Яна зажгла лампу, и в зале стало светло. Капитан выставил на стол бутылку и попросил подать рюмки. Усольцев и Гук услышали бульканье жидкости.
Немец торопил события. Он осушил первую рюмку, потом вторую, третью и, конечно, еще больше охмелев, потянулся к Яне. Она отстранила его и побежала в спальню. Немец шагнул за ней, но она сказала ему, что в одежде и в сапогах в спальню не ходят. Он захохотал и принялся снимать с себя мундир, ремни с грохотом летели на пол, и сам капитан, когда взялся за сапог, тоже свалился на бок, задев руками ширму, за которой сидел Гук. Ширма зашаталась. Янка сжал в руке утюг.
Немец что-то злобно шептал и медленно поднимался на ноги. Яна слышала его возню, но голоса не подавала. Она молча лежала на кровати, укрывшись одеялом, и ощущала учащенный стук своего сердца. Почему так медленно тянется время? Скорей бы все кончилось... Ну, что он там копается?.. А Емельян Степанович? Что-то его не слышно... Уснул?.. Страшновато стало Яне. Холодок побежал по телу. Вздрогнула: немец швырнул сапог... И сделал шаг в спальню.
— Хенде хох! — Усольцев преградил дорогу немцу у самой кровати.
Фашист, стоя в нижнем белье, только успел крикнуть: «Фройляйн Яна!» — и тут же замолк: рука Янки Гука с увесистым утюгом пригвоздила его к полу.
Когда с капитаном было покончено, и он был упрятан за сараем, Емельян спокойно произнес:
— Ну вот, одним гадом меньше будет на фронте.
Яна навела порядок в доме: привела в прежний вид кровать, убрала со стола пустую бутылку с рюмками, причесалась и молча села у стола.
— Приуныла что-то наша Яночка, — Усольцев посмотрел ей в лицо.
— Думаю. Как дальше будет?.. Где его чемодан? Вдруг его дружки приедут?
— Верно, Яночка, чемодана нет... Шоферу, наверно, поручил захватить, — успокаивал Усольцев, а у самого тревожно стало на душе. Но переборов возникшее волнение, спокойно взял одежду и сапоги немца, удалился за ширму. Оделся по-военному быстро, и, когда вышел, Яна всплеснула руками:
— Ну, не узнать вас, Емельян Степанович!
— Будто шито на вас, — улыбнулся Янка. Под окном зашуршали шины автомобиля, и раздался сигнал.
— Вовремя обмундировался, — произнес Усольцев и велел Яне выйти одной к водителю. — Скажите ему, что капитан сильно захмелел, поэтому его будет сопровождать ваш родственник.
Яна, накинув на плечи пальто, вышла и очень быстро возвратилась.
— Там двое — водитель и солдат с автоматом.
— Вы сказали водителю про сопровождающего?
— Да, как вы велели.
— Он что?
— Сказал: «Хорошо. Пусть едет...»
Усольцев призадумался. Сначала прошелся по залу, потом зачем-то вошел в темную спальню, в которой с минуту постоял, и, выйдя оттуда, решительно сказал:
— Ситуация усложнилась. Нас двое и их двое. Но у нас есть преимущество: мы, расположившись на заднем сиденье, смотрим им в затылки. Понял, Янка?
— Так точно, герр капитан!
— Вот так! Службу усвоил! Приготовь револьвер и держи его в кармане. Я, свалив набок голову, буду похрапывать. Не беспокойся — спать не буду... Стреляем одновременно. Все! Яна, сопровождайте нас к машине.
Яна вышла из дома первой и, поскольку на улице было темно, громко предупредила Янку и «герр хауптмана», чтобы шли осторожно. Водитель и второй немец стояли у машины навытяжку. Дверки легковушки были открыты. Янка помог «опьяневшему офицеру» устроиться на заднем сиденье и сам сел рядом. Немцы тоже заняли свои места в автомобиле. Яна по-немецки пожелала всем доброго пути, а шофера попросила заглянуть на обратном пути к ней и сообщить, как доехали. Водитель обещал исполнить просьбу фройляйн.
«Герр хауптман», как и условились, сразу захрапел. Но его рука, засунутая в карман шинели, надежно обхватила рукоятку парабеллума. Немцы молчали. Янка же смотрел вперед на освещенную фарами дорогу и постоянно прикидывал, какое место проезжает «мерседес». Ему хорошо знаком был маршрут до железнодорожной станции. Теперь же важно было выбрать подходящее место, подальше, конечно, от населенных пунктов, где можно окончательно завершить операцию.
Таким местом оказался небольшой кустарник, в который машина въехала, миновав две деревни. Янка толкнул локтем Усольцева — пора! Емельян тут же вынул парабеллум, и оба одновременно, приставив к затылкам немцев пистолеты, выстрелили. Солдат с автоматом молча накренился набок и уперся головой в дверку. Водитель вскрикнул и, ухватившись руками за голову, навалился на руль. Янка в одно мгновение перелез на переднее сиденье, оттолкнув к дверке шофера, и быстро остановил машину.
