– Ну, водохлёбы!.. – присвистнул Крапивницкий. – Вы всю воду выдули…
– Гляньте, и ни царапины!.. – не унимался Нюня, бесцеремонно оглядывая бойцов и слева, и справа. – Ну дела.
– Героические дела… – без тени юмора добавил Аникин. – Ах вы, черти полосатые! Столько фрицев уложили…
– Что мы, товарищу командир… это все вот он… – Петро ласково погладил пулемет, смотревший надульником ствола в степь поверх грязных шинелей убитых немецких солдат.
– Всем хорош наш «максимка», – любовно продолжил Пташинный. – Только перегревается быстро. Вот уж кто водохлёб… Признаюсь, мы с Караваем даже разок по малой сходили. В горловину кожуха помочились. А шо робыти?… Из него пар валит, а эти гады прут и прут… Раз даже «фаустом» шарахнули. Прямо в щиток. Вон, видите, вмятина… А нам – хоть бы хны. Мы тута – як в люльке. Нам фрицы из собственных трупов такой бруствер сварганили, шо сами потом пройти не могли…
Все это пронеслось в памяти Андрея, когда он помогал грузить раненых в подводу. Надо ж так, по-глупому: из таких ситуаций выходил Петро невредимым, а тут разворотило мужику грудь, что называется, на ровном месте, во время позиционного обстрела. Да, от судьбы не уйдешь. Одна надежда на то, что, как сказал неунывающий Нюня, – Петро упертый, что кремень, поэтому так просто, дыркой в легких, его костлявая не возьмет.
Военфельдшер Анна Макаровна Лозневая порывалась сопровождать раненых, но санитары ее отговорили. Во-первых, она тут, возле позиций, нужнее, потому как немцы своих минометных закидонов прекращать и не думали. А, во-вторых, как резонно заметил ездовой Вася, одно место на дороге не валяется, и лучше еще одного раненого в сторону медсанбата пристроить.
Анюта быстро и сразу с доводами согласилась, как-то странно – затуманенно – глянув в сторону Андрея. Тут ее зоркое и красивое медицинское око и заметило кровь, запекшуюся довольно приличным пятном возле правого уха Аникина.
– Товарищ младший лейтенант… – окликнула она.
– Да, товарищ военфельдшер… – почему-то суше, чем хотел, отозвался Андрей.
– Вы что, ранены? – В ее голосе прозвучало нескрываемое беспокойство.
Почему-то от этого у Андрея в груди стало еще теплее. Сердце стало колотиться часто-часто. Неужели она о нем беспокоится? Аникин вдруг почувствовал такой прилив сил, что прикажи ему Шибановский сейчас в одиночку взять штурмом немецкий опорный пункт, он бы, не задумываясь, побежал его захватывать.
– Да так, пустяки… – небрежно, сплевывая на промерзшую землю, ответил Андрей. Он постарался принять как можно более раскрепощенную позу. А в это время внутри у него все клокотало.
– Знаю я ваши пустяки… – сурово отрезала Анна. – Вчера вон принесли агитатора. Сознание потерял. Оказалось, ранение мягких тканей, третьего дня пуля чирканула. А он никому не сказал, спиртом, говорит, смазал. Вот и смазал. Заражение крови. В бреду отправили в госпиталь. Температура – сорок…
– Погодите, агитатора… Это Кайнарского, что ли? – переспросил Аникин. Он про это ранение еще не слышал. Кайнарский был правой рукой комиссара Зворыкина, ревностным реализатором его идей и чутким репродуктором его мыслей. Теперь, выходит, замполит своего репродуктора лишился. Вроде и жаль человека, а все же спокойнее стало на душе. Меньше народу теперь будет в минуты отдыха на привале мозги засорять.
– Ну да, лейтенант Кайнарский… – пояснила военфельдшер.
– Ага, наш Левитан, – почему-то со смехом, уже усевшись на повозку и взяв вожжи, подхватил тему Вася. – Пуля ж ему по самой пятой точке прошлась.
Вот Левитан и постеснялся за медицинской помощью обращаться. Самолечением занялся.
Нюня захохотал так, что чуть не кувырнулся с телеги.
– Так вы че, Левитана, на животе перевозили, ранением кверху? – давясь от хохота, прохрипел он и тут же зашелся от нового приступа неудержимого смеха.
Так, под неумолкающие раскаты хохота и стоны раненых, подвода и отправилась по накатанной танками грунтовке в медсанбат.
Анна шла впереди, быстро-быстро перебирая своими стройными, легкими ногами, обутыми в изящные хромовые сапожки. Она вдруг ссутулилась и стала выглядеть как-то пронзительно жалко. Андрею вдруг нестерпимо захотелось остановить ее и прижать крепко-крепко к себе и держать так и не отпускать долго-долго.
