— Чего они хотят? — крикнул Пипино. — Чтобы я сам их судил, да?
— Они хотят уравнять счет.
Человечек побежал к внутреннему телефону, оставив на столе трубку городского аппарата.
— Пусть делают, что хотят, — кричал Пипино. — Пусть обходятся сами. Не могут они, что ли, обойтись без нас?
Он встал с кресла и орал стоя, а на столе у него орал телефон.
— Они хотят расстрелять девяносто человек? — орал Пипино. — Пусть идут на площадь и берут их. Не могут они, что ли, поймать на площади девяносто человек? Я не отвечаю за тех, кто на площади. Если их взяли на площади…
Джузеппе-Мария кивнул на телефон:
— Что он говорит, этот дьявол?
Пипино замолчал. Человечек кротким голосом разговаривал по другому телефону, и префект с полицейским комиссаром силились услышать, что говорит этот дьявол в своей хриплой запредельности.
— Ему некуда больше сажать заключенных, — сказал Пипино.
Джузеппе-Мария улыбнулся.
— Пригласим его сюда?
Человечек кончил говорить по внутреннему телефону я вернулся к орущей трубке; он делал вид, что торопится, но вынужден был обойти сзади кресло, а двигался он при всей своей тщедушности так, словно живот у него был, как у самого раскормленного толстяка.
— Я сам его позову, — сказал Джузеппе-Мария.
Он направился к двери, а человечек говорил тем временем в трубку:
— Мы нашли выход. Я сам позвоню через полчаса.
— Что? — спросил у него Пипино. — Мы нашли, куда их сажать?
— Да, в какой-то мере, — ответил человечек. — В психиатрическую клинику.
— В сумасшедший дом?
Но в эту минуту вошел Клемм, и Пипино, вскочив, бросился ему навстречу и сжал обеими руками его руку.
— Дорогой мой, дорогой…
— Хотите прийти ко мне нынче вечером?
— Ведь вы знаете, я очень занят.
— Будет маленькая дружеская вечеринка.
— Сегодня вечером это невозможно. Я очень сожалею…
— Всегда вы говорите, что это невозможно.
— Увы, да. И всегда об этом сожалею. Они перешли к делу.
— Я говорил сегодня с генералом Циммерманом.
— У вас есть трибунал? Если есть, я молчу.
— Дело тут не в трибунале. Дело в том, чтобы правосудие свершилось до восемнадцати часов.
— Но к чему такая спешка? Мы потеряли убитыми куда больше, чем вы. И все-таки мы не спешим. Куда нам спешить? Правосудие не должно спешить.
Пипино обратился к своему начальнику канцелярии:
— Что вы скажете об этом? Ведь верно, правосудие не должно спешить?
— Вопрос в другом, — сказал человечек.
— В чем же? — спросил Джузеппе-Мария.
— Прошу вас, — сказал Клемм. — Зачем нам нужны вопросы?
Было без четверти четыре. Он снял с руки часы и положил их на стол рядом с перчатками, брошенными раньше.
— В семнадцать тридцать, — сказал он, — я должен быть уже в Сан-Витторе.
Джузеппе-Мария подмигнул человечку:
— Видишь, в чем вопрос? — Потом он взглянул на Пипино: — Правосудие имеет право и поспешить.
Пипино, однако, сумел сказать, чего он не хочет. Он не хочет брать на себя ответственность за передачу людей в руки карательного взвода. Эту ответственность несет трибунал. А разве он трибунал? Никакой он не трибунал.
Джузеппе-Мария сказал:
— И ты все еще утверждаешь, что не горячишься?
— Ничего я не утверждаю, — крикнул Пипино. — И совсем не горячусь.
В пять минут пятого он уже не знал, что говорить, и в сердцах крикнул человечку:
— А вы, вы почему ничего не скажете?
Джузеппе-Мария успокоил его, заявив, что незачем выдавать самых важных заключенных.
— Как так? — воскликнул Пипино.
— Они у тебя не спрашивают о личностях, — сказал Джузеппе-Мария. — Они просят у тебя столько-то голов, больше ничего.
— Можно выдать им рабочих?
— Разумеется. Мы можем дать им одних рабочих.
Эта идея — передать в руки карательного взвода одних рабочих — показалась Пипино весьма ободряющей, чуть ли не спасительной. Человечек тоже, видимо, нашел ее весьма ценной. Все-таки наименьшее из зол. Он заботливо высморкал длинный нос. Джузеппе-Мария засмеялся. Согласие было достигнуто.
— Половину мы возьмем из забастовщиков, — сказал капитан Клемм, — половину из политических.
— Займитесь этим вы с комиссаром, — сказал Пипино. — Только сами, только сами! — Потом он добавил: — И не смейте мне трогать интеллигентов!
