени, двумя орденами Красной Звезды, медалями «За оборону Москвы», «За взятие Будапешта», «За освобождение Праги» и другими, а также несколькими польскими и чехословацкими орденами и медалями.
Член КПСС с 1943 года.
Война сдружила его с людьми необычайного мужества и отваги, и они с переднего края, естественно, пришли в повести и романы писателя. Его военные книги и посвящены великой миссии советских воинов, немеркнущей славе наших войск. На страницах своих книг он воскрешает картины крупнейших сражений и битв Великой Отечественной войны.
Иван Сотников — член Союза писателей СССР.
С 1952 года редактирует альманах «Литературная Башкирия». В настоящее время председатель секции русских писателей БАССР.
На страницах газет и журналов много лет выступает как очеркист, литературный критик и публицист.
Перу писателя принадлежат книги «В атаку» (1933), «Писатели-сибиряки» (1950), «Корсунское побоище» (1951), «Оружие чести» (1957), «Сильнее огня» (1959), «Дунай в огне» и «Прага зовет» (1960), «В кипении будней» (1961), «Время не останавливается» (1962).
Роман «Днепр могучий» посвящен героической битве за Днепр, подвигу советских войск, завершивших очищение родной земли от полчищ оккупантов.
1
За окном штабного вагона полновластно хозяйничало солнце. Оно щедро позолотило горизонт, подожгло тихую речку, расплавило окна украинских хат. Опустив раму, Андрей подставил лицо солнцу и встречному ветру. Но на лицо быстро набежали тучки: страшная картина открылась взору. Внизу под откосом — опрокинутые платформы, разбитые вагоны. Поодаль — конские трупы, изуродованные машины, вздыбленные орудия.
Не сегодня-вчера здесь жестоко прошла война.
Зазуммерил телефон.
— «Курган» слушает, — привычно ответил дежурный.
У штабного вагона связь с паровозом, со всеми ротами и батареями. Полк и в пути сохранял условные позывные для скрытого управления.
— Меня? — обернулся командир батальона Андрей Жаров, и в блеснувших глазах его вспыхнуло нетерпение.
— Никак нет, начальника штаба, — и телефонист протянул трубку старшему лейтенанту Юрову.
Докладывал дежурный офицер с паровоза.
— Что там? — не терпелось комбату.
— Пути нет, и впереди глухие взрывы.
Едва поезд сбавил ход, как в ясном сентябрьском небе возник еле различимый силуэт самолета.
Резко прозвучал гудок паровоза. «Остерегись!..» — как бы кричал он.
— Воздух! Воздух! — передавали по линии.
С паровоза доложили: на горизонте два «юнкерса». Они заходили с головы эшелона и, снижаясь, пикировали на паровоз. Стволы зениток и счетверенных пулеметов грозно развернулись им навстречу. Мгновение, и лазурь неба разрезали секущие струи трассирующих снарядов и пуль. Первый из пикировщиков полоснул вдоль состава пулеметной очередью и прогремел над ним своим мотором. Совсем близко ухнули два оглушительных взрыва. Следующий самолет, сбитый с курса огнем зенитчиков, решил проскользнуть стороной.
— Какая цель! — воскликнул Жаров и, молниеносно щелкнув затвором, застрочил из автомата. Огонь по машине, оказавшейся очень близко, открыли и бойцы хвостовых вагонов. Но самолет, набирая высоту, удалялся.
— Эх, упустили! — огорчился Жаров.
Сильно вздрогнув, как от толчка, поезд стих и окончательно остановился. Второго захода немцы не сделали.
Жаров упруго спрыгнул на землю и узкой песчаной бровкой заспешил в голову эшелона. Легко ступая, Юров зашагал сзади.
— Промахнулись? — обратился комбат к молодым пулеметчикам.
— Так точно, товарищ капитан, — смутившись, ответили солдаты.
— Сколько же патронов выпустили?
— Четверть ленты.
— Только всего?
— Больше не успели, — оправдывались пулеметчики.
Офицеры прошли дальше.
— А знаешь, Марк, — сказал Жаров, — больше и не выпустишь.
Юров тоже прикинул: действительно, так.
— А вы сколько выпустили? — обратился комбат к пулеметчикам другой установки.
— Всю ленту, — бойко ответил Зубец, невысокий, синеглазый и безбровый солдат-украинец.
— Эге, махнули, хлопцы, махнули. Самолет-то над вами считанные секунды был, а вы целую минуту дули. С испугу, что ли? — сдвигая на затылок фуражку, усмехнулся Жаров.
— Никак нет, мы…
— Говори мне! — перебил Жаров.
Комбат направился к вагонам Самохина, рота которого вовсе не успела открыть огня по самолету.
— Вы какой ротой командуете? — подступал Жаров к лейтенанту.
— Первой, — вытянувшись в струнку, ответил Самохин.
— Так ей во всем надо быть первой, во всем. — И комбат продолжал уже с иронией: — Самолет чуть на головы не сел, а вы — ни выстрела.
— Да ведь…
Черные блестящие глаза Жарова сузились, построжали, густые брови гневно изогнулись, и в голосе послышались металлические нотки:
— Без оправданий! Порядка требую, дисциплины. Ясно?
— Так точно, ясно, — поспешно согласился Самохин.
К офицерам подошел командир полка Щербинин.
— Оказывается, за ним смотри да смотри, — с укором произнес майор, кивнув на Самохина.
Щербинин — коренной сибиряк, в плечах просторный, сбит плотно. На загорелом, обветренном, чуть морщинистом лице из-под густых бровей умом и задаром поблескивают серые глаза. Нрав у командира полка живой, веселый, но Щербинин может быть и крутым, даже суровым, когда дело касается непорядков. В полку уважают Щербинина и за глаза тепло называют батей.
Неподалеку от вагонов замполит полка майор Березин собрал ротных парторгов.
— Первая рота, — донесся его голос, — не сделала ни одного выстрела. Где же были коммунисты? — Березин не сводил глаз с парторга роты старшины Азатова. — Я знаю: можете сказать, коммунистов в роте горсточка. Но ведь если бы в роте был даже один коммунист, она и тогда не может, не имеет права отставать!
— Да ведь не в бою мы, не в наступлении, когда оружия из рук не выпускают, — попробовал оправдаться Азатов. — Пока схватились…
— Мы всегда в бою, — перебил его Березин, — где бы ни были и чем бы ни занимались. У нас вся жизнь — наступление! — всматривался он в лица парторгов. — Именно, вся жизнь, весь труд наш, вся борьба есть наступление коммунизма, и мы с вами всегда в походе.
— Молодец Березин! Умеет сказать нужное слово, — с душевной теплотой заметил командир полка.
В противоположность Щербинину Березин не могучего сложения, по-юношески тонок и строен. У него смуглое приветливое лицо с узким прямым носом и чуть утолщенными, резко очерченными губами, взгляд быстрый, живой.
— К нам, товарищ майор, к нам! Сюда взбирайтесь! — радушно кричали из вагонов, мимо которых проходил Березин.
— Видал, как любят! — слегка подталкивая локтем Жарова, без всякой зависти произнес Щербинин.
А комбат тем временем думал о своем. Да и было о чем подумать! Хотя командир полка еще не произнес ни слова упрека, Андрей в самом его молчании и в сдержанных похвалах другим почувствовал живой укор себе. Ведь это рота его батальона проявила такую непростительную беспечность!
2
Сквозь мерный перестук колес из-за стены штабного вагона донеслись бередящие душу слова фронтовой песни:
До тебя мне дойти нелегко,
А до смерти четыре шага…
— А до смерти четыре шага… — тихо подтянул Юров.