Она как будто почувствовала что-то. Остановилась вдруг, развернулась резко и молча посмотрела на него своими черными, как уголь, блестящими глазами. Как будто внутрь него заглянула. Неужто действительно женщины сердцем видят? Вот и она словно ждала, испытывала его взглядом: «Ну, давай, обними меня. Ты же хотел. Что же ты?» Андрей словно одеревенел. Он не мог пошевелиться.
– Курить есть, лейтенант? – спросила она. В ее интонации Андрею послышалось разочарование. Но он никак не мог заставить себя сделать это.
– Что застыл как вкопанный… Курить хочется… – выдохнула она. Неподдельная усталость сквозила в ее голосе и движениях.
Андрей, будто очнувшись, ловко скрутил самокрутку из душистого венгерского табака и помог ей раскурить сигарету.
– Сейчас опять нанесут вашего брата. И каждый будет маму звать… – обреченно делилась она. – Кстати, спасибо, лейтенант. За телегу…
– Да на здоровье, Анна. Меня, кстати, Андрей зовут. Если запамятовали…
– Как же вас забудешь… А мы с тобой разве на «вы»?
Она, встряхнув своей красивой головкой, игриво развернулась и снова торопливым шагом направилась к блиндажу санчасти.
– И как тебе из этого кровососа удалось выбить транспорт? – спросила она, не оборачиваясь.
– Это из Рожи, что ли? Ко всем свой подход надо иметь, – улыбаясь, ответил Аникин.
Она обернулась и вдруг рассмеялась, обнажив два ряда ровных, сахарно-белых зубов. Ее смех звенел, как горсть серебряных колокольчиков. Новая волна желания окатила Андрея. Ему захотелось ловить своими губами каждый выплеск этого смеха из ее губ.
– Ох, рассмешил ты меня, лейтенант. Ой, простите… Андрей… – весело сказала она. – Давно я не смеялась…
– Так выходит, что вы – царевна-несмеяна? – подхватывая этот веселый тон, спросил Аникин.
– Ага, царствую… над санитарным отделением… – произнесла военфельдшер.
– Анна… постойте… Постойте…
– Что, Андрей? Что вы… что вы делаете…
Он поймал, поймал серебряный звон на самом кончике ее губ. Ее тело напряглось, а потом вдруг размякло в его руках и стало таким нежным и податливым. А дыхание – горячим и частым, а губы – такими сладкими, что от них невозможно было оторваться.
Вечером, еще задолго до отбоя, командиров взводов срочно вызвали к ротному. Шибановский был хмур. Несколько раз он глянул в сторону Андрея тяжелым, свинцовым взглядом. Никакого совещания и не было. Шибановский тяжелым, не терпящим препирательств, голосом озвучил боевой приказ:
– Утром рота будет штурмовать опорный пункт. Огневую поддержку обеспечит артиллерийский дивизион. Их должны перебросить в наш район в течение ночи. Ну, и наши минометчики. Усек, Старостенко?
– Усек, товарищ майор… – ответил лейтенант.
– Так, теперь второй взвод… – глухо произнес Шибановский и снова поднял свои свинцовые зрачки на Аникина.
– Младший лейтенант Аникин… – обратился он, опустив глаза к карте.
– Слушаю вас, товарищ майор! – отрапортовал Андрей. Похоже, что он уже знает насчет его и Анюты. Ну, и пусть знает. К лешему его.
– Мы должны будем скорректировать огонь для артиллеристов. Для уточнения огневых точек противника необходимо сделать вылазку. Ваш взвод в ночь проведет разведку боем.
Вот тебе, бабушка, и Юрьев день. Значит, такова месть ротного. Не шастай в чужой огород, не рви цветочки на чужих клумбах.
– Что молчите, младший лейтенант? – уже не так сухо спросил Шибановский.
– Задача ясна, товарищ майор! – ответил Андрей, встречая тяжелый взгляд ротного. «Смотри, гляделки не сломай, лысая тетеря», – зло думал Аникин, выдерживая этот взгляд. И не таковских переглядывали. Эх, если бы знал майор, какие речи шептала Анюта ему, Андрею, лежа с ним на шинели, в блиндаже санчасти, три часа тому назад. Ни в жизнь тебе, майор, таких слов не услышать. Как не услышать того сладкого постанывания и глухого рычания, в которое потом Аня пыталась обратить свое нестерпимое желание кричать от каждого его движения. Так-то, майор. Разведка боем, так разведка боем. Аникинскому взводу не привыкать.
Поддержка пришла неожиданно, причем оттуда, откуда получить ее Аникин никак не ожидал.
– Товарищ майор… – вдруг выступил вперед Зворыкин. – Есть по данному вопросу предложение.
Лицо майора скривила гримаса раздражения.
– Говорите, комиссар… – почти не сдерживая своих эмоций, с тяжелым выдохом произнес майор.
– Почему бы не провести разведку более экономными силами. Силами взвода лезть на приступ этого опорного пункта – почти самоубийство. Да еще ночью.
