Мы опрометью помчались по двору к темному парадному. Спешка была отнюдь не напрасной. В тот же момент во дворе раздались пронзительные свистки, замелькали черные фуражки шупо, и полиция оцепила двор. Мы взбежали вверх по лестнице, чтобы скрыться от полицейских. Дальнейший ход событий мы наблюдали из окна на лестнице. Полицейские работали блестяще. Перекрыв выходы, они вклинились в свалку, расчленили ее и тут же стали увозить народ на машинах. Первым они погрузили ошеломленного плотника, который пытался что-то объяснить.
За нами отворилась дверь. Какая-то женщина в одной рубашке, с голыми худыми ногами и свечой в руке, высунула голову.
– Это ты? – угрюмо спросила она.
– Нет, – сказал Ленц, уже пришедший в себя. Женщина захлопнула дверь. Ленц повернулся и осветил карманным фонариком табличку на двери. Здесь ждали Герхарда Пешке, каменщика.
Внизу все стихло. Полиция убралась восвояси, и двор опустел. Мы подождали еще немного и спустились по лестнице. За какой-то дверью тихо и жалобно плакал ребенок.
Мы прошли через передний двор. Покинутый всеми астролог стоял у карт звездного неба.
– Угодно господам получить гороскоп? – крикнул он. – Или узнать будущее по линиям рук?
– Давай рассказывай, – сказал Готтфрид и протянул ему руку.
Астролог недолго, но внимательно рассматривал ее.
– У вас порок сердца, – заявил он категорически. – Ваши чувства развиты сильно, линия разума очень коротка. Зато вы музыкальны. Вы любите помечтать, но как супруг многого не стоите. И все же я вижу здесь троих детей. Вы дипломат по натуре, склонны к скрытности и доживете до восьмидесяти лет.
– Правильно, – сказал Готтфрид. – Моя фрейлейн мамаша говорила всегда: кто зол, тот проживет долго. Мораль – это выдумка человечества, но не вывод из жизненного опыта.
Он дал астрологу деньги, и мы пошли дальше. Улица была пуста. Черная кошка перебежала нам дорогу. Ленц показал на нее рукой:
– Теперь, собственно, полагается поворачивать обратно.
– Ничего, – сказал я. – Раньше мы видели белую. Одна нейтрализует другую.
Мы продолжали идти. Несколько человек шли нам навстречу по другой стороне. Это были четыре молодых парня. Один из них был в новых кожаных крагах светло-желтого оттенка, остальные в сапогах военного образца. Они остановились и уставились на нас.
– Вот он! – вдруг крикнул парень в крагах и побежал через улицу к нам.
Раздались два выстрела, парень отскочил в сторону, и вся четверка пустилась со всех ног наутек. Я увидел, как Кестер рванулся было за ними, но тут же как-то странно повернулся, издал дикий, сдавленный крик и, выбросив вперед руки, пытался подхватить Ленца, тяжело грохнувшегося на брусчатку.
На секунду мне показалось, что Ленц просто упал, потом я увидел кровь. Кестер распахнул пиджак Ленца и разодрал на нем рубашку.
Кровь хлестала сильной струей. Я прижал носовой платок к ране.
– Побудь здесь, я пригоню машину, – бросил Кестер и побежал.
– Готтфрид, ты слышишь меня? – сказал я.
Его лицо посерело. Глаза были полузакрыты. Веки не шевелились. Поддерживая одной рукой его голову, другой я крепко прижимал платок к ране. Я стоял возле него на коленях, стараясь уловить хоть вздох или хрип; но не слышал ничего, вокруг были полная тишина, бесконечная улица, бесконечные ряды домов, бесконечная ночь, – я слышал только, как на камни лилась кровь, и знал, что с ним такое не раз уже могло случиться, но теперь я не верил, что это правда.
Кестер примчался на полном газу. Он откинул спинку левого сиденья. Мы осторожно подняли Готтфрида и уложили его. Я вскочил в машину, и Кестер пустился во весь опор к ближайшему пункту «Скорой помощи». Здесь он осторожно затормозил:
– Посмотри, есть ли там врач. Иначе придется ехать дальше.
Я вбежал в помещение. Меня встретил санитар.
– Есть у вас врач?
– Да. Вы привезли кого-нибудь?
– Да. Пойдемте со мной! Возьмите носилки.
Мы положили Готтфрида на носилки и внесли его. Врач с закатанными рукавами уже ждал нас. Мы поставили носилки на стол. Врач опустил лампу, приблизив ее к ране:
– Что это?
– Огнестрельное ранение.
Он взял комок ваты, вытер кровь, пощупал пульс, выслушал сердце и выпрямился.
– Ничего нельзя сделать.
Кестер не сводил с него глаз.
– Но ведь пуля прошла совсем сбоку. Ведь это не может быть опасно!
– Тут две пули! – сказал врач.
Он снова вытер кровь. Мы наклонились, и ниже раны, из которой сильно шла кровь, увидели другую – маленькое темное отверстие около сердца.
