С трудом поспевая за капитаном, минула несколько переполненных бойцами вагонов. У последнего, купированного, капитан остановился и крикнул:
— Лейтенант первый!
Из вагона выглянула смуглая круглолицая девушка. В одной руке она держала что-то яркое, шелковое, а в другой — иголку с ниткой.
— Лейтенанта нет. Только что ушел ко второму, — ответила она.
— Маня, — сказал капитан, — скажешь лейтенанту — пусть зачислит новенькую.
— К нам? — удивилась Маня.
— Да, — кивнул капитан.
В это время подали сигнал отправления, и он поспешно ушел, а я поднялась в вагон.
— Вы откуда? — спросила Маня.
— Из госпиталя, — ответила коротко я.
— А родом? — Большие черные глаза Мани внимательно смотрели на меня.
— Из Крыма. А что это вы шьете? — заинтересовалась я, погладив зеленый блестящий шелк в руках у девушки.
— Юбку, — коротко ответила она.
«Наверное, актриса, едет на фронт выступать», — подумала я, рассматривая девушку.
— Луиза! — крикнула Маня, заглядывая на верхнюю полку. — Луиза, вставай!.. Вставай, Луиза. У нас новенькая!..
На верхней полке зашевелилась шинель, и из-под нее показались золотистые кудри.
Меня удивило это имя — Луиза. «Не русская, что ли?» — подумала я.
— Довольно спать, Луизка, — добродушно говорила Маня. — Сколько можно? И днем и ночью!
Девушка потерла кулаками зажмуренные глаза и сонно потянулась.
— Теперь только во сне и отдыхаешь… Больше никакой радости нет, — обиженно протянула она. — Какой мне приснился сон! Слушай, Манечка. — Она положила руки под голову и продолжала: — Приснилось, будто я дома. У трюмо, разодетая, красивая, как и прежде, стоит моя мама. В руках она держит два букета чудесных алых роз… Теперь таких нет, они цветут только в мирное время… Я их очень любила!.. А за окном щебечут ласточки и солнце светит. Мама будто собралась идти на мой дебют и зовет меня: «Ляля, сегодня будем тебя поздравлять, сегодня ты станешь актрисой…» А я слушала маму и думала: «Вот начинается мое будущее!..» А на душе так легко было, спокойно! И вдруг твой голос: «Луиза, вставай! Вставай, Луиза!» И все пропало — и мама и розы.
Сердито передразнивая Маню, девушка отбросила шинель и, вздохнув, сказала:
— Ох, хотя бы быстрее кончилась эта проклятая война.
Спрыгнув на пол, Луиза заправила новую гимнастерку, потуже затянула солдатским ремнем тонкую талию и, достав из карманчика круглое зеркальце, стала причесываться.
Она была очень красива. И конечно, привыкла сознавать свою красоту — это было заметно по всему, даже по тому, как, глядясь в зеркальце, привычно кокетливым движением приглаживала она свои красиво изогнутые брови, укладывала длинные локоны.
Я невольно залюбовалась девушкой. Даже в этой солдатской гимнастерке она была хороша: большие серо-голубые глаза, золотистые вьющиеся волосы, чудесный цвет лица. Все движения мягкие, грациозные…
— Почему ее зовут Луиза? — спросила я Маню, когда девушка пошла умываться. — Она что, француженка?
— Нет, — коротко ответила Маня.
— А вы что, артисты? — продолжала я расспросы.
— Да, — усмехнулась она, — артисты. Вот видишь, Луиза, — упрекнула она вошедшую подругу, — разболталась ты, и девушка узнала, что мы актрисы.
— А чего скрывать, конечно, актрисы, — весело ответила Луиза.
Приведя себя в порядок, Луиза подошла к нам и, приветливо улыбаясь, подала мне руку:
— Давайте же наконец знакомиться.
— Меня зовут Тамарой.
— Вы откуда? — спросила Луиза, усаживаясь подле меня.
Я ответила, что из Крыма, а перед войной жила во Львове.
Девушки ужаснулись, услышав, что война меня застала у границы, и стали расспрашивать все подробности о муже, о дочке, о первых днях войны.
На маленькой станции кто-то крикнул в окно:
— Девушки, берите ужин.
Маня схватила котелки и хотела выскочить на перрон, но в тамбуре дорогу ей преградил часовой.
— Миша, я за ужином, — сказала она вошедшему в вагон коренастому лейтенанту.
— Выходить нельзя, — тихо сказал он. — Обед вам принесут. Таков приказ командира.
Маня сказала ему обо мне.
— Я уже знаю, — кратко ответил он. — Идите в купе и пока не выходите.
— Кто этот лейтенант? — обратилась я к Луизе.
