— Покажи, где они, я их выведу из дома… Ребята, действуйте!
* * *
Заключенные тихо, но дружно пели «Интернационал». Словаки на своем языке. Гриша по-русски. Кто-то в углу по-мадьярски.
В коридоре с грохотом распахнулась дверь. Послышался срывающийся голос полицейского:
— Горит дом пана коменданта! Все на пожар!
Крики команд. Осатанелый топот кованых сапог. Лязг оружия. Стук наружной двери комендатуры. Пение в камере заключенных оборвалось. В комендатуре наступила гробовая тишина.
А двор уже осветился заревом пожара. В камере стало так светло, что заключенные могли разглядеть недоуменные лица друг друга.
Вдруг где-то на краю местечка раздался винтовочный выстрел. Второй, третий. Потом, как простуженный пес, забухал шкодовский пулемет. Пулемет умолк, и почти сразу в коридоре комендатуры опять раздался топот ног. Вбежали, видимо, человек пять. Двое протопали в дежурку, и там послышались выстрелы.
В следующую минуту в дверях камеры загремели ключи. Дверь настежь распахнулась. На пороге с карманным фонарем в одной руке и пистолетом в другой появился Лацо.
— Быстрее, товарищи! — махнул он пистолетом. — Лонгавер здесь? Где русский?
Видя, что Гриша не в силах сдвинуться с места, Лонгавер и железнодорожник подхватили его под руки и повели к выходу…
Вдоль улицы короткими очередями строчил пулемет. Трассирующие пули преграждали дорогу гардистам, пытавшимся возвратиться в комендатуру.
Пулемет умолк совсем лишь тогда, когда освобожденные из заключения вышли на край Туречки.
Дом коменданта догорал. Но уже никто не пытался его тушить. Улица, освещенная заревом пожара, оставалась пустынной и молчаливой до самого утра.
* * *
Вечерело.
На камне перед пещерой близ разоренного когда-то орлиного гнезда сидел Гриша Кравцов и, тихо насвистывая, чистил винтовку. Старик Лонгавер ломал хворост и по палочке подбрасывал в огонь. А Божена, присев на корточках в углу пещеры, месила в миске тесто на галушки.
Под горой послышались веселые голоса ребят.
— Вот они, яношиковцы, — с добродушной улыбкой сказал Лонгавер. — Теперь уж мне не сдобровать.
— А что? — удивился Гриша.
— Так это ж бегут друзья Цирила Ковача. Сейчас пристанут: «Давай, бача, показывай, где спрятана валашка Яношика».
— Как же быть? — растерялся Гриша. — Они так вам верят.
— Погоди, — загадочно подняв палец, сказал старик. — Я их не подведу.
Шумной ватагой подбежали ребята к костру и вдруг смолкли, глядя на бачу и подталкивая друг друга.
— Дедушка Франтишек, — заговорил наконец Цирил, — вы обещали помочь нам найти валашку Яношика.
— Правду говоришь. Обещал, — серьезно ответил бача.
Он не спеша достал из-за пазухи небольшую листовку и подал ее Цирилу:
— Вот она!
Цирил недоуменно посмотрел на листовку и передал Ёжо:
— Читай!
— «Братья словаки! — громко начал Ёжо. — Двадцать восьмого августа был освобожден от фашистов Турчанский Святый Мартин.
Двадцать девятого утром партизаны взяли Ружомберг.
Партизанская война на Словакии переходит в общенародное восстание против фашистов.
Бейте гардистов! Уничтожайте их беспощадно! Идите в партизанские отряды!»
— Эх, ты! — воскликнул Цирил и выхватил листовку из рук друга. — Дедушка Франтишек, вот бы эту листовку в Братиславу, на дом самого Тиссо!
— Вот это да!.. — воскликнул Ёжо.
— В Братиславу вам не попасть, а но селам вокруг Батеван не плохо бы разнести. — И Лонгавер выложил перед ребятами большую пачку листовок. — Вот вам и валашка…
— А что? Вот это силища! Мы прямо сейчас пойдем! — горячо воскликнул Ёжо.
— Нет. Вы переночуйте. А утречком я вас разбужу…
— Дорогу на Батеваны знаете? — спросил Гриша.
— Знаем! — хором ответили ребята.
— Пойдемте вместе.
— Так ты не уходишь сейчас домой, в Россию? — обрадовался бача Лонгавер.
— Куда ж идти, раз ребята нашли наконец валашку Яношика! — развел Гриша руками. — Теперь вместе будем бить фашистов!
— А вы откуда узнали, что мы искали валашку Яношика? — удивленно спросил Цирил и, нахмурившись, исподлобья глянул на Ёжо.
— Думаешь, Ёжо проболтался? — улыбнулся Гриша. — Нет, мне камни рассказали…
— Какие камни? — недоуменно вскинул брови Цирил.
— Те, за которыми я стоял ночью, когда вы приходили сюда в последний раз!
* * *
Ночь стремительно, как запоздавшая орлица, опустилась на Низкие Татры. И горы, и леса, и ущелья покрылись непроглядной тьмой.
Гриша сидел на огромном валуне. Бача полулежал у костра. А Божена и ребята спали в углу пещеры.
Где-то за рекой во тьме появился огонек. Сперва он колебался, набирая силу, а потом вспыхнул решительно и бойко. За ним, на другой голе, загорелся второй, потом третий, четвертый…
— Что за огни? — спросил Гриша старика.
— Партизанские, — тихо ответил бача. — Это только начало.
Лонгавер смачно пососал свою трубку. Дым окутал его. Гриша почти не видел за этим дымом старика, слышал только голос.
— Костры эти только разгораются… С каждым днем их будет все больше и больше. А придет время — сольются они в большой, неугасимый пожар! И пожрет он все нечистое, что пришло на нашу славянскую землю…
Гардисты — словацкие фашисты.
Райские Теплицы — курорт близ города Турчанский Святой Мартин.
Голи — характерные для Низких Татр лысые округлые вершины гор, обычно поросшие мелкой травой. По преданию, Яношик после сражений с феодалами любил отдыхать на голях и любоваться окрестными лесами и долинами.
Бача — чабан.
Шанё-Мах — министр внутренних дел Словакии времен фашистской оккупации.
Жинчица — сыворотка от брынзы.
Ощепок — фигурка из копченой брынзы. Как копченая колбаса, ощепок может лежать несколько лет, сохраняя не только свои замечательный вкус, но и пряный запах сладковатого букового дыма.
Цестарь — дорожник. В Словакии в каждом селе есть дорожник, постоянно занимающийся ремонтом и охраной проселочных дорог.
Святой копечек — большой деревянный крест, как жертва богу воздвигнутый где-нибудь на перекрестке или голе.
Фарар — католический священник.