– Он, видимо, умер почти мгновенно, – сказал врач.
Кестер выпрямился. Он посмотрел на Готтфрида. Врач затампонировал раны и заклеил их полосками пластыря.
– Хотите умыться? – спросил он меня.
– Нет, – сказал я.
Теперь лицо Готтфрида пожелтело и запало. Рот чуть искривился, глаза были полузакрыты – один чуть плотнее другого. Он смотрел на нас. Он непрерывно смотрел на нас.
– Как это случилось? – спросил врач.
Никто не ответил. Готтфрид смотрел на нас. Он неотрывно смотрел на нас.
– Его можно оставить здесь, – сказал врач.
Кестер пошевелился.
– Нет, – возразил он. – Мы его заберем!
– Нельзя, – сказал врач. – Мы должны позвонить в полицию. И в уголовный розыск. Надо сразу же предпринять все, чтобы найти преступника.
– Преступника? – Кестер посмотрел на врача непонимающим взглядом. Потом он сказал: – Хорошо, я поеду за полицией.
– Можете позвонить. Тогда они прибудут скорее.
Кестер медленно покачал головой:
– Нет. Я поеду.
Он вышел, и я услышал, как заработал мотор «Карла». Врач подвинул мне стул:
– Не хотите пока посидеть?
– Благодарю, – сказал я и не сел.
Яркий свет все еще падал на окровавленную грудь Готтфрида. Врач поднял лампу повыше.
– Как это случилось? – спросил он снова.
– Не знаю. Видимо, его приняли за другого.
– Он был на фронте? – спросил врач.
Я кивнул.
– Видно по шрамам, – сказал он. – И по простреленной руке. Он был несколько раз ранен.
– Да. Четыре раза.
– Какая подлость, – сказал санитар. – Вшивые молокососы. Тогда они еще небось в пеленках лежали.
Я ничего не ответил. Готтфрид смотрел на меня. Смотрел, не отрывая глаз.
Кестера долго не было. Он вернулся один. Врач отложил газету, которую читал.
– Приехали представители полиции? – спросил он.
Кестер молчал. Он не слышал слов врача.
– Полиция здесь? – спросил врач еще раз.
– Да, – проговорил Кестер. – Полиция. Надо позвонить, пусть приезжают.
Врач посмотрел на него, но ничего не сказал и пошел к телефону. Несколько минут спустя пришли два полицейских чиновника. Они сели за стол и принялись записывать сведения о Готтфриде. Не знаю почему, но теперь, когда он был мертв, мне казалось безумием говорить, как его звали, когда он родился и где жил. Я отвечал механически и не отводил глаз от черного карандашного огрызка, который чиновник то и дело слюнявил.
Второй чиновник принялся за протокол. Кестер давал ему необходимые показания.
– Вы можете приблизительно сказать, как выглядел убийца? – спросил чиновник.
– Нет, – ответил Кестер. – Не обратил внимания.
Я мельком взглянул на него. Я вспомнил желтые краги и униформу.
– Вы не знаете, к какой политической партии он принадлежал? Вы не заметили значков или формы?
– Нет, – сказал Кестер. – До выстрелов я ничего не видел. А потом я только… – он запнулся на секунду, – потом я только заботился о моем товарище.
– Вы принадлежите к какой-нибудь политической партии?
– Нет.
– Я спросил потому, что, как вы говорите, он был вашим товарищем…
– Он мой товарищ по фронту, – сказал Кестер.
Чиновник обратился ко мне:
– Можете вы описать убийцу?
Кестер твердо посмотрел на меня.
– Нет, – сказал я. – Я тоже ничего не видел.
– Странно, – заметил чиновник.
– Мы разговаривали и ни на что не обращали внимания. Все произошло очень быстро.
Чиновник вздохнул:
– Тогда мало надежды, что мы поймаем этих ребят.
Он дописал протокол.
– Мы можем взять его с собой? – спросил Кестер.
– Собственно говоря… – Чиновник взглянул на врача. – Причина смерти установлена точно?
Врач кивнул:
– Я уже составил акт.
– А где пуля? Я должен взять с собой пулю.
– Две пули. Обе остались в теле. Мне пришлось бы… – Врач медлил.
– Мне нужны обе, – сказал чиновник. – Я должен видеть, выпущены ли они из одного оружия.
– Да, – сказал Кестер в ответ на вопросительный взгляд врача.
Санитар пододвинул носилки и опустил лампу. Врач взял инструменты и ввел пинцет в рану. Первую пулю он нашел быстро, она засела неглубоко. Для извлечения второй пришлось сделать разрез. Он поднял резиновые перчатки до локтей, взял скобки и скальпель. Кестер быстро подошел к носилкам и закрыл Готтфриду глаза. Услышав тихий скрежет скальпеля, я отвернулся. Мне захотелось вдруг кинуться к врачу и оттолкнуть его – на мгновение мне показалось, что Готтфрид просто в обмороке и что только теперь врач его в самом деле убивает, – но тут же я опомнился и осознал все снова. Мы видели достаточно мертвецов…
