— От гранаты, конечно!
— Правильно, от гранаты! К кольцу привязываем шнур, другой конец которого тянем в кусты, где и ждем появления состава.
— Появился, — продолжил Емельян. — Платформы с песком пропускаем. И когда колесо паровоза «наступит» на мину, дергаем удочку-шнур... Ну как?
— Трахнет в самое сердце!
— И полетит под откос немчура.
Удочка понравилась капитану.
— Хвалю! — одобрил он. — Должно получиться. Где будем испытывать?
— На железке, — ответил Усольцев. — Прямо на фрицах.
— Не попробовать ли все-таки сначала здесь рвануть? — предложил Бердников.
— Не стоит заряд впустую тратить, — возразил Усольцев. — Сработает, куда денется. Взрыватель-то гранатный. Чеку дернем — и порядок.
— Уговорил. Готовь группу! Будешь за старшего, земляк...
На задание отправились втроем: Усольцев, Гулько и партизан из взвода минеров-подрывников Яков Урецкий, широкоплечий, с огненно-рыжей шевелюрой.
— Теперь и ночью нам светло будет. Так, Яша? — улыбнулся Усольцев.
— Значит, иду направляющим?
— Конечно. Наш ориентир — твоя шевелюра.
— Эх, если бы и борода еще у тебя, Яша, была! — воскликнул Клим.
— Нельзя мне бороду, — серьезно произнес Урецкий.
— Что так? — удивился Клим.
— Мировой пожар будет!
— Довод резонный, — поддержал Усольцев. — Нам пожар не нужен, а немцам устроим фейерверк... Итак, веди нас, огненный Яша!
И пошли они гуськом — друг за другом. Поклажи хватило всем троим: толовая мина, лопата, лом, топор, шнур — все нужное. Ну и, конечно, оружие — у всех немецкие автоматы.
Тропу-дорожку запорошило снегом, но Урецкого это не смущало. Он знал, куда идет. Не раз выводил уже к железной дороге подрывников. И до войны, когда был членом артели ломовых извозчиков, эти места и дороги, ведущие к станциям, исколесил вдоль и поперек. Каждый кустик и деревце, каждая ложбинка и пригорок были его давние знакомые. Сейчас и не сосчитать, сколько тюков разных с мукой, зерном, крупой да ящиков с гвоздями и инструментом перевез его конь-ломовик по этим вот колдобистым дорогам. И всегда был в добром настрое Яша Урецкий. А чего тужить? Есть работа, хотя и тяжелая, — поди таскай многопудовые мешки! — но на то спина и руки ему даны. Есть добрая лошадь и телега — кати себе! И Яша катил: от райцентра до станции и обратно. С удовольствием! Ехал в ночь, в непогоду... Никого не боялся. Даже грома с молнией. Не прятался от них, как другие, под телегой, а ехал себе, чтобы не опоздать. Что-что, но Яша никогда не опаздывал. Приезжал прямо к вагону и был первым у его дверей... Ах, как давно это было! Не ездит больше ломовой извозчик Яша Урецкий на станцию за провиантом и прочим товаром. А вот нынче топает пешим к железной дороге, и совсем по другому случаю. На своей спине несет он смерть врагам, которые лишили его дома, лошади, работы. Рассчитаться надо с ними, ох как надо рассчитаться!
— Яша! — подал голос замыкающий Усольцев. — Чего плохо светишь? Я за корягу зацепился...
— Выше ноги поднимай, товарищ старший!
— Слушаюсь! А скажи-ка, далеко еще ползти?
— Версты три с хвостиком.
— А хвостик длинный?
— Еще версты три, — ответил Яша, и всем вроде веселее становится.
Когда до железнодорожного полотна осталось, как уверял Урецкий, с километр, сделали привал. Была надобность уточнить обстановку, окончательно определить место действия, ну и, конечно, каждый должен обрести боевое состояние, чтоб уже в момент операции ничто не отвлекало ее исполнителей от главного дела.
— По данным разведки, сегодня до 24.00 должны проследовать к станции Старушки несколько составов, — сообщил Усольцев. — Значит, поставить мину мы должны к 22.00, примерно через час. В каком месте будем минировать?
— Километров за шесть-семь от станции, когда паровоз еще будет идти на большой скорости, — ответил Урецкий. — Место я знаю. Вдоль дороги мелкий кустарник, который скроет нас. И рельсы проложены по высокой насыпи. Там вагоны хорошо полетят под откос.
— То, что надо! — одобрил Усольцев. Уточнив варианты отхода и место встречи на случай, если придется поодиночке уходить от преследования противника, минеры взяли направление прямо к дороге. Минут через двадцать, достигнув кустарника у насыпи, они уже лежали на снегу в белых маскхалатах. Приготовили ломик, лопату и прислушались. Стояла тишина, и лишь изредка со стороны станции Старушки доносились паровозные гудки.