— Начальство наше, — неопределенно ответила она.
— Но почему вам нельзя выходить? И часового поставили…
— А ты разве не знаешь? — Луиза подмигнула Мане. — У нас здесь гауптвахта.
Пожалуй, она шутила. А я все больше недоумевала, почему же меня поместили сюда. Однако вопросы было задавать бесполезно — в этом я уже убедилась. Видимо, в скором времени все разъяснится.
…После ужина разговор не вязался. Луиза забралась на свою полку, укрылась шинелью и быстро уснула.
Маня, пока было светло, шила, потом открыла чемодан, стала аккуратно складывать вещи.
— Ой, сколько у вас платьев, — удивилась я. — Почему же вы в военной форме?
— Это для танцев.
— И шубка, боты тоже для танцев?
Маня захлопнула чемодан, резко повернулась ко мне:
— Знаете что, давайте-ка спать. Света сегодня все равно не будет.
…На стыках рельсов мерно постукивали колеса, вагон плавно покачивался, сладко посапывала Луиза, а мне не спалось. Я все думала о Мане, о Луизе. Почему же все-таки поместили меня к ним, к этим артисткам? А вагон действительно похож на гауптвахту, совсем почти пустой — только мы да еще офицеры в соседнем купе… А может быть, девушки вовсе и не артистки? Я припомнила наши разговоры. Обо мне так подробно все выспросили, а о себе — ни слова… А потом мысли стали путаться, в вагоне было тепло, тихо, размеренное покачивание убаюкивало, и я не заметила, как уснула.
На рассвете мы выгрузились вблизи Туапсе. Около перрона стояло несколько закрытых машин. Нас, девушек, посадили в одну из них. Обогнув город, машины двинулись в сторону гор. Скоро начался крутой подъем.
Около полудня мы остановились у красивого белого здания: по-видимому до войны здесь был санаторий. Остальные машины свернули на широкую пальмовую аллею, ведущую к морю.
Дул порывистый, холодный ветер. Солнце стояло высоко и небрежно бросало холодные лучи на окружающие нас горы, покрытые густой, потемневшей от декабрьских морозных норд-остов зеленью.
— Вот тут и покурортничаем! — крикнул нам Миша, с силой хлопнув дверцей кабинки. — Располагайтесь, девушки, в любой комнате.
Я, Маня и Луиза заняли одну маленькую комнату, когда-то в санатории, видимо, служившую дежурной сестре, — всюду на полу валялись старые склянки из-под лекарств.
В этот же день, когда мы обедали, к нам постучали и вошли двое: знакомый капитан из Львова — он и был комиссаром части — и лейтенант Миша.
— Сычева! — обратился ко мне капитан. — Вы зачислены в нашу часть. Будете разведчиком в тылу врага. Выбрасываться придется по спецзаданию. Вот командир вашей группы, — указал мне комиссар на лейтенанта. — По всем интересующим вас вопросам обращайтесь к нему.
Лейтенант, многозначительно улыбаясь, добавил:
— А если не всегда будете получать ответ, не обижайтесь!
Капитан повернулся к нему и сказал:
— Заниматься начинайте с утра, времени у вас очень мало. А вы, девушки, помогите ознакомить Тамару с нашей работой. Расскажите ей, как надо вести себя в тылу, какая там обстановка, и подумайте, как вы будете действовать. Теперь можно обо всем говорить. Работать будете в одной группе и задание будете иметь одно. Но язычок держать надо за зубами. Ты, Тамара, поменьше говори теперь, а больше расспрашивай.
«Так вот почему девушки ничего не говорили о себе, — думала я, пока комиссар разговаривал с Луизой и Маней. — Так вот какие они артистки! Они парашютистки-разведчицы. И как это я сразу не догадалась».
Когда командиры ушли, я рассказала девушкам о мыслях моих и опасениях. В этот вечер девушки долго рассказывали о себе. Вот что я узнала о Луизе.
Двадцатипятилетняя актриса Киевского театра оперетты Елена обожала свою профессию. Она выросла в артистической семье. Все, особенно бабушка, престарелая актриса этого же театра, пророчили молодой актрисе большое будущее.
На выпускном вечере в институте, когда Лена успешно спела арию Периколы, старик профессор, поздравляя ее, сказал: «Работайте над собой. У вас талант».
В театре она, как молодая актриса, вначале играла второстепенные роли, но через год режиссер поручил ей главную роль в оперетте «Принцесса цирка». Все репетиции проходили с большим успехом, старые актеры восхищались незаурядным талантом девушки и говорили ее матери, тоже актрисе:
— У вашей дочери большое будущее.
На воскресенье был назначен дебют. Ляля усиленно к нему готовилась.