— Что дальше? — спросил Янка.
— До Гати далеко? — поинтересовался Емельян.
— Километров двенадцать будет.
— Дорога как? Легковушка пройдет?
— Вряд ли. Лесной проселок. Снегу много.
— Пойдем пешком... А машину разверни, будто возвращалась она со станции.
Янка, включив скорость, проехал несколько метров вперед и медленно развернул машину на сто восемьдесят градусов. В свете фар справа на обочине дороги четко вырисовывались оградительные столбики.
— В них и должен врезаться автомобиль. — Усольцев показал на столбики.
Оба вышли из машины, открыли багажник, в котором обнаружили фибровый чемодан и кошелку с бутылками. Включили свет, чтобы разглядеть.
— Вино, конечно, — определил Янка. — Пять бутылок, и на всех разные этикетки. Да какие красочные!
— Яна же как-то говорила, что офицеры получили рождественские подарки с французскими винами.
— И нам перепало, — весело произнес Янка.
— С вином разберемся опосля. Давай-ка, браток, следы заметать. Разгони-ка автомобиль в те столбики.
Янка открыл дверцу и, стоя рядом с машиной, ухитрился включить скорость и надавить на газ. «Мерседес» рванул вперед и, врезавшись в столбы-ограничители, свалился набок. Усольцев плеснул на машину бензина и поджег ее. Факел озарил придорожные сосенки.
— Какое красивое полымя! — восхитился Янка.
— Синим пламенем горят фрицы, — Усольцев подхватил чемодан. — А ты, Янка, бери автомат и кошелку с французским... Мотаем удочки!
— Не полагается «герр хауптману» пешим да еще с чемоданом.
— А как прикажешь? «Мерседес»-то тю-тю... Вперед, Янка!.. Идешь направляющим.
Рассвет они встретили в дубраве. Кругом стояли толстенные дубы, каждый из которых, как сказал Янка, в три обхвата. Такую рощу Емельян никогда не видел.
— Летом здесь рай. — Янка присел на заснеженный пень. — Мы за грибами сюда часто приходили.
— За какими? — Емельян тоже сел передохнуть.
— Дубовик тут растет.
— Не знаю. На Урале не встречал.
— Дубовик — добрый гриб. Похож на белый. И вкусный. Люблю суп из сушеного дубовика.
— Угостил бы.
— Сам вкус потерял... Не стало мамы — и грибной запах из дома улетучился... Молодой померла... Сорока еще не было. Рак нашли у нее. Поехала она в Киев, там у нее братья жили, на операцию. Всю зиму там пробыла, к весне должна была приехать, но прислала письмо, что еще на месяц задерживается... И аисты тоже не прилетели.
— Какие аисты? — спросил Усольцев.
— На крыше нашего дома батька колесо примостил, и к нам каждую весну аисты прилетали. С холодами улетали, а весной они же возвращались. И вот в ту весну, когда мама была в Киеве, не прилетели аисты. А это плохая примета: быть беде... На селе говорили: не возвернется Анна. Анна — это моя мама. А она возьми да вернись... Приехала к концу лета. Как раз жито созрело. Мама с серпом в поле. Жала в охотку. До самого темна спины не разгибала. И, видать, надорвалась... Захворала и слегла... Снова мы ее отправили в Киев... Больше оттуда не возвернулась. Померла... Выходит, аисты предчувствовали беду в нашем доме, потому и не прилетели. С того времени так и пустует их гнездо на нашей крыше... Батя каждую весну ждет аистов, но они все мимо нас пролетают... Вот такая невеселая быль...
От дубовой рощи пошли совсем тихо: за ночь устали, да и дорога была засыпана снегом, что не разгонишься.
Но до Гати добрались благополучно, никому на глаза не попались, а ведь могли натолкнуться и на неприятности: пульнул бы кто-нибудь в «герр хуаптмана» — и крышка. Однако обошлось.
Первым увидел пришельцев, появившихся на деревенской улице, дед Сымон, разгребавший у калитки снег, и тут же шмыгнул в хату.
— Германец по селу ходить... Хутчей вставай, Марыля! Бежи к Змитраку. Хай хавае сваи справы.
Марыля быстренько вскочила с постели, натянула кофточку с юбкой, сунула ноги в сапоги и, накинув на себя кожух, выбежала во двор. У распахнутой калитки уже стоял Янка, а позади него Емельян.
— День добры, Марыля! — поздоровался Янка.
— Добры... день, — дрогнувшим голосом произнесла Марыля.
— Не познала? — спросил Янка и рассмеялся. — Это ж мы... Вот ваш постоялец Емельян Степанович.
Усольцев подошел поближе и поздоровался с Марылей. Она продолжала настороженно смотреть на Емельяна.