— Начинаем! — скомандовал Усольцев.
— Стоп! — бросил Гулько. — Что-то тарахтит.
Снова замерли. Верно: тарахтение нарастало.
— По рельсам, кажется, какая-то колымага катится, — прошептал Урецкий.
Вдавились в снег и, не двигаясь, лежали до тех пор, пока мимо на большой скорости не проскочила дрезина. Она удалилась в сторону Старушек.
— Видно, дорогу проверяют, — произнес Усольцев.
— Значит, жди состава. Вперед, Яша! А ты, Клим, оставайся и гляди в оба!
Усольцев и Урецкий, захватив заряд и инструмент, поползли к насыпи. Гулько, приподнявшись на колено, наблюдал за дорогой. И в тот момент, когда минеры начали подъем по насыпи, он снова уловил далекий стук колес.
— Стойте! — прошипел Клим. — Замрите!
Минеры прилипли к насыпи, а Гулько вытянулся на снегу. Не по себе стало партизанам: неужто проморгали эшелон?
Но то был не эшелон, а всего лишь паровоз с платформой. А на платформе — огневая точка, которую в темноте нельзя было заметить, но зато она оживилась сразу, как поравнялась с кустарником, — пулемет дал длинную очередь.
— Прочесывают, гады! — прямо в ухо Урецкому произнес Усольцев. — За мной, наверх.
Минеры быстро взлетели на насыпь и, примостившись у рельса, начали ломиком долбить успевшую уже промерзнуть землю. Яша долбил, а Емельян лопаткой выгребал грунт и углублял яму. Работали споро, но несуетливо, знали, что Клим надежно стережет их. Когда глубина ямы оказалась достаточной, Урецкий опустил в нее мину, а Усольцев поставил взрыватель от гранаты и к кольцу привязал крепким узлом шнур. Мину осторожно присыпали песком, запорошили снегом, чтобы незаметной была, и поползли назад. Усольцев полз и разматывал шнур. В кустарнике он сообщил, что остается здесь один, а товарищам велел метров на двести отползти от дороги. И кто знает, если фрицы обнаружат его, тогда пусть огнем прикроют его отход.
Не прошло и пяти минут, как все на своих местах приняли боевое положение. Усольцев — на переднем крае, вблизи насыпи. Такое его расположение диктовалось обстоятельствами: шнур на километр не протянешь. Максимум метров на тридцать. Таким шнуром удобней, а главное — надежней дергать чеку.
Усольцев понимал, что его позиция самая опасная и рискованная, поэтому он и занял ее, а во «второй эшелон» отправил товарищей. Раньше, когда партизаны пользовались минами нажимного действия, все уходили от дороги подальше, теперь же Емельян шнур далеко не отпускал. Этот новый способ рельсовой борьбы требовал и нового подхода к выучке минеров, к их физическим и боевым данным. Это понял Усольцев именно сейчас, лежа у насыпи.
Холод заставлял Емельяна подняться с земли, чтобы потоптаться и согреться. Но не довелось: послышались паровозные вздохи. Емельян снова прижался к земле и ухватился за конец шнура. Теперь, кажется, катил большой состав. По мере его приближения земля все больше вздрагивала. Это Емельян ощущал своим телом. А когда увидел платформы, на которых громоздился причудливых очертаний груз, спрятанный под брезентом, — не то машины, не то орудия, — он сразу принял решение — подрывать!
Как и ожидалось, впереди паровоза тарахтели платформы, которые немцы подставляли под предполагаемые партизанские мины. Емельян пропустил их. Но когда паровоз накатился на точку, где лежала мина, рука дернула шнур. И Емельян впервые так близко-близко увидел необыкновенной яркости оранжевый сноп огня, вырвавшийся из-под рельса и ударивший так по паровозу, что тот, будто норовистый конь, сначала вздыбился, а затем, обессилев, рухнул наземь и бесформенными железными глыбами раскидался по снежному насту.
Что было дальше, Емельян не видел, он сорвался с места и, пригнувшись, побежал к товарищам. Только слышал грохот, который, казалось, катился следом за ним и оглушал все окрест. Вагоны, платформы летели под откос.
— Я видел орудия! — обрадованно произнес Гулько, когда Усольцев подбежал к кусту, за которым сидели Клим и Яша.
— И танк тоже летел вместе с платформой, — добавил Урецкий. — Сам видел.
— Значит, хороша «удочка»! — произнес запыхавшийся Емельян.
А эшелон все грохотал. Скрежетало железо, с треском что-то ломалось, звенело стекло... И катился по морозному воздуху людской крик.
— Вона как заголосили фрицы! — радовался Урецкий. — Слышишь, Емельян?
И только сейчас в грохот и вопль ворвалась автоматная стрельба.
