— Правда ваша, — сказал Риттер. — Но только рассуждая чисто академически. — Он иронически улыбнулся. — Теперь можем идти внутрь?
Он открыл дверь и вошел в освещенное помещение. Сначала их появления просто не заметили, что и не удивительно, поскольку толпившиеся вокруг стола люди были пьяны. В дальнем углу комнаты находилось примерно с десяток девушек. Волосы взъерошены, одежда порвана, лица потемнели от грязи. Именно их лица вызывали интерес. Тусклые глаза, полные безнадежности, взгляд пойманного животного, ожидающего нож мясника.
В конце самого длинного стола сидел дородный хауптштурмфюрер. Это было воплощение человеческой жестокости с узким разрезом глаз и высокими славянскими скулами. Он удерживал у себя на коленях маленькую темноволосую девушку, крепко обхватив ее одной рукой за шею, другая его рука нашла себе занятие у нее под юбкой. Девушке едва ли было больше шестнадцати лет.
Первой Риттера увидела именно она, ее глаза расширились от удивления, и хауптштурмфюрер, почувствовав, как она замерла, проследил за ее взглядом.
Риттер стоял руки на бедрах, ноги слегка в стороны, словно холодный ветер ворвался в комнату, словно сама Смерть пришла к ним присоединиться. Хауптштурмфюрер сразу оценил великолепный черный мундир, награды, темные глаза под козырьком фуражки, серебряный блеск «мертвой головы».
— Полагаю, вы являетесь здесь командиром? — спокойно сказал Риттер.
Капитан столкнул с коленей девушку и встал. В комнате стало абсолютно тихо.
— Так точно, — ответил он. — Грушетский.
— Украинец, — сказал Риттер с явным презрением. — Я так думаю.
Грушетский покраснел от гнева.
— А вы, собственно, кто, черт побери?
— Для вас, старший по званию, — спокойно сказал Риттер. — Вам известно, что в окружающей темноте скрываются русские, у которых может возникнуть желание заняться вами более чем мимоходом, а вы не удосужились даже выставить часовых.
— Нет нужды, — возразил Грушетский. — Они не появятся до рассвета. Я знаю, как они действуют. Мы уедем отсюда задолго до них. А пока…, — Он обнял девушку и прижал ее к себе.
— Сожалею, — сказал Риттер. — Боюсь, вы никуда не сможете уехать. Нам нужен ваш бензин для нашего самолета.
— Что вам нужно? — выкрикнул Грушетский.
— Покажите ему ваше предписание, — обратился Риттер к Штрассеру. Он снова посмотрел на девушку, не обращая внимания на Грушетского. Потом прошел в другой конец помещения и посмотрел на остальных девушек.
Штрассер сказал:
— Я вам его прочту. От вождя и государственного канцлера. Совершенно секретно. Я уверен, что вы узнаете подпись в конце страницы. Адольф Гитлер.
— Да, но он в Берлине, а мы здесь, — возразил Грушетский. — И вы получите бензин из баков только через мой труп.
— Это нетрудно организовать, — сказал Риттер и щелкнул пальцами. Окно разлетелось, и в нем появился «Шмайсер», а за ним улыбающееся лицо Бергера. Дверь распахнулась, на пороге появился Гоффер, тоже со «Шмайсером» в руках.
— Видишь, — обратился Риттер к девушке, которую теперь отпустил Грушетский. — Еще можно надеяться на лучшее в этом худшем из всех возможных миров. Как тебя зовут?
— Бернштейн. Клара Бернштейн.
Он мгновенно распознал ее акцент.
— Француженка?
— Это в свидетельстве о рождении, а для ваших ублюдков, я еще одна грязная жидовка.
Возникло странное чувство, что они остались наедине.
— Что ты хочешь от меня? Чтобы я сказал, что сожалею? — спросил ее Риттер по-французски. — Это поможет?
— Ничуть.
— Тогда действуй, Клара Бернштейн. Уходи сейчас вместе со своими подругами. В темноте, за проволочным заграждением, установленным по периметру, находятся русские солдаты. Я предлагаю вам им сдаться. Поднимите руки вверх и кричите изо всех сил. Я думаю, они вас подберут.
— Слушайте, что происходит? — резко спросил Грушетский на своем убогом немецком.
Риттер повернулся к нему.
— Молчать, черт вас возьми. Стоять по стойке смирно, когда ко мне обращаетесь, понятно? Это относится ко всем вам.
И они послушались, даже те из них, что были пьяны до того, что едва держались на ногах, сделали попытку собраться. Девушка позвала с собой других девушек по-немецки. Они колебались. Она крикнула:
— Ладно, оставайтесь и умирайте здесь, если вам так хочется, а я ухожу отсюда. — Она выбежала, и остальные девушки бросились вслед за ней. Их голоса были хорошо слышны, пока они бежали по полю к проволочному заграждению.