— У Пипино слабость к интеллигенции, — сказал Джузеппе-Мария.
— Я хотел сказать, людей свободных профессий.
— У Пипино слабость к свободным профессиям.
— Любую слабость можно понять, — сказал Клемм.
— Дело не в этом, — сказал Пипино. — Но когда тронешь кого-нибудь более или менее известного — держись! Разговоров не оберешься.
— Пипино всегда боится разговоров.
— Я не говорю, что боюсь. Я только говорю, что не хочу лишних историй. Пусть со свободными профессиями имеют дело трибуналы.
Было четверть пятого. Клемм продиктовал человечку декларацию о принятии партии заложников, которую ему предстояло подписать. Продиктовал цифру: сто десять.
— Сто десять? — переспросил человечек, оторвавшись от бумаги. — Почему сто десять?
— Значит, — сказал Джузеппе-Мария, — немцев было одиннадцать.
— Немцев было девять, — сказал человечек.
На лбу у него выступил пот, а Пипино в кресле снова закрыл лицо руками.
— Оу-у! — снова зевнул он с подвывом.
— Было еще две собаки, — сказал Клемм. — Одна вчера вечером, лучший дог в гестапо, и одна сегодня утром — моя Грета.
Джузеппе-Мария сказал:
— Но ведь человека, который убил собаку сегодня утром, задержали. Разве его не задержали?
— Я с ним скоро повидаюсь, — сказал Клемм.
— Что это за человек? — спросил Пипино.
— Ну, он-то не интеллигент, — сказал Джузеппе-Мария.
У человечка вспотел нос.
— А кто он? Ты его видел?
— Он? Бродячий торговец.
— Коммерсант?
— Бродячий торговец!
Человечек вытер платком пот со лба.
— Это даже вне ваших правил, — сказал он.
— И все-таки… — сказал Джузеппе-Мария.
Человечек повернулся к нему:
— Что все-таки?
Пять минут они пререкались, человечек и Джузеппе-Мария, и голоса их становились все громче.
— Дорогой мой, — сказал Джузеппе-Мария, — но ведь вам все равно некуда девать заключенных.
Вмещался Пипиио:
— Ну ладно. Уступите половину, и все. Сто человек: «Кругом — бегом!», и конец разговору. — Он обратился к Клемму: — Идет?
Клемм улыбнулся. Согласие снова было достигнуто. Однако человечек засеменил прочь — маленький, щуплый, но словно несущий перед собой тучный живот толстяка, — и вышел вон из комнаты. Декларацию дописал под диктовку Клемма Джузеппе-Мария.
— О-у-у! — взвыл Пипино.
Он опять зевнул и опять спрятал лицо в ладони. Казалось, он задремал. Клемм надел часы на руку и сказал:
— Я опаздываю.
Открыв дверцу машины, он поискал взглядом собак.
— А собаки? — крикнул он.
Ему напомнили, что в последний момент он сам приказал вывести их из машины и оставить в гостинице.
Клемм приказал ехать в «Реджину».
— Быстро, — скомандовал он. — Rasch! Und dann schnell nach San-Vittore![25]
В гостинице собак отводил наверх молодой эсэсовец. Он не знал, что у каждой из них есть отдельный номер, ему просто было сказано: «Отведи собак наверх». Поэтому он запер обеих в комнате капитана и не снял с них намордников.
Некоторое время Гудрун и Блут смотрели друг на друга. Они сидели неподвижно и смотрели друг на друга, задрав головы. Потом Гудрун поднялась с места и стала кружить около Блута.
— Чего ты хочешь? — спросил Блут.
— У-у-у-о! — сказала Гудрун. — У-у-у-о! — Она не переставала кружить около Блута.
Каптен Блут тоже поднялся на ноги.
— Was willst du?
Он не делал ни шагу и только поворачивал голову вслед за рыскавшей вокруг него сукой, и вопрос его звучал все более сердито:
— Was willst du eigentlich?
— У-у-у-о! — отвечала Гудрун.
Гудрун была старая и сильная — настоящая волчица; Блут был моложе и ниже ее и не так силен. Не переставая повторять: «Чего ты хочешь?», он опустил голову и понюхал у нее под хвостом.
Гудрун яростно зарычала.
Она опрокинула Блута и старалась укусить его, несмотря на намордник.
— Was willst du denn?[26] — спросил Блут.
Он поднялся на ноги и стоял теперь настороже, а Гудрун снова принялась кружить около него.
— Хочу сожрать тебя, — ответила Гудрун. — Ich will dich fressen.
Блут засмеялся.
— Чего ты смеешься?
— Ха-ха! Mit jenem Zeug?[27] — сказал Блут.
Они возились так шумно, что в комнату вошел Сын Божий.
— Черт бы вас побрал! — сказал он и запер Гудрун в ее комнате, а потом вернулся за Блутом.