Риттер прошелся между столами.
— Вы считаете себя солдатами Германского Рейха, естественное предположение, судя по вашему обмундированию, но вы ошибаетесь. Теперь позвольте мне вам объяснить, кто вы. Простыми словами, чтобы вам было понятно.
Грушетский зарычал от бешенства и выхватил свой «Люгер», но Штрассер, ожидавший чего-то подобного в течение последних нескольких минут, выстрелил дважды сквозь карман своего кожаного пальто, раздробив украинцу позвоночник и мгновенно его убив. Силой выстрела тело его бросило поперек одного из столов.
Несколько человек закричали и схватились за оружие, но Бергер и Гоффер одновременно выстрелили и уложили четверых из них.
Риттер сказал Гофферу:
— Так, соберите их оружие и держите их здесь, пока мы не будем готовы лететь.
Один из группы опасливо выступил вперед.
— Но, штурмбаннфюрер, без оружия мы не сможем себя защищать, и русские…
— Смогут вас взять, — закончил Риттер и вышел. Штрассер вышел за ним следом.
Им навстречу шел Френкель.
— Лучше, чем я ожидал. Нам удалось откачать пятнадцать галлонов авиационного бензина из «Юнкерса». Если смешать его с бензином из баков грузовиков, то мы сможем вам залить полный бак.
— Сколько пройдет времени прежде, чем мы сможем взлететь? — спросил Штрассер.
— Минут пять-десять.
Риттер предложил сигарету молодому лейтенанту «Люфтваффе».
— Сожалею, что мы не можем взять вас и ваших людей с собой. Мы оставляем вас в тяжелой ситуации.
— В тот момент, когда вы взлетите, я намерен выйти отсюда и сдаться, — сказал Френкель. — Я не вижу смысла в каких бы то ни было иных действиях. На данной стадии.
— Возможно, вы правы, — признал Риттер. — На вашем месте, я бы держал тех ублюдков в столовой под замком, пока не придут русские. Это может помочь.
К ним подбежал сержант и отдал честь.
— «Сторч» готов к вылету, герр лейтенант.
В темноте за периметром послышался шум, запускаемого двигателя. Риттер обернулся и крикнул:
— Бергер, Эрик! Двигаем отсюда. Похоже, русские собираются сюда войти.
Он побежал к ангару, Штрассер бежал за ним. Когда они забрались в кабину самолета, прибежали Бергер и Гоффер. Бергер не стал даже пристегиваться. Он захлопнул дверь и сразу запустил двигатель, и самолет начал разбегаться по полосе, и в считанные секунды развернулся по ветру.
Самолеты почти догорели, пламя погасло. На поле теперь стало почти абсолютно темно.
— Если верите в молитвы, теперь самое время, — прокричал Бергер и, увеличив обороты двигателя, начал разбег.
Они понеслись в темноту, Риттер откинулся на спинку кресла и закрыл глаза, совершенно не испытывая страха, поглощенный единственно любопытством: как это будет. «Вот сейчас? — спрашивал он себя. — Неужели это последний момент после всех этих лет?» И потом самолет оторвался от земли, когда Бергер взял рукоятку на себя, и они начали подъем в темноту.
Риттер повернулся и увидел, что Штрассер изучает дырку, проделанную пулей в его пальто.
— Спасибо, но я едва ли мог ожидать дожить до дня, когда вы встанете на защиту прав евреев.
— Мне было совершенно безразлично, что будет с этими девчонками, — сказал Штрассер. — Вы же являетесь важным участником этой операции, которая без вас может сорваться. Это единственная причина, по которой я пристрелил там эту славянскую гориллу.
— Похоже, мне просто повезло.
— Умоляю, Риттер, оставьте. Это пустое.
— Пустое?
— Именно. Воображаю, что русские изнасилуют этих девчонок с энтузиазмом, по крайней мере, равным энтузиазму Грушетского и его сброда, или вы считаете, что возможен другой поворот?
Они летели сквозь тяжелую облачность, так что рассвет наступал очень постепенно с 4.30 утра. Сначала это были только признаки света, не более того. Штрассер и Гоффер спали, а Бергер был бодр и весел, как всегда. Он тихонько насвистывал сквозь зубы.
— Вижу, вы это любите, — заметил Риттер. — Я имею в виду полеты.
— Больше, чем любую женщину. — Бергер ухмыльнулся. — Это о многом говорит. Я долго беспокоился, что буду делать, когда это кончится, я говорю о войне. Больше не будет полетов. Это не для побежденных.
— А теперь перестали беспокоиться.
Это было скорее утверждение, а не вопрос, и оно застало Бергера врасплох.
